– Вот черт! – выругался Скай, и мы все истерично захохотали.
– Видать, пожелание у тебя там огого, приятель! – подколол Ская Тристан.
Интересно, что же он пожелал?
После этого наступила моя любимая часть того вечера. Мы танцевали под Sweet Child O’Mine в гостиной с множеством окон, откуда были видны городские звезды-огни. Натали кружила Ханну, Тристан – Кристен, а меня – Скай, и хотя танцор он не очень умелый, это было здорово. А потом, отпустив своих партнеров, мы все вместе танцевали и пели так, словно эта ночь – все, что у нас есть, все, что нам нужно. Если бы это было возможно, я бы осталась в ней навсегда.
Когда часы пробили полночь, мы радостно закричали и поцеловались. И знаете что? Ханна выбросила вперед руки, откинула голову назад и, видимо, позабыв обо всех своих страхах, притянула к себе Натали.
Я поцеловала Ская. Он убрал с моего лица прядь влажных после танца и пуншевого душа волос и прошептал мне на ухо, во второй раз за все это время: «Я тебя люблю». Он произнес это с надрывом – уверенно, но так, будто слова эти дались ему с болью. Мне захотелось навсегда застыть в этом мгновении, с его шепотом в ушах. Я отдала бы ему всю себя без остатка, если бы он того захотел.
Песня закончилась, и Тристан поставил ее заново, а Кристен перевела часы на три минуты назад. И мы по новой встретили полночь поцелуями и объятиями, и повторяли это снова и снова, пока не рухнули, обессилев от танцев.
Я все пила и пила пунш, и, наверное, выпила лишнего, потому что когда музыка наконец остановилась, мир вокруг меня продолжал кружиться.
Натали с Ханной уснули, переплетясь телами, на диване, а Кристен с Тристаном ушли спать в ее комнату. Не чувствуя себя усталой, я сказала Скаю, что мне нужно подышать свежим воздухом. Мы вышли на балкон и склонились над раскинувшимся внизу городом.
– Что ты загадал, Скай? – спросила я.
Он несколько секунд смотрел на меня, решая, отвечать или нет.
– Если я тебе скажу о своем пожелании, ты расскажешь мне о своем?
Я кивнула.
– Мое желание – вновь научиться испытывать чувства, подобным тем, что я испытал в одиннадцать лет, когда папа взял меня с собой на концерт The Stones. Я тогда еще не увлекался музыкой, но что-то тем вечером зацепило меня. Я пожелал, чтобы моя ненависть к отцу не затмевала память о том чувстве и не лишала меня возможности испытать его как-нибудь снова.
– А что это за чувство?
– Не знаю. Любовь к чему-то настолько сильная, что вызывает желание творить. Что-то создавать. Мне было одиннадцать. Не думаю, что я тогда мог понять это чувство, но я точно знал, что это самый лучший вечер в моей жизни.
Мне захотелось обнять его сердце своим и укрыть ото всех бед.
– Ты будешь замечательным писателем и обязательно создашь что-нибудь потрясающее.
Скай улыбнулся.
– Твоя очередь. Что пожелала ты?
– В двух словах не объяснишь. Мое пожелание связано со стихотворением Джона Китса, которое мы читали на уроке английского. Мне не давала покоя строчка: «В прекрасном – правда, в правде – красота». Я долго размышляла над ней, пытаясь понять ее значение, а тут вдруг, глядя на вас всех, записывающих свои пожелания, кажется, поняла. Я написала на своем листке: «Правда, какова бы она ни была – прекрасна. Даже если она страшная или плохая. Она красива и светла по своей сути. Правда делает тебя самим собой. А я хочу быть собой».
Закончив, я ждала, что скажет на это Скай, но он с минуту просто молча смотрел на меня.
– Красиво сказано, – наконец ответил он, – но, если честно, я не совсем тебя понял. Какой страшной правды ты боишься?
Я пожала плечами. Я думала, он поймет. Думала, что этих слов будет достаточно, чтобы передать ему то, чего я сказать не могу.
– Не знаю, – отозвалась я.
– Если ты хочешь быть самой собой, то можешь рассказать мне все что угодно. Я хочу знать истинную тебя.
Я бы с радостью рассказала ему, но моя история началась так давно. Она не умещается у меня на языке, не умещается даже в уме. Эта история началась, когда я обнаружила, как все может в одночасье рухнуть. Когда неожиданно обнаружила, что Мэй уже не в силах меня защитить. Она началась, когда понимание этого было печальней всего на свете.
Я унеслась мыслями прочь, и меня внезапно прошило осознание: Мэй больше нет. Я пыталась оттолкнуть реальность, но ее непосильная тяжесть душила, не давая дышать.
– Лорел, – позвал меня Скай, – поговори со мной. Перестань уходить в себя. Скажи мне что-нибудь. Ну хоть что-нибудь!
Мир снова кружился вокруг. Я проваливалась в прошлое, и оно занимало место настоящего, но хуже всего было невыносимое чувство вины. Я должна была избавиться от него. Должна была найти Мэй.
– Хорошо, – выдавила я. – Я расскажу тебе секрет. – Наклонившись к Скаю, я прошептала: – Я – фея.
Скай выразительно поднял брови.
– Не веришь мне, да? Тогда смотри, я тебе покажу. – Я забралась на низкую стену у края балкона. – Закрой глаза, и я полечу. – Я не слушала голос на краю сознания, который шептал: «Крылья есть только у твоей сестры». Нет, он меня разозлил.
– Спускайся оттуда, Лорел! – Cловно издалека донеслись до меня слова Ская.
– Нет. Я хочу летать. Хочу летать как Мэй, – ответила я и разрыдалась.
Скай подошел ко мне, схватил и стащил со стены. Я пыталась ударить его, чтобы вырваться. И еще раз, и еще. Но он крепко держал меня, не отпуская, не давая мне двигаться. Обессилев, я обмякла в его руках, и тогда он поднял мое лицо и сказал:
– Я не смогу так, Лорел. Я не смогу быть с тобой, если ты будешь вести себя так.
– Вести себя как? Как я себя веду?
– Как твоя сестра, – ответил он.
– Ты не знаешь, какая она была. Ты совсем ее не знал. – Я замолчала, а затем тихо спросила: – Как хорошо ты ее знал?
Скай лишь покачал головой.
– Идем. Тебе нужно поспать.
Внезапно я почувствовала себя ужасно уставшей, напуганной и пристыженной. Я физически ощущала, как все плохое и дурное во мне, как все, что я не должна была бы чувствовать, вся моя злость на сестру, устремились на поверхность. Я послушно пошла следом за Скаем в дом и легла на диван. Принеся мне воды, он сказал:
– Я поеду домой.
От понимания того, что я все испортила, у меня все внутри сжалось.
– Пожалуйста, не оставляй меня, – взмолилась я.
– Я устал, – ответил он.
– Скай… Мэй не была такой. Она не специально это сделала. Она была хорошей. Она была не такой, как я.
– Хорошо, Лорел, – кивнул он.
– Ты же знаешь, какой хорошей она была, да?
Скай прищурился, глядя на меня, будто не был уверен, на кого сейчас смотрит.
– Скажи «да», – исступленно просила я.
– Да, – подтвердил он, но тут же добавил: – Она не была идеальной.
Я бы закричала, что он ошибается, но меня подвел голос. Я лежала на диване, провожая Ская взглядом, и его слова эхом отдавались у меня в голове. Я слышала их всю ночь, пока меня не одолел сон, в котором мне снилась сестра. Она вернулась, и ее целые и невредимые крылья красиво переливались. Мэй сказала, что не умерла, а лишь ненадолго улетала.
Я звонила этим утром Скаю, но он не ответил.
Искренне ваша,
Лорел
Дорогой Курт,
Сегодня четвертое января. День, когда мир вокруг меня поблекнет, потому что нужно убирать рождественскую елку. Мы с папой тянули с этим, пока ломкие иголки не стали так сильно осыпаться, что усеяли весь ковер под ней и уже проникли на кухню. Ни мне, ни папе не хватало духу убрать елку раньше, но сегодня утром я проснулась и поняла, что больше не выдержу этого – смотреть за завтраком в глаза папе и ни слова не говорить о том, что дерево умирает и его нужно унести, не говорить вообще ни о чем, а лишь подносить ухо к миске с рисовыми хлопьями «Райс Криспис» и выдавать дурацкие шуточки о Снэпе, Крэкле и Попе[57].
Поэтому, рано проснувшись, я прямо в пижаме спустилась в гостиную и принялась за уборку елки. Папа вышел, когда я, перекинув ее через плечо, шла к двери, и на кремовый ковер дождем сыпались иголки.
– Что ты делаешь? – спросил папа.
– Убираю елку.
– Давай я тебе помогу.
– Нет, – совсем того не желая, резко ответила я. – Сама справлюсь.
Выйдя на улицу, я поняла, что не знаю, куда елку девать, и направилась в кладовую для инструментов. Там, оглядевшись, наткнулась взглядом на пилу. Я положила елку на цементный пол и распилила ее ствол на неровные части. Хвоей пахло так ошеломляюще сильно, словно само сердце дерева сочилось через порезы наружу. Я собрала распиленные остатки и сложила их в мусорную корзину.
Папа в доме убирал с пола последние иголки. Громкое гудение пылесоса заглушило урчание в моем животе, когда я прошла мимо папы в кухню, чтобы поесть «Райс Криспис».
Потом пришел папа и тоже насыпал себе в миску хлопьев и залил молоком. Он уже надел рабочую одежду и был готов уходить.
– Что собираешься сегодня делать? – спросил он, глядя на меня.
– Не вылезать из пижамы и смотреть телевизор, – слабо улыбнулась я. Благодаря школьному расписанию у меня оставался еще один день каникул.
– А где твой парень? Не хочешь пригласить его в гости как-нибудь днем?
– У-ху, – неопределенно ответила я. Мне не хотелось говорить папе правду – что Скай не звонил мне уже целых пять дней.
Затем, подняв ложку, чтобы через силу засунуть в себя хоть немного хлопьев, я увидела его. Плавающего в моей миске пластикового паука – одного из тех, что я подарила папе на Рождество. Должно быть, папа бросил его в упаковку с хлопьями. Я постаралась как можно искреннее рассмеяться и, взглянув на папу, увидела на его лице полную надежды улыбку.
– Попалась, – сказал он.
Папа ушел на работу, а я включила альбом In Utero и прослушала Heart-Shaped Box наверное тысячу раз, пока меня не затошнило. Мне захотелось набрать номер Ская, просто для того, чтобы услышать гудки. Я звонила ему и звонила после Нового го