Скоро пришлю тебе несколько небольших холстов с четырьмя-пятью этюдами, я хочу, чтобы ты подарил их маме и сестре. В настоящее время они сохнут. Эти изображения размером в 10 и 12 – небольшие копии с «Пшеничного поля с кипарисом», «Оливковых деревьев», «Жнеца», «Спальни», а также небольшой автопортрет.
Это будет хорошим началом, и я надеюсь, что ты, так же как и я, будешь рад, если у нашей сестры появится небольшая коллекция картин. Я сделаю для мамы и сестры и другие копии с моих лучших картин, я бы также хотел, чтобы у них были красный и зеленый виноградники, розовые ореховые деревья, ночной этюд, которые ты выставлял у себя в галерее.
Оливы здесь в высшей степени полны характера, и мне приходится биться, чтобы уловить его.
Эти деревья то серебристые, то голубоватые, то зеленоватые, то бронзовые, выцветающие до белого, растущие на земле, цвет которой варьируется от желтого, розового, фиолетового и оранжевого до тусклой красной охры.
Это трудно, разумеется, очень трудно. Но все же мне это нравится и побуждает работать чистым золотом или серебром. И, возможно, как-нибудь я выражу в оливах личное впечатление через цвет, как через желтый в «Подсолнечниках». Как мне не хватает их этой осенью! Моя частичная свобода часто не позволяет мне сделать то, на что я, чувствую, способен. Ты скажешь, что нужно быть терпеливым, и терпение – это, разумеется, то, что мне нужно.
Должен сказать тебе, что у нас здесь установились восхитительные осенние деньки, и бо2льшую часть из них я работаю. Я сделал несколько этюдов, включая тутовое дерево, полностью желтое, растущее на каменистой почве, на фоне синего неба.
Только что вернулся домой с холстом, над которым работал некоторое время, снова то же самое поле, что и в «Жнеце». Сейчас это лишь голые глыбы земли и выжженная почва и вершины Малых Альп на заднем плане. Клочок зелено-голубого неба с бело-фиолетовым облачком. На переднем плане – чертополох и сухая трава. Крестьянин с копной соломы в руках – в центре. Снова грубо написанный этюд, но если «Жнец» полностью желтый, то этот почти полностью фиолетовый. Разложенный на оттенки фиолетовый и нейтральный тона. Я пишу об этом, поскольку мыслю этот этюд как парный к «Жнецу», и это лучше раскроет его замысел. Кажется, что «Жнец» написан слишком быстро, но рядом с этой вещью будет понятно, что это не так. Как только холст просохнет, вышлю его вместе с копией «Спальни». Прошу тебя, если кто-нибудь захочет посмотреть мои работы, покажи эти оба этюда одновременно, чтобы был заметен контраст их дополнительных цветов.
Также на этой неделе я написал «Вход в каменоломню», в котором присутствует что-то японское, ты, конечно, помнишь их рисунки с пучками травы и маленькими деревцами, разбросанными то там, то здесь. Сейчас здесь случаются моменты, когда можно уловить необычайные осенние эффекты – зеленое небо, контрастирующее с желтой, оранжевой и зеленой растительностью, земля насыщенного фиолетового оттенка, выжженная трава, на которой благодаря дождям пробились последние растения, вернулись к жизни и произвели на свет маленькие фиолетовые, розовые, голубые и желтые цветы. Все это пронизано меланхолией, и это нельзя не воспроизвести!
И небо – как наше небо на севере, но краски его во время восхода и заката солнца здесь разнообразнее и чище. Как у Жюля Дюпре или Зима2.
У меня есть также два вида сада с лечебницей, на них эти места выглядят восхитительно. Я пытался воспроизвести пейзаж во всей его подлинности, упростив и подчеркнув величие и вечность природы сосен и кедров на фоне синего неба.
Скопировал «Женщину с ребенком у камина» госпожи Дюмон-Бретон, почти полностью фиолетовую. Я определенно намерен копировать дальше, так у меня появится собственная коллекция, и, когда она станет достаточно обширной и полной, я подарю ее целиком какой-нибудь школе.
Осенью здесь восхитительно – все вокруг покрыто желтой листвой! Прошу меня простить за то, что пока нет новых виноградников; я начал было писать один, но всего лишь несколько часов назад. Так случилось, что огромное поле стало пурпурно-красным, каким бывает дикий виноград у нас дома, какие-то его участки окрасились в желтый, какие-то все еще остаются зелеными. И все это под восхитительно синим небом, с лиловыми скалами вдалеке.
В прошлом году у меня было больше возможностей писать, чем в этом. Я хотел было добавить нечто подобное к тому, что отправляю тебе, но останусь должен тебе до следующего года.
Глядя на мой автопортрет, можно прийти к заключению, что хотя я и видел Париж, Лондон и много других больших городов, и так на протяжении многих лет, я все же больше похож на крестьянина из Зюндерта, например из Туна или Пьет Принс, и временами я представляю, что чувствую и думаю, что только крестьяне приносят больше всего пользы миру. Только когда у людей есть все самое необходимое, у них возникает потребность в живописи, книгах и тому подобном. По моему собственному мнению, я значительно ниже, чем крестьяне. Хотя я и работаю на моих холстах точно так же, как пахарь возделывает землю.
Сейчас я работаю над портретом одного из местных пациентов. Это может показаться странным, но когда ты проведешь с этими людьми какое-то время и начинаешь привыкать к ним, ты уже не воспринимаешь их как сумасшедших.
Ты доставил мне истинную радость, прислав рисунки Милле. Я усердно потрудился над ними. Никогда не видел настоящего искусства, которое бы заставило меня замереть и пробудиться. Я закончил «Женщину за шитьем при свете лампы», а сейчас работаю над «Землекопами» и пишу мужчину, надевающего жакет. Все холсты размером в 30, а также уменьшенный вариант «Сеятеля». «Женщина за шитьем при свете лампы» выдержана в фиолетовых и мягких лиловых тонах, горящая оранжевым огнем лампа излучает бледно-лимонный свет; мужчина написан оттенками красной охры. Ты все это увидишь; мне думается, что писать с рисунков Милле – это то же самое, что переводить их с одного языка на другой, а не просто копировать.
Вот описание полотна, которое в настоящий момент передо мной. Это вид садов в лечебнице, где я нахожусь: справа – серая терраса и стена здания, несколько кустов отцветших роз; слева – красная охра земли, выжженной солнцем и усыпанной опавшими иглами сосен. Эта часть сада засажена высокими сосновыми деревьями со стволами и ветвями цвета красной охры и зеленой хвоей, которую слегка омрачает примесь черного. Эти высокие деревья возвышаются на фоне вечернего неба, с лиловыми полосками на желтом фоне, вверху желтый преображается в розовый и зеленый. Стена – снова красная охра – замыкает вид, и только фиолетовый и охристо-желтый холм возвышается над ней. Первый ствол огромных размеров расщеплен ударом молнии и подпилен. Ветка с одной стороны тем не менее простирается вверх, к небу, и обрушивается вниз потоком темно-зеленых иголок. Этот темный великан – гордый, но поверженный – контрастирует, если представить, что речь идет о живых существах, с бледной улыбкой последней розы на увядающем кусте, который растет перед ним. Под деревьями пустые каменные скамьи – мрачные ящики небо отражается желтым в каждой луже, образовавшейся после дождя. Луч солнца, последний отблеск уходящего дня, усиливает темную охру почти до оранжевого. Среди стволов деревьев – маленькие черные фигурки людей.
Как ты понимаешь, это сочетание красной охры с зеленым, омраченное добавлением серого, и черные линии, обрисовывающие контуры, – все это вызывает ощущение тоски, известное как «красно-черное», которое часто испытывают мои товарищи по несчастью. Это настроение усиливает разбитое молнией гигантское черное дерево и болезненная зелено-розовая улыбка последнего осеннего цветка.
На другом полотне я показал солнце, восходящее над полями молодой пшеницы; линии борозд убегают вверх по холсту по направлению к стене и линии лиловых холмов. Поле фиолетовое и желто-зеленое. Белое солнце окружено огромным, желтым нимбом. Это изображение контрастирует с другими полотнами, здесь я пытался выразить покой, великое чувство умиротворения.
В эти дни, когда солнечно и одновременно холодно, а солнце необычайно прекрасное и ясное, я каждое утро и вечер уходил работать в сады, так что у меня готовы пять полотен размером в 30, которые вместе с тремя этюдами оливковых деревьев, которые я отослал тебе ранее, составляют наконец первый успешный опыт борьбы с трудностями. Оливковые деревья так же переменчивы, как ивы или подстриженные деревья на севере. Ты знаешь, что ивы чрезвычайно живописны, несмотря на некоторую монотонность; они придают окрестностям особый характер. Здесь оливы и кипарисы имеют такое же важное значение, как ивы у нас дома. То, что я сделал, – это резкий и грубый реализм, если сравнивать его с абстрактными качествами, но это все же вносит жестковатую ноту и передает дух этих мест.
Здешние окрестности необычайно красивы осенью. Сейчас я пишу картину – это женщина, собирающая оливки, которая тебе, я думаю, подойдет. Вот ее цвета: на переднем плане земля фиолетовая, желтая охра – на заднем; стволы оливковых деревьев бронзовые, а листва зелено-серая; небо полностью розовое; и еще три маленькие розовые фигурки. Все цвета и оттенки очень сдержанны.
Пишу этот холст по памяти с этюда такого же размера, сделанного на месте, потому что мне хочется создать нечто далекое, похожее на таинственное воспоминание, смягченное временем. Всего лишь две ноты – розовая и зеленая, которые гармонируют друг с другом, нейтрализуют друг друга и контрастируют. Я сделаю также две или три копии, как эта, которая является результатом работы над полдюжиной этюдов оливковых деревьев.