ти с голубыми холмами и желтым восходящим солнцем.
Работаю над холстом с розами на ярко-зеленом фоне и над двумя другими холстами с большими ветками фиолетовых ирисов; один из них на розовом фоне, в котором сочетание зеленого, розового и фиолетового создает гармоничный и тончайший эффект. По контрасту другие фиолетовые цветы (восходящие к кармину или чистому прусскому синему) написаны на фоне звучного лимонно-желтого цвета с другими оттенками желтого в вазе и на поверхности, на которой она поставлена, создавая эффект фантастических, плохо смешанных дополнительных цветов, которые, контрастируя, усиливают друг друга.
У меня сейчас есть новый этюд с домиками со старыми соломенными крышами, на переднем плане – поле с цветущими грушевыми деревьями и немного пшеницы, на заднем плане – холмы; надеюсь, вам это понравится. Я уже говорил, что юг благотворно подействовал на меня, там я научился лучше видеть север.
Здесь, как я и ожидал, повсюду вижу много фиолетовых оттенков.
Овер решительно прекрасен!
Я сделал рисунок старого виноградника, с которого потом я хочу написать полотно размером в 30; также я написал этюд розового каштана и еще один каштан в белом цвете. Но, если обстоятельства позволят, я надеюсь справиться с другими образами, которые существуют пока в моем воображении. Картины являются мне необъяснимо, и необходимо время, чтобы ясно осознать замысел, но шаг за шагом я иду к этому.
На юге я пытался писать оливковые рощи. Уверен, что вам знакомы картины с оливковыми деревьями. Мне кажется, их можно найти среди работ Моне и Ренуара. Но кроме работ этих художников – я представляю, что нечто подобное существует еще, хотя я этого не видел, кроме этих работ, все остальное не имеет никакого отношения к оливковым деревьям.
Но, возможно, недалек тот день, когда люди начнут изображать оливы различными способами, как раньше писали голландские ивы или подстриженные деревья и как передавали нормандские яблони со времен Сезара и Добиньи. Эффекты дневного света и неба могут породить бесконечные сюжеты с оливковыми деревьями. Что касается меня, то я был занят поисками эффектов в листве, которая меняется под воздействием оттенков неба. Временами, когда оливковое дерево покрыто бледными цветами и вокруг него роятся большие голубые мухи, в бесчисленном множестве летают изумрудные бронзовики и кузнечики, листва кажется голубой. Затем бронзовая листва приобретает более звучные оттенки, когда сияет солнце и на небе появляются желтые и оранжевые блики, а затем снова, уже осенью, листья становятся фиолетовыми, словно спелый инжир, и этот фиолетовый выступает контрастом по отношению к огромному беловатому солнцу с бледно-лимонным нимбом. Временами, после ливня, я видел небо полностью розовым и светло-оранжевым, что придавало оливковым деревьям необыкновенный вид и окрашивало их в серебристо-серо-зеленый оттенок. И посреди всего этого были женщины, также розовые, собирающие фрукты.
Эти полотна вместе с несколькими этюдами цветов – вот и все, что я сделал после того, как мы в последний обменялись письмами. Цветы эти – охапка роз на зеленом фоне и очень большие фиолетовые ирисы на желтом и на розовом фоне.
Сейчас работаю над его [доктора Гаше] портретом: голова в белой фуражке, очень светлой, руки тоже светлого телесного оттенка, синяя куртка, фон кобальтового цвета; он сидит, облокотившись на красный стол, на котором лежит книга и веточка наперстянки с пурпурными цветами. Все это сделано в той же самой манере, что и автопортрет, который я написал, уезжая сюда.
Господин Гаше фанатично желает получить этот портрет, поэтому просит меня, чтобы я написал точно такой же для него, если у меня получится, что мне и самому хочется сделать. Теперь он понимает и мой последний портрет арлезианки, копия которого в розовом есть у тебя. Гаше всякий раз возвращается к этим двум портретам, когда приходит посмотреть на мои этюды, он возвращается к этим двум портретам и принимает их абсолютно.
Доктор Гаше сказал, что он думает, будто вероятность того, что моя болезнь возобновится, чрезвычайно мала и что все пойдет теперь хорошо.
Я написал портрет доктора Гаше с меланхоличным лицом, которое тому, кто смотрит на холст, может показаться гримасой. И вот еще почему его стоило сделать: в сравнении со спокойствием, которое излучают портреты старых мастеров, глядя на этот портрет, понимаешь, как много экспрессии и страсти выражают современные лица. Грусть все еще легкая, но отчетливая и осмысленная – вот как нужно писать портреты.
