Я задумалась. Никто и никогда не говорил об этом так.
– Ты храбрая, – сказала я.
Ханна засмеялась.
– Если бы! Я идиотка.
– Нет, ты умная. Мне бы хотелось, чтобы ты это поняла.
А потом мы замолчали. И ехали по горным дорогам – темным и блестящим от тающего мартовского снега, включив музыку погромче.
Истории меняются с нашим взрослением. Порой они теряют первоначальный смысл. Мне бы хотелось написать новую историю, где Ханна любит Натали, Мэй возвращается домой, а я не пытаюсь быть ею, тем самым все портя.
Искренне ваша,
Лорел
Дорогой Ривер Феникс,
В фильме «Останься со мной» есть сцена, в которой ваш герой пытается убедить Горди, что тот, возможно, когда-нибудь станет писателем. Вы говорите ему, что бог наградил его особым талантом и что он не должен его потерять. «Дети теряют все, если рядом с ними нет никого, кто бы за ними присмотрел», – замечаете вы. Эти слова бьют мне в самое сердце. Заставляют задуматься обо всем, что мы можем потерять взрослея. Мучают вопросом: у вас не было никого, кто бы за вами присмотрел, или такие люди были, но на мгновение отвернулись?
Меня не оставляет ощущение – и оно жжет меня изнутри, – что, может быть, за мной некому было присмотреть, когда я в этом очень нуждалась. Я думала, что за мной всегда присмотрит Мэй, но, может быть, за ней тоже некому было присмотреть.
Я думаю о маме и о ее вопросе:
– Она прыгнула?
– Нет, – сказала я тогда, хотя сама никогда не узнаю ответа.
Потом думаю о вопросе, который она не задала, но который читался в ее глазах: «Почему ты не остановила ее?». Вопросе, который я не могу выкинуть из головы. «А почему этого не сделала ты?» – тянет спросить меня.
Она звонила сегодня вечером. После того как я односложно ответила на ее обычные вопросы о школе и тому подобном, она спросила:
– У тебя там все хорошо?
– Вроде как.
– Точно? Ты со мной никогда ни о чем не говоришь.
– Я не знаю, что тебе сказать. Тебя даже нет здесь.
Последовало долгое молчание.
– Я хотела сказать тебе, – наконец снова заговорила мама, – что вчера съездила на океан.
– Да?
– Впервые с того времени, как приехала сюда. Такое ощущение, что я ждала для этого тебя и твою сестру. Но вчера я просто… села в машину и не успела оглянуться, как оказалась в воде. Меня словно тянула за собой Мэй. И это было так прекрасно, Лорел. Я почти чувствовала ее рядом с собой.
Мне хотелось сказать: «Я охренеть как рада за тебя», но я промолчала.
– Может, ты как-нибудь навестишь меня этим летом, и мы съездим на океан вместе?
Все, о чем я могла думать в этот момент: это значит, что она не вернется.
– Почему ты уехала, мама? – вырвалось у меня. Я хотела услышать правду. Если она уехала, потому что злится на меня или считает виноватой, или потому что я так и не ответила на ее вопросы о случившемся, то я хотела, чтобы она в этом призналась.
– Смерть твоей сестры разбила мне сердце, Лорел. Никто не знает, каково это – потерять своего ребенка.
– Папа знает.
Мама промолчала.
– Никто не знает, каково это – потерять сестру, – добавила я.
– Я знаю, милая, знаю…
– Но мы с папой не убежали. Мы остались вместе.
– Знаю, Лорел. Но остаться вместе – не лучший выход, когда при этом друг другу причиняешь боль. Не всегда все выходит так, как нам бы того хотелось.
– Да что ты! Думаешь, я еще этого не поняла?
Я услышала, что мама заплакала.
– Нет, мам, пожалуйста, не плачь. Забудь об этом, ладно? Все хорошо. Мне пора идти.
Когда я повесила трубку, вошел папа.
– Привет, милая. Ты плачешь?
Глядя прямо перед собой, я вытерла с глаз слезы.
– Ненавижу ее.
– Нет, Лорел, это не так. Я знаю, что ты злишься на нее, и это нормально. Но ты ее не ненавидишь.
– Наверное, – пожала я плечами.
Я посмотрела на поникшие плечи папы, на его лицо, на котором он изо всех сил пытался сохранить невозмутимое выражение. Он явно подыскивал что сказать, но, не найдя подходящих слов, просто подошел ко мне и ухватил меня борцовским приемом за шею, как делал, когда я была ребенком. Зная, что это должно было вызвать у меня смех, я засмеялась.
Вам пришлось рано повзрослеть, Ривер. Но, возможно, внутри вы так и остались маленьким мальчиком, нуждавшимся в защите. Можно быть великодушным, прекрасным и храбрым и все равно не избежать падения.
Искренне ваша,
Лорел
Дорогая Дженис Джоплин,
При жизни вы вели себя неистово, кричали и пьянствовали, но пели всем своим сердцем. Делились им со всеми. Отдавали его всем своим фанатам. И уже практически находились на грани. Однажды, когда вы пропустили сеанс звукозаписи, ваш менеджер пришел за вами в отель. Он увидел на улице ваш «порше», раскрашенный смело, ярко и психоделично – с ночным небом и светлым днем, Землей на радуге и бабочкой. Машина стояла там, ожидая вас, готовая ехать. Но вы, в своем номере отеля, были мертвы. Вы умерли через шестнадцать дней после Джимми Хендрикса. Приходил конец мечтам рок-звезд. Утратили смысл и мечты шестидесятых, в которых невозможное казалось возможным, и можно было попробовать все и даже чуть больше. Сгорало все прекрасное и смелое. Вы верили, что мир способен измениться. А потом потеряли свой. Передозировка героином. Выпивка. Предположительно – несчастный случай.
Я все еще люблю вас, но начинаю осознавать, что это не совпадение. Что люди, которыми я восхищаюсь, которые сражались со своими страхами пением и актерской игрой, в конечном итоге не выиграли, нет. Наверное, именно поэтому мне все труднее и труднее писать эти письма.
Но я хотела рассказать вам одну хорошую новость – Кристен приняли в Колумбийский университет. В качестве поздравления Тристан испек ей торт и глазурью нарисовал на нем силуэт небоскребов Нью-Йорка. Я подумала, что это чудеснейший подарок. Когда мы встретились после уроков на аллее отпраздновать поступление Кристен, Тристан разрезал торт и раздал нам. Натали чмокнула Ханну в нарисованный синяк и дала ей слизать глазурь со своего куска торта. Тристан закурил сигарету, не доев своего куска, и спросил:
– Ты моя девочка из большого города, да, детка?
– Да, детка, – кивнула Кристен и грустно улыбнулась.
Выпускной меньше чем через два месяца. После этого Тристан будет учиться здесь в муниципальном двухгодичном колледже. Он уже нашел себе квартиру, и переедет туда летом. Он устроился работать разносчиком в Rex’s Chinese. Кристен с Тристаном говорят, что останутся вместе, но оба понимают, что их пути разойдутся. Она покидает его, и он, насколько это возможно, счастлив за нее. В следующем году у него, вероятно, будет другая девушка. Из его же колледжа. Со светлыми волосами и не таким неподвижным взглядом, как у Кристен. Ее взгляд будет блуждать по комнате, и Тристан будет скучать по тому, как смотрела на вещи Кристен, по тому, как она смотрела на него – так, словно только на него и стоит смотреть.
Искренне ваша,
Лорел
Дорогая Эми Уайнхаус,
Тетя Эми спросила меня, не хочу ли я сегодня съездить с ней в торговый центр и прикупить весенней одежды, включая платье на Пасху, которая наступит завтра. Она хотела провести со мной день тети-племяшки – наверное, наподобие дня мамы-дочки. Я была не в настроении, но не хотела ее обижать, поэтому согласилась.
Мы заглянули в магазин JCPenney. Я разглядывала там топы, когда она принесла мне охапку платьев на примерку – все слишком длинные и кружевные. Удивительно, как она умудрилась найти столько чопорных платьев в универсальном магазине – уж точно не в подростковом отделе.
Я вышла из примерочной, чтобы показаться тете в первом платье.
– Ты такая красивая, – сказала она, глядя на меня в зеркало, залитую светом ламп. Сказала так, словно это ее пугало. – Будь осторожна, Лорел, – добавила она и заплакала.
Я обняла ее, пытаясь утешить. В магазине работал кондиционер, и я дрожала в платье, покрывшись мурашками.
Наконец тетя Эми вытерла глаза рукавом своей цветастой блузки и улыбнулась. Мне хотелось уйти из магазина. Я не стала мерить другие платья, просто сказала, что хочу именно это, с длинными белыми рукавами и пуговицами до самой горловины. Поэтому она заплатила за платье, и мы пошли обедать.
В закусочных торгового центра пахло как на ярмарке, только мы находились не на улице, а в здании. Я как обычно взяла хот-дог на палочке и лимонад. Мы сели рядом с искусственными деревьями под световым люком в крыше, где я раньше устраивалась с мамой и Мэй. Тетя Эми поглядывала на меня, надкусывая тесто с корн-дога.
– Скажи… ты влюблена в кого-нибудь? У тебя есть парень? – спросила она небрежно. Как будто это не она запретила мне разговаривать с любым представителем мужского пола.
У меня мелькнула мысль, что это какая-то уловка. Я никогда не рассказывала ей о Скае, потому что не хотела ее волновать. Я покачала головой.
– Ну и хорошо… – И она заговорила о другом: – Знаешь, я очень тобой горжусь. И твоя мама тоже.
Я поперхнулась, кусок кукурузного теста встал поперек горла. Вряд ли мама говорила тете Эми что-то подобное. Очевидно, она рассказала ей о нашей ссоре, и теперь тетя пытается как-то все сгладить. Я знаю, что должна позвонить маме и извиниться, но последние две недели этого избегаю.
Я не хотела говорить об этом, поэтому натянула улыбку.
– Спасибо, – поблагодарила я, не представляя, чем может гордиться тетя Эми. Разве что тем, что у меня нет парня. Но это лишь потому, что он меня бросил.
– Помнишь моего друга, с которым я совершала паломничество? – спросила тетя. Она не смогла сдержать широкой улыбки. – На следующей неделе он приезжает к нам в город.
Оказалось, что после всех этих месяцев молчания приверженец Христа на прошлой неделе наконец-то позвонил и сообщил, что приедет ее навестить. Скорее всего, они пойдут ужинать в ресторанчик