Волосы тоже старые!
Они курчавятся и спадают на лоб. В волосах есть седина, но ее не так уж много. Про такие волосы говорят: соль с перцем… Но они все равно старые!
Гио расчесал их и спрятал под шапочку. Она закрывала голову целиком, опускалась на нос, закрывала уши. В этой фетровой шапочке Гио чувствовал себя моложе. Почему – сам не знал. Возможно, все дело в том, что ее ему, юному, презентовал дядя. Он был гордостью семьи, и любой его подарок воспринимался как нечто значительное. Другой родственник привозит магнитофон, ему всего лишь «спасибо», а дядя Малхаз вазочку всучит, обычную на первый взгляд, для садовых цветочков, так это чуть ли не священный дар!
Он был танцовщиком. Исполнял танцы народов Кавказа. Жил в Москве, а выступал по всему миру. Малхаз был гордостью не только семьи, но и всего грузинского народа. Красавец, умница, талант… Бабник! Скольких женщин он свел с ума, не сосчитать. Малхаз пытался, но сбился со счету и стал транслировать мысль, что главное не количество, а качество. Женился на дочке члена Политбюро ЦК КПСС. Но не смог пройти испытание верностью. Через семь лет был изгнан из семьи, ансамбля народного танца имени Моисеева, столицы и сослан в Тбилиси…
Гио тогда было двадцать два. Малхаз все равно оставался его кумиром. Танцовщик даже жил некоторое время в их доме и делил с племянником комнату. Тот уступил ему свою кровать, а сам ютился на раскладном кресле. Спать на нем была неудобно, ноги свешивались, а руки затекали, но Гио готов был терпеть любые неудобства, лишь бы Малхаз оставался его соседом. Но тот вскоре нашел себе женщину, опять из влиятельной семьи, и переехал к ней.
После сестры Гио вышли замуж и выпорхнули из семейного гнезда. Умерла бабушка, за ней прадед, который, как казалось, будет жить вечно, и остались в некогда шумном и многолюдном доме семьи Абашидзе всего трое жильцов – Гиоргий и его родители. Оказалось, что их квартира очень большая и можно выбирать любую комнату из двух освободившихся. Или переселиться на застекленную террасу, облюбованную прадедом. Но Гио остался в своей комнатушке. Он привык к ней и со временем полюбил. Да, тесная, узкая, с протекающим потолком, зато в ней имеется распашное окно во всю стену. А у окна стоит старинное пианино. Бабушка Гио играла на нем, потом мама. Обе женщины думали, что кто-то из внучек-дочерей унаследует музыкальный талант, но увы. Обе оказались лишенными какой бы то ни было творческой жилки. Одна стала математиком, вторая медицинской сестрой в хирургии. Хорошо хотя бы Гио природа одарила. Он с отличием окончил музыкальную школу, поступил в консерваторию, но… бросил ее уже на первом курсе! Завалил экзамены, ушел в армию, а когда вернулся на гражданку, понял, что хочет стать учителем начальных классов. И стал. Тридцать пять лет в школе проработал, но ушел на пенсию сразу, как исполнилось шестьдесят. Гио понял, что устал от детей. И не только маленьких, но и подросших. Тех, кого выпустил первыми, а это уже были дяди и тети. Поэтому он закрылся в доме и никого не принимал даже на День учителя. Бывшие ученики приходили с цветами, а он им не открывал. Гиоргий Ираклиевич закрывал окна ставнями, запирал двери, не включал проигрыватель и не играл на фортепиано. Он делал вид, что его нет дома.
Гио отошел от зеркала, не желая больше смотреть на старого человека в отражении. Вспомнив о том, что заварил себе чаю, последовал в кухню. Тоже длинная и узкая, еще и без окна, она была теплее остальных помещений. Почти все пространство кухни занимал длинный стол. За ним собиралась не только семья Абашидзе, но и коллеги родителей, соседи. Гости сидели на табуретах, потому что стулья не поместились бы. Если их всем не хватало, в ход шли доски. Положишь их на табуретки, и получается лавочка. Дети всегда сидели со взрослыми, а не как в некоторых семьях – отдельно. Им просто не могли накрыть отдельный стол!
Сейчас деревянная бандура только место занимала. Если бы Гио ее выкинул, то смог бы освободить пространство для современного гарнитура. Но он ничего не менял в квартире. Даже входную дверь, которая рассыпа́лась. Но он воров не боялся, а на внешний вид ему было плевать. Главное, дверь выполняет свою функцию, ограждает от незваных гостей. А еще на ней сохранился номерок и ручка с послевоенных времен. Их прибил к ней прадед, когда пришел с фронта. А воевал он в Первую мировую!
Чай заварился. Гио добавил в него четыре ложки сахара. Любил сладкое, и когда-то это было заметно. С двенадцати лет до пятидесяти пяти он был полным. Похудел из-за язвы. В шестьдесят сгорбился. В шестьдесят пять (ровно столько ему сейчас) ослеп на один глаз. Но вторым видел прилично, мог даже читать…
Мог, но не хотел! Поэтому библиотека, собранная несколькими поколениями семьи Абашидзе, покрывалась пылью. Телевизор Гио тоже не смотрел. Тот давно сломался, и слава богу!
– Чем же ты занимаешься всеми днями? – спросила у него сестра, когда приехала из Кутаиси, чтобы проведать.
– Слушаю музыку. – И указал на старый проигрыватель. Его купил отец, когда Гио пошел в первый класс.
– Только слушаешь?
– Иногда играю. Но редко. Руки не слушаются. – И продемонстрировал скрюченные артритом пальцы.
– А остальное время что делаешь?
– Вспоминаю…
И это было правдой. Гио не жил настоящим. В нем он только ел, пил, справлял нужду, мылся да принимал таблетки. То есть поддерживал свое тело. Мысли же его были далеко-далеко. Изо дня в день Гио отправлял себя в прошлое, чтобы переживать его, пока позволяет разум.
– Ты же еще нестарый, – возмущалась сестра. – В наше время шестьдесят пять – это не возраст. В моем отделении заведующему семьдесят шесть. Он до сих пор оперирует!
– Я старый, – не соглашался с ней Гио. – И больной.
– Если больной, лечись. Но ты даже в поликлинике не бываешь. Сам себе таблетки назначаешь, будто хочешь довести себя до худшего состояния.
– Если ты приехала, чтобы меня поучать, возвращайся домой. Проведала, и ладно. Пока живой.
Она оставалась, но из чувства долга. Из-за него же Гио сестру терпел. Они семья и должны поддерживать отношения. Так завещал прадед, чьим духом наполнен этот старый дом…
– Гиоргий Ираклиевич! – донесся с улицы истошный вопль.
Голосила соседка Карина Губельман. Гио ее еле терпел.
– Чего орешь? – спросил он у нее по-русски, распахнув окно своей комнаты.
– Вы что же полиции не открываете? Стучат к вам, стучат…
В дверь и правда колотили, причем настойчиво. Гио, как всегда, ее не открыл. Нет его!
– Что полиции от меня нужно?
– А вы что, ничего не знаете? Убийство у нас…
Карина кричала ему со своего балкона. На нем, как обычно, и ее сынок ошивался. «Мальчику» нечем было заняться.
Губельманы переехали в их дом последними. Будто знали, что скоро его будут расселять, и скупили все свободные помещения. Рассчитывали получить три квартиры. Но им предложили две, и на окраине, Карина, естественно, отказалась от жалкой подачки и до сих пор ждала более выгодного предложения. Пока же сдавала две комнаты, не желая при этом в них вкладываться.
– Кого убили? – спросил Гио. Он обращался не к ней, а к молодому мужчине, курящему на ступеньках. Полицейскому, как он понял.
– Дядю нашего кокнули, – ответил ему младший Губельман. Мальчик, разменявший пятый десяток. Никчемный, капризный, горячо любимый армяно-еврейской мамой. Гиоргий Ираклиевич, проработавший педагогом больше тридцати лет, считал таких настоящими сумасшедшими. Это они любят своих сыновей до безумия. Сдувают с них пылинки, превращая в трутней. Спасти подобное чадо может только строгий отец. Но Карина родила своего сына вне брака.
– Кого кокнули? – переспросил Гио. На его памяти ни одного родственника Губельманы не приветили.
– Обитателя вот этого помещения, – ответил ему полицейский. Тоже на русском. Хоть и молодой, а знающий язык. В современной Грузии такие встречаются все реже. – Вы были с ним знакомы? – Он говорил, показывая на окно с решеткой. Когда-то за ним располагалась жилищная контора. А в подвале под домом хранился рабочий инвентарь дворников.
– Суслика убили?
– Как вы назвали покойного?
– Это наш троюродный дядя! – выкрикнула Карина. Жилье она сдавала нелегально и всех, кто его арендовал, называла своими дальними родственниками. – Он приехал из Армении, попросил приютить на время, я не отказала.
– Почему Суслик? – переспросил полицейский.
– Похож.
– Разве?
– Так мне показалось. А как звали соседа, не знаю. Я с ним пару раз всего беседовал, когда он приходил ко мне то за солью, то за спичками.
– И вы ему открыли?
– У меня не всегда заперто, так что сам входил.
– Я могу к вам подняться?
– Можете, только зачем? Мне нечем помочь следствию.
– И мне, – опять встряла Карина. – Дядя был очень дальним нашим родственником. Седьмой водой на киселе. Кто ему дал наш адрес, я даже не поняла. Но впустила. А как отказать? – Она тараторила так, что половину звуков проглатывала. – А зачем он приехал в Тбилиси из своей Армении, не знаю. Он не говорил, я не спрашивала. Мое дело оказать гостеприимство.
– У него грузинский паспорт, – ответил ей полицейский. – А фамилия русская. Уверены, что ваш троюродный дядя из Армении прибыл сюда?
– Он так сказал, я поверила. Значит, обманул? В нашем роду русских точно не было. Зато имелись китайцы. Представляете, молодой человек? Сестра моей мамы вышла замуж за бурята (это еще при СССР было), а оказалось, что никакой он не бурят… Китаец! Увез ее в Поднебесную. И бегают сейчас по Пекину внучатые мои племянники с узкими глазенками.
– Девушка, что жила с покойным по соседству, тоже ваша родственница? – прервал болтушку парень.
– Нет, ее я пустила пожить по доброте душевной. Жаль стало бедняжку. Малахольная она, бродит по городу, стихи читает.
– А вы что о ней скажете? – обратился к Гио полицейский.
– Ничего. Я не выхожу из дома. – Продукты ему приносили два раза в неделю и оставляли у двери. – Людей только в окно вижу.