У меня есть полотно с видом деревенской церкви, в нем я использовал эффект фиолетового оттенка на фоне глубокого синего неба, написанного чистым кобальтом. Витражные окна – ультрамариновые пятна, крыша фиолетовая и частично оранжевая. На переднем плане цветущие растения и песок, сияющий розовыми бликами под лучами солнца. Это снова почти то же самое, что этюды, сделанные в Нюэнене, со старой башней и кладбищем, но цвет здесь более экспрессивный и насыщенный.
Что больше всего меня волнует в моем ремесле – значительно больше, чем все остальное, – так это портрет, современный портрет.
Я исследую его через цвет и, конечно, не одинок в работе над портретом таким способом. Мне хотелось бы – как видишь, я не утверждаю, что могу сделать все это, но в том моя цель, – писать портреты так, чтобы спустя столетие люди смотрели на них как на явление. Пренебрегая фотографическим сходством, выражая эмоции, используя современные знания и чувство цвета, можно выразить характер человека и возвеличить его личность. На портрете я показал доктора Гаше с выжженным солнцем лицом цвета перегретого в печи кирпича, рыжими волосами, в белой кепке на фоне пейзажа с синими холмами. Его одежда ультрамаринового цвета, и благодаря этому его лицо выдается вперед и кажется бледнее, несмотря на кирпичный цвет; его руки с тонкими пальцами, руки акушера, еще бледнее, чем лицо.
Перед доктором красный садовый столик с несколькими желтыми книгами и темно-пурпурным цветком наперстянки. Мой автопортрет очень похож на портрет доктора: тот же самый прекрасный синий, какой можно увидеть только на юге, и одежда ярко-лилового цвета. На портрете арлезианки я написал фигуру в нейтральном, матово-телесном тоне, глаза ее спокойные и очень простые, одежда черная, фон розовый; женщина сидит облокотившись о стол, накрытый зеленой скатертью, на котором лежит зеленая книга. На другом варианте этого портрета женщина в розовом платье на бело-желтом фоне, передняя часть ее корсажа из белого муслина, переходящего в зеленый. И посреди этой яркой палитры черными пятнами – ее волосы, брови и глаза.
Только что закончил пейзаж с оливковой рощей. В настоящее время у меня в работе два этюда, один из них – букет из разных диких растений – красного чертополоха, желтых колосьев и самых разных зеленых листьев.
Второй этюд с белым домиком среди зелени и звездой в ночном небе; оранжевый свет, падающий на окно, черные растения и нота розового. И это пока все. У меня возникла идея написать картину большего формата – дом Добиньи[8] с садом, небольшой этюд которого я уже сделал.
Я все еще работаю над кипарисами, и последний вариант – ночное небо с блеклой луной, вернее, тонким полумесяцем, едва выглядывающим из густой тени, отбрасываемой землей, и звезда, если угодно, преувеличенно ярко сияющая нежно-розовым и зеленым на ультрамариновом небе, по которому плывут облака. Внизу – дорога, очерченная высокими желтыми камышами, за нею виднеются предгорья Альп, старый постоялый двор с окнами, освещаемыми оранжевым, и очень высокий кипарис, очень прямой и очень мрачный.
На дороге – желтая повозка с белой лошадью и две фигуры путников. Очень романтично и так характерно для Прованса.
Вот идея, которая, возможно, вам понравится; сейчас пытаюсь сделать несколько этюдов пшеничного поля – хотя не могу нарисовать их – ничего, кроме голубых и зеленых колосьев, листья которых похожи на длинные зеленые ленты, сверкающих на солнце розовым, но уже слегка желтеющих, окаймленных бледно-розовыми запыленными цветами, это вьюнки обвивают стебель.
После этого я хотел бы написать несколько портретов на очень ярком и спокойном фоне. Различные оттенки зеленого, но равной ценности, которые сливаются в единое целое, и вибрации этого будут вызывать мысли о тихом шуме, который издают колышущиеся при легком ветерке хлеба. Передать такие сочетания цвета и оттенков – задача не из легких.
Холсты оттуда уже прибыли; «Ирисы» хорошо просохли, и, надеюсь, ты найдешь что-то в них. Вместе с ними еще розы, пшеничное поле, небольшой холст с горами и кипарис со звездой.
На этой неделе написал портрет девушки, которой шестнадцать или что-то около этого, в голубом на голубом фоне, дочери хозяев, у которых я снимаю комнату. Я подарил ей этот портрет, а для тебя сделал копию на холсте размером в 15.
Также у меня есть полотно шириной в метр и высотой в пятьдесят сантиметров с пшеничным полем; и парное к нему: роща с лиловыми стволами тополей и травой под ними, усеянной цветами, – розовыми, желтыми, белыми и различными зелеными. Вот вечерний пейзаж: два грушевых дерева, полностью черных, на фоне желтого неба, и пшеница, на фиолетовом фоне – домик, утопающий в темной зелени.