Я открыла входную дверь, и мы некоторое время постояли в полутемной гостиной. Я вдруг осознала, что уже довольно поздно. Почти десять вечера. И папа мог лечь спать.
– Ну вот он, – произнесла я и включила свет, – мой дом.
Присутствие Ская в гостиной странно подействовало на меня – я разом обратила внимание на все то, что давно перестала замечать. Сухие полевые цветы в керамической вазе. Мамина картина с изображением солнца, заходящего над террасой, которую папа так и не снял. Семейное фото на расстроенном пианино. Мне стало интересно, как все это выглядит в глазах Ская. Заметил ли он на фотографии Мэй? Мы с ним уже целый месяц встречаемся, но я все еще не знаю, где он учился до перехода в Вест-Мескую школу, что произошло в его старой школе и откуда он знает мою сестру. Похоже, я просто боюсь спрашивать Ская обо всем этом.
Из своей комнаты неожиданно вышел папа в красном халате.
– Привет, пап, – сказала я. – Это Скай.
– Здравствуйте, сэр, – пожал ему руку Скай.
Папа подозрительно глянул на него и кивнул.
– Как провели время на фестивале? – спросил он.
– Замечательно, – ответила я. – Потанцевали.
– Это хорошо, – чуть улыбнулся папа.
Мне внезапно стало невыносимо находиться в нашем тихом доме.
– Пап, мы прогуляемся немного.
Он нахмурился, но кивнул.
– Надень куртку, – посоветовал он и, пожелав спокойной ночи, поцеловал меня в лоб.
Мы со Скаем вышли на улицу. Я была счастлива дышать ночным воздухом вместе с ним. От холода все вокруг казалось чистым и свежим, и звезды на небе светили ярче. Пахло жженой листвой. На освещенных ступенях домов лежали не использованные в Хэллоуин тыквы. Скай подул на мои пальцы теплым дыханием, а затем взял мою руку в свою.
– У тебя хороший папа, – сказал он.
– Да, но он очень грустит. Они с мамой расстались пару лет назад. А после… ну, того, что случилось с Мэй… мама уехала на ранчо в Калифорнию. – Я на секунду умолкла. – Знаешь, я, кажется, злюсь на нее. Ведь это нечестно. Почему она уехала одна? Как будто забота о лошадях может что-либо изменить. Она уехала проветриться, прийти в себя. Но как же мне хочется, чтобы она вернулась!
В это мгновение я поняла, как сильно скучаю по ней. Мне почему-то представилось, как она в своей плюшевой пижаме готовит нам с Мэй утром вафли. Как поливает их сиропом. Я злюсь на маму. Было странно произнести вслух эти слова, но ведь это правда.
Скай кивнул.
– Мой отец тоже оставил нас несколько лет назад. Просто взял и ушел. Я сильно злился на него. Не знал, что делать. Он словно переложил всю заботу о маме на меня. Ей и так-то нелегко приходилось, а после его ухода стало только хуже. Мне порой кажется, что она живет в совершенно другой реальности, отличной от нашей. Мама не виновата в том, что она такая… Мне очень хотелось бы ей помочь, но я не могу.
Скай доверился мне, заговорив об этом, и я тоже хотела ему хоть чем-то помочь.
– А вы… Вы ходили к врачу? Может, есть какие-нибудь лекарства? – спросила я.
– Я пытался уговорить ее обратиться к врачу, но мама каждый раз отвечает, что с ней все в порядке.
Почувствовав, что Скай напрягся, я взяла его за вторую руку, чтобы он знал – я рядом. Идти так было неудобно, и я видела, что Скай колеблется: высвободиться из моих рук или нет.
Мы некоторое время шли молча, пока не достигли квартала, где дома стали выше. Проходя мимо поля для гольфа, Скай спросил:
– Ты когда-нибудь лазила через забор?
Нет, но в этот момент мне казалось, что сейчас как раз подходящее время, чтобы начать. Улыбнувшись, я глянула на него через плечо и начала взбираться на забор. Наверху я зацепилась за железную проволоку колготками, и Скаю пришлось их отцеплять. Он последовал за мной, и мы спрыгнули на влажную коричневую траву поля. Осенние гуси, устроившиеся здесь на ночевку, не обращали на нас никакого внимания.
Я снова взяла Ская за руки и попросила:
– Покружись со мной.
По-моему, парни любят такое, но сами никогда не предложат сделать. Мы кружились, и кружились, и кружились, пока не упали, смеясь. Ночь была прекрасна, я лежала на прохладной траве рядом с гусями, и мой смех почему-то перешел в плач.
– Ты чего? – спросил Скай.
Я не знала, как это объяснить. Не знала, с чего начать.
Скай прижал меня к своей груди, что лишь вызвало во мне желание оттолкнуть его и отдаться во власть того, что вызывало рыдания. Но стоило мне немного успокоиться, и я обрадовалась, что он рядом. Я долго ничего не говорила. Скай тоже молчал. Но мы оба понимали, как важно то, что мы вместе.
Мы вернулись ко мне домой, и Скай на цыпочках прошел в мою комнату. Мы сели на мою постель – нижнюю часть от двухъярусной, разобранной на две части, когда Мэй перешла в старшую школу и перебралась в свою собственную спальню. Сестра повесила у себя плакаты и картинки, я же свою комнату не трогала, поэтому она осталась почти такой же, как при Мэй: розовые стены, легкие шторы, венки из сухих цветов на пыльных плюшевых животных, сидящих в гамаке в углу, палочки с лентами, торчащие из держателя для карандашей. Смутившись, я выключила лампу, и на потолке засветились пластиковые звездочки. Мы со Скаем поцеловались. Мы целовались и целовались, и его руки блуждали по всему моему телу, и у меня внутри все плавилось, как асфальт в летнюю ночь. Жар разгорался, и его было не унять. Когда Скай оторвавшись от меня, спросил: «С тобой все хорошо?», я заметила, как учащенно дышу. В голове вспышкой пронеслись воспоминания о вечерах, проведенных в кино, и на секунду я испугалась, что Скай может их увидеть вместе со мной. Что он каким-то образом узнает обо всем, чему я позволяла происходить. Что он все поймет. Но потом я увидела, что Скай просто обеспокоенно смотрит на меня.
– Лорел?
– Да. Да, со мной все нормально. Просто все это… слишком волнующе.
Я подумала: «Он никогда не узнает». Я могу стать другой, обновленной. Могу стать Мэй – волшебной и смелой. Я не буду собой, той, из-за кого все пошло наперекосяк.
Я сосредоточилась на этой мысли, не давая себе думать ни о чем другом, пока все не отошло на второй план, кроме Ская. И вдруг почувствовала необходимость в большей близости с ним. Казалось, даже моя собственная кожа мешает мне соприкасаться со Скаем. Я страстно поцеловала его, и он так же страстно ответил. Одежда полетела на пол, и ладони Ская заскользили по моей обнаженной коже. И тогда печаль внутри меня сменилась голодом.
Мы ласкали друг друга, затихали и снова ласкали. Когда сквозь шторы стал просачиваться серый утренний свет, Скай бережно укрыл меня одеялом и собрался вылезти через окно, чтобы папа его не услышал.
– Скай? – позвала его я.
Я была уже в полудреме, но не хотела, чтобы он уходил. В комнату ворвался холодный воздух, и мне почудилось, что он может забрать у меня Ская.
– Да? – обернулся Скай.
– Ты ведь все еще будешь здесь? Завтра?
Он улыбнулся и, вернувшись, поцеловал меня в лоб.
– Нет, – ответил он, – я буду дома.
– Но ты же не оставишь меня?
– Не оставлю.
Я проснулась утром с воспоминаниями о прикосновениях Ская. Печаль внутри меня все еще была голодна. Она начала вбирать в себя все окружающее – моросящий дождь, полоску света на столе, капельки дождя на хвое растущей за окном сосны. Может быть, это и есть любовь? Когда ты все вбираешь в себя, не в силах насытиться, но испытываешь при этом не переполненность, а радость?
Когда я искала в интернете информацию о вас, я узнала, почему вы выбрали для своей группы такое название – The Doors[45]. Вас вдохновила на это цитата их стихотворения Уильяма Блейка: «Если бы двери восприятия были открыты, все предстало бы человеку таким, как оно есть – бесконечным».
Я все думаю об этом. О том, что это значит – увидеть бесконечность каждого мгновения. Я хочу очиститься – сжечь все плохие воспоминания и все дурное во мне. Может быть, любовь способна на это? Благодаря ей жизнь, человек, мгновения, которые так хочется удержать, навсегда остаются в памяти.
Мэй улыбается мне. Мы совсем маленькие, на осеннем фестивале с родителями, которые танцуют. Играет ваша песня. Тополиная листва в ночи ловит отблески света. И в небе ярко горят даже самые крохотные звездочки.
Искренне ваша,
Лорел
Дорогая Дженис Джоплин,
У родителей Кристен есть деньги, но она все равно ездит на супер-старом «вольво», потому что считает, что это классно. На бампере у нее наклеен стикер: «Я не сама с собой говорю… я говорю с Дженис Джоплин». По дороге в Garcia’s Drive в пятничный обеденный перерыв (Кристен никогда не прогуливает уроки, потому что она примерная ученица и ей нужны высокие оценки для поступления в университет) мы с ней и Натали, конечно же, слушали вас. Так как Кристен души в вас не чает, она знает все ваши песни, а не только самые популярные. Вы пели Half Moon, когда Кристен повернулась к Натали и спросила:
– Ты знаешь, что Дженис и женщин любила?
Натали отрицательно покачала головой, и тогда Кристен продолжила:
– Она вполне могла петь о женщине в этой песне.
Из динамика ваш голос пропел: «Твоя любовь возвращает меня к жизни».
Натали посмотрела в сторону.
– Клево, – сказала она безразличным тоном.
По-моему, Кристен таким образом пыталась сказать Натали, что знает о ней и Ханне. И не видит в этом ничего плохого.
Ханна завела себе еще одного бойфренда, так что теперь у нее двое – Кейси и Нёнг. Она встретила Нёнга в том ресторане, где она работает хостес, а он – помощником официанта. Вчера мы с Ханной и Натали ходили к нему домой. Это было воскресенье, и как только мы открыли четвертый день на Рождественском календаре[46] тети Эми, я отпросилась у нее к папе пораньше, чтобы потом погулять с подругами.
Перед поездкой Ханна перемерила кучу новых футболок, постоянно спрашивая Натали, не выглядит ли она в них толстой. Натали злилась и раздраженно повторяла: «Конечно же, нет!».