Телефонистка кокетливо улыбалась.
— Ну, правда, скажите, вы счастливы? — не унимался Володя. — Не может быть, чтобы вы не были счастливы… У вас непременно должен быть человек, которого вы любите и который безумно любит вас. Ведь правда, я угадал?
— Правда, — чуть смущенно ответила телефонистка.
— Тогда вы не можете не понять меня и не выполнить мою просьбу.
— А какая у вас просьба?
— Мне необходимо поговорить с Парижем.
— С Парижем?
— Да, с Парижем.
— Вряд ли. Но сейчас узнаю. Быть может, как-то через Москву. А какой номер в Париже?
— Не знаю.
— Как не знаете? А кому же вы хотите звонить?
— Марине Влади.
— Марине Влади? — изумлению телефонистки не было предела.
— Да, Марине Влади.
— Ну, ладно, ребята. Я думала у вас действительно что-то серьезное…
— Девушка, милая, у меня очень серьезное… Мне необходимо поговорить с Мариной Влади!
Телефонистка продолжала улыбаться, но уже не слушала Володю, так как, судя по всему, все-таки соединилась с Москвой.
— Пятая, это Магадан. Здесь один чудак хочет заказать Париж, правда, не знает номера телефона.
Наступила пауза, во время которой московская телефонистка, вероятно, что-то уточняла.
— С Мариной Влади, — назвала магаданская.
Опять пауза.
— Нет-нет, — сказала девушка и рассмеялась. Продолжая улыбаться, она объяснила нам, что это невозможно по техническим причинам.
— А почему вы так смеялись? — расстроенно спросил ее Володя.
— Москва сказала, что попытается это сделать только в том случае, если разговор заказывает Ален Делон, Бельмондо или еще кто-то из этой элегантной компании.
И я понял, что рассмешило телефонистку.
Володя был с хорошего похмелья. Это было заметно даже непосвященному в происходившее накануне. К тому же он был небрит — с утра не мог себя заставить побриться. Поэтому сравнение со знаменитыми французами действительно звучало смешно.
Мы вышли из Главпочтамта. Володя как-то быстро успокоился и стал рассказывать, какой Марина в Москве произвела фурор, снимаясь в фильме «Сюжет для небольшого рассказа» в роли Лики, и какая она красивая, и как за ней увивались и Женя Евтушенко, и Вася Аксенов и еще — какой-То режиссер с «Мосфильма», и как она всем этим знаменитостям предпочла его…
— Васечек, что значит «предпочла»? — невольно полюбопытствовал я.
— Нет, еще ничего не было. Но, кажется, будет…
На этом тема Марины была закончена. Но зато продолжалось то давно знакомое мне его состояние, когда ему непременно надо было куда-то ехать или кому-то звонить.
— Васечек, позвони Люсечке, — вдруг каким-то упавшим и озабоченным тоном попросил он.
— А что я ей скажу?
— Ну, скажи, что я у тебя и что со мной все в порядке…
Мы вернулись в мою магаданскую хибару, и я заказал Москву.
— Люсенька, привет, это я.
— Ой, Васечек, как я рада тебя слышать!
Я представил ее, улыбающуюся своей обезоруживающей улыбкой.
— Люсенька, Володя у меня, с ним все в порядке…
В ответ — молчание. А потом:
— Да какое там в порядке… Васечек, ты передай ему, — она понимала, что Володе трудно набраться храбрости и поговорить с ней; в такие минуты он всегда вел^себя как нашкодивший школяр, — передай, что его ждут послезавтра в Одессе, у него съемка…
— Хорошо, Люсенька, передам и посажу в самолет. Ты не волнуйся…
— Я, кажется, разучилась волноваться, — в голосе была усталость и отрешенная обреченность.
На следующий день я купил ему билет, проводил в аэропорт, посадил в самолет, вручил коньяк стюардессе и взял с нее слово, что давать его Володе она будет только в крайних случаях (когда начнет буянить) и маленькими дозами, так как в самолет он садился уже в полуразобранном состоянии. Хорошо еще, май в Магадане был довольно холодным, и пока мы ехали в аэропорт (это километров в шестидесяти от города), я открыл в такси все окна, и это немного привело его в чувство.
В результате этого Володиного «рейда» появилась еще одна песня — «Нагаевская бухта», или, как она названа в одном из вышедших Володиных сборников, «Я уехал в Магадан».
Ты думаешь, что мне — не по годам,
я очень редко раскрываю душу, —
я расскажу тебе про Магадан —
слушай!
Как я видел Нагаевскую бухту
да тракты, —
улетел я туда не с бухты —
барахты.
Однажды я уехал в Магадан —
я от себя бежал, как от чахотки.
Я сразу там напился вдребадан
водки!
Но я видел Нагаевскую бухту
да тракты, —
улетел я туда не с бухты —
барахты.
За мной летели слухи по следам,
опережая самолет и вьюгу, —
я все-таки уехал в Магадан
к другу!
И я видел Нагаевскую бухту
да тракты, —
улетел я туда не с бухты —
барахты.
Я повода врагам своим не дал —
не взрезал вены, не порвал аорту, —
я взял да как уехал в Магадан,
к черту
Я увидел Нагаевскую бухту
да тракты, —
улетел я туда не с бухты —
барахты.
Я, правда, здесь оставил много дам, —
писали мне: «Все ваши дамы биты!» —
ну что ж — а я уехал в Магадан, —
квиты!
И я видел Нагаевскую бухту
да тракты, —
улетел я туда не с бухты —
барахты.
Когда подходит дело к холодам, —
пусть это далеко, да и накладно, —
могу уехать к другу в Магадан —
ладно!
Ты не видел Нагаевскую бухту —
дурак ты!
Улетел я туда не с бухты —
барахты.
Летом 68-го я прилетел в Москву. В день приезда, под вечер, Володя приехал ко мне и подарил еще одну песню.
Возвратился друг у меня
неожиданно.
Бабу на меня променял…
Где же это видано!
Возвратился друг,
когда нет вокруг
никого,
с этим свыкнулся…
Ну а он в тот же час
враз все понял без фраз
и откликнулся.
Может, это бред, может, нет,
только знаю я…
Погасить бы мне красный свет,
и все же зажигаю я…
Оказался он,
как брони заслон,
а кругом —
с этим свыкнулся —
нет как нет ни души,
хоть пиши, хоть вороши,
а он откликнулся.
Правда, этот друг — не секрет —
ну ни грамма вам…
А у меня уже много лет —
с детства самого.
Он передо мной,
как лист перед травой,
а кругом —
с этим свыкнулся —
ни души святой,
даже нету той…
А он откликнулся.
У меня был Северный отпуск за три года, заканчивался он в конце ноября. Но мне удалось его продлить, так что Новый, 1969-й год мы с Болодей встречали вместе.
Потом я вернулся в Магадан, чтобы закончить свою колымскую эпопею, и начать чукотскую, старательскую, на которую Володя тоже откликнулся песней (существующей, правда, на сегодняшний день только в рукописи — магнитофонной записи, кроме первых двух куплетов, до сих пор найти не удалось).
Друг в порядке — он, словом, при деле, —
завязал он с газетой тесьмой:
друг мой золото моет в артели, —
получил я сегодня письмо.
Пишет он, что работа — не слишком…
Словно лозунги клеит на дом:
«Государство будет с золотишком,
а старатель будёт с трудоднем!»
Говорит: «Не хочу отпираться,
что поехал сюда за рублем…»
Говорит: «Если чуть постараться,
то вернуться могу королем!»
Написал, что становится злее.
«Друг, — он пишет, — запомни одно:
золотишко всегда тяжелее
и всегда оседает на дно.
Тонет золото — хоть с топорищем.
Что ж ты скис, захандрил и поник?
Не боись: если тонешь, дружище,
значит, есть и в тебе золотник!»
Пишет он второпях, без запинки:
«Если грязь и песок над тобой —
знай: то жизнь золотые песчинки
отмывает живящей водой…»
Он ругает меня: «Что ж не пишешь?!
Знаю — тонешь, и знаю — хандра, —
все же золото — золото, слышишь! —
люди бережно снимут с ковра…»
Друг стоит на насосе и в метку
отбивает от золота муть.
…Я письмо проглотил, как таблетку,
и теперь не боюсь утонуть!
Становлюсь я упрямей, прямее, —
пусть бежит по колоде вода…
У старателей — все лотерея,
но старатели будут всегда!
И последнее, о чем я хочу сказать, делая, условно говоря, обзор Володиных писем, — о его одиночестве. Сегодня, видимо, это звучит странно, учитывая буквально половодье воспоминаний многочисленных его друзей. Как-то не верится, что появились эти друзья в те последние пять-семь лет его жизни, когда мы с ним редко виделись. Ну да, как говорится, Бог с ними, с этими воспоминаниями. Пусть Володя говорит сам за себя в своих письмах:
«Васечек! Друзей нету! Все разбрелись по своим углам и делам. Очень часто мне бывает грустно, и некуда пойти, голову прислонить. А в непьющем состоянии и подавно. А ты, Васечек, в Магадане своем двигаешь вперед журналистику, и к тебе тоже нельзя пойти. Ты, Васечек, там не особенно задерживайся, Бог с ней, с Колымой! Давай вертайся! Мы все с тобой обсудим и решим. А вообще-то я позвонить тебе хочу. Выясню у матушки твоей, Надежды Петровны, как это сделать, и звякну. Послушаем друг дружкины голоса…»
А вот в другом письме:
«Часто ловлю себя на мысли, что нету в Москве дома, куда бы хотелось пойти…»[1]
Потом у него этот дом появится — квартира на Малой Грузинской. Там летним вечером 77-го мы будем попивать чаек и болтать о том о сем, сидя на кухне. Поговорить нормально не даст телефон, который будет трезвонить с небольшими перерывами весь вечер…
«Экслибрис» 28.01.90
Необходимое пояснениеВСТРЕЧА ЧЕРЕЗ ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ
Волею судеб в августе 89-го я оказался на радио «Свобода». При жизни Володи Высоцкого об этом нельзя было и помышлять, не говоря уже о том, чтобы высказать такое предположение вслух: сочли бы изменой Родине! Теперь же другие времена, и на радио «Свобода» захаживают даже правоверные марксисты. Но это теперь, в 91-м. А два года назад я был одной из первых ласточек…