С уважением, мать двоих детей
Марина, 26 лет
Если думать об этом письме как о личном высказывании, то возникают вполне понятные вопросы, для которых вся эта «эдипова ситуация» – только повод. Автор не случайно подписывается «мать двоих детей»: как мама она тревожится, ей страшновато думать о том, что дети могут «осознать эти свои желания», и что тогда? Ужас, ужас, ужас! Психоаналитик непременно обратил бы внимание и на загадочную ошибку: я имею в виду «хотение ребенком родителя своего пола». Ну что тут скажешь – психоаналитический взгляд на детство и детскую сексуальность шокирует мир больше ста лет, письмо милой Марины тому свидетельство.
Письмо очень живое, автор по-своему пересказывает историю «бедного царя Эдипа» и трогательно встает на его защиту. Разумеется, защищая не столько царя – он не знал, не знал, не знал! – сколько что-то или кого-то из ближнего, реального, любимого мира.
И все же сейчас мы говорим не об этом, хотя на письмо с живой интонацией немедленно начинаешь хоть мысленно, но отвечать.
Марина «проходила разные курсы» и на полном серьезе предлагает изменить название чего-то – на минуту забудем о содержании, – что всегда принадлежало специфической и довольно закрытой сфере практики. Ее тревожит не поведение детей и не собственные реакции, а что-то, что ей рассказали на «курсах». Кто, как и зачем рассказал, неизвестно. Слова, тем не менее, на слуху, а некоторые байки на тему «эдипова комплекса» рассказываются отнюдь не психоаналитиками (среди них есть презабавные, хотя Марина бы их таковыми не сочла). С детской сексуальностью она готова примириться (в теории, по крайней мере), но трагические события истории о «царе Э.» пугают не на шутку. В качестве решения предлагается поменять название, чтобы оно перестало ее, Марину, пугать.
Кстати, и само слово «комплекс» – любой – когда-то было узкопрофессиональным термином и не употреблялось абы как, но потом «утекло» в бытовую лексику и породило множество производных: «закомплексованный», «комплексовать» и даже совсем уж просторечное «комплексун».
В профессиональном контексте оно по-прежнему что-то означает, и хотя с годами некоторые базовые понятия могут менять свои названия, это медленный и требующий многолетних дискуссий процесс.
В разговорной речи «приобщившихся» оно тоже что-то означает – или, скорее, означало, поскольку уже давно не так модно, как в 1960-е – но обойтись можно и без него, как и без огромного количества специальных терминов, которым «не повезло» войти в моду.
Все «знают», что такое стресс, личностный рост или позитивное мышление. Что эти слова действительно означали в профессиональном языке, никого не интересует. Они какое-то время – пока не надоест – говорятся по любому поводу, приобщая говорящего к чему-то, что «носят».
Эти слова подходят для выражения чего-то, что по-своему сказать трудно или не хочется. Их берут «поносить», пока они в моде, и так легко возникает иллюзия коммуникации: «Ты чего такая закомплексованная?» – «Ничего я не закомплексованная, отвали!» Понятно же, о чем речь! Даже ситуацию легко себе представить, что уж там.
Марина предлагает всего-навсего отказаться от использования термина, который ей чем-то неудобен, смущает, тревожит. Если бы она говорила о себе и своей тревоге, это был бы нормальный «клиентский» разговор. Но «курсы» нужны не для этого, а для имитации владения специальным языком: если знаешь, как явление называется «у них», от него легче дистанцироваться. Может даже показаться, что им управляешь.
Мое существование – абсолютный незавершенный гештальт, я им все время мучаюсь. Ничего не могу толком довести до конца, ни один проект, ни одни отношения с противоположным полом. Я образован и обеспечен, во мне трудно найти какой-то внешний изъян, все они внутренние. Я ходил к психологу, но мы с ней друг друга явно не понимали, у меня остался очень сильный осадок от этого хождения, оно мне показалось совершенно бессмысленным. Может быть, у меня слишком завышенные требования к себе? Подскажите, какой ракурс взгляда на себя выбрать, чтобы найти с собой гармонию, которая приведет наконец к завершению всего неначатого?
С уважением,
Андрей, 31 год
Ну вот, теперь еще и «незавершенный гештальт»… Упоминается народом куда реже, чем «комплекс», не говоря уж о «личностном росте». Обратим внимание на другое – и пожалуйста, не беспокойтесь, если это слово на букву «г» вам незнакомо.
Автор собой недоволен – с людьми это случается. Автор некоторое время безуспешно ходил к психологу – и это случается, притом по множеству причин. Автор почему-то предполагает, что кто-то может подсказать, «какой ракурс взгляда на себя выбрать, чтобы наконец найти с собой гармонию» – ох… Вот так просто и незатейливо: выбираем ракурс – получаем гармонию, все как на фотосессии. По этому предложению ясно, что ни к какой настоящей работе автор не готов и пока он пребывает в уверенности, что вся проблема в «ракурсе», готов не будет. Конечно, интригует описка в последней фразе – «завершение всего неначатого» (вместо начатого) – но все же дело не в ней, а в вере в простое решение, которое исходит от кого-то другого. Решение не подходит – значит, «другой» не тот, ищем нового. А поскольку таким способом ни к каким изменениям не придешь, возможное продолжение через пару лет таково: «Я не раз обращался с этим вопросом к психологам, и ни один не смог мне подсказать, какой ракурс взгляда на себя выбрать. Может, хоть у вас получится?» Не получится. Ни у меня и ни у кого другого.
Вспоминается анекдот про дяденьку на приеме у пожилого психотерапевта: «Доктор, у меня все плохо, в семье меня не любят, на работе не ценят, сам себе я тоже не нравлюсь, жизнь проходит… Может, хоть вы мне поможете… козел старый?»
Остается один вопрос: зачем было автору в первой строчке называть свое существование «незавершенным гештальтом». Может, это что-то вроде пароля – мол, слова знаем, читали и наслышаны, а потому следует отнестись к письму серьезно? (Как считают многие исследователи, использование специфических жаргонных или узкопрофессиональных слов намекает на принадлежность к группе, отделяющей себя от других людей и других групп, позволяет разделить «своих» и «чужих».) Что на самом деле имел в виду наш автор, мы не знаем, но его письмо – хороший повод задуматься, какие образы практической психологии склубились в массовом сознании. И здесь мне придется рассказать кое-что о моих дорогих коллегах, психологах-практиках. Возможно, не все наши читатели знают, как нас учат – или, замечу не без печали, как должны бы учить.
Серьезная подготовка практика, идет ли речь о психотерапии, консультировании или активных методах обучения, осуществляется во всем мире на основе базового образования (психологического, медицинского, педагогического) – но всегда через непосредственный опыт. Это значит, что мы учим и учимся работать на себе и друг на друге, осваиваем наши методы «вживую». Конечно, обсуждаем этот процесс и при обсуждении используем некоторые специальные слова, принятые в том подходе, которому учимся, – они нам нужны не сами по себе, а только чтобы «поймать» какие-то важные аспекты реальных чувств и мыслей.
Так учатся сложным ремеслам или искусствам: ставшее уже привычным слово «мастерская», workshop – это буквально: в «цеховой» модели обучения без этого нельзя, она живет деланием, а не разговорами или письменными текстами. Слова необходимы как сопровождение, – но дела они не заменяют, а лишь помогают обсуждать.
Обучение долгое, путь не всегда прямой, результат – обученный практик – может быть только штучным.
Международные стандарты практической подготовки специалистов «помогающих профессий» поражают трехзначными числами – ну, например, для психодраматистов это 900 часов. Но как бы ни назывался подход, это примерно такие же часы и годы укоренения в той или иной практике (школе). Каждая ситуация в работе может разрешаться многими способами: и видение, и понимание ситуации, и применение свойственных методу инструментов становится похоже на разговор на родном языке. Практик, обученный «вживую», не работает путем «подбора методик» – это напоминает попытку общаться с разговорником в руке.
Когда началось массовое производство дипломированных специалистов, «разговорники» стали обычным делом, а серьезное обучение в «цеховой модели» – личным выбором, не имеющим никакого отношения к защите диплома и «итоговой государственной аттестации».
Дело не в том, что вуз чем-то плох – может, и хорош. Но возможности обжить метод, укорениться в нем и стать его уверенным носителем вуз не даст. Тем более что методов много и им учат в разных местах.
Никакое академическое обучение (лекции, семинары, немного практикумов) этого не дает и давать не может – в хорошем случае даст только «карту», приучит к работе с литературой, дисциплинирует мышление. А еще оно может дать среду, в которой легче выбрать, чему и где учиться дальше, если хочешь стать настоящим практиком.
Выбор есть, и он велик. Читатели журнала, благодаря которым написана эта книжка, вряд ли задумываются о том, что само название Psychologies переводится как «психологии».
Не одна, а множество. «Они» разные, и так и должно быть.
На русском языке это звучит и выглядит странновато, но в этом вся суть.
Подходов и школ в мире помогающих практик много, это большое ветвистое дерево. Никто из нас, учившихся годами лишь одному-двум, даже не знает всех названий и специальной «цеховой» терминологии тех ветвей, которые не видны с «нашей» ветки. Это нормально: скульптор тоже может не знать правильных слов, описывающих огранку камней, он же не ювелир! И у скульптора с ювелиром, и у представителей разных школ и подходов в практической психологии и психотерапии есть кое-какой общий язык: все художники знают, что такое «композиция», все психологи-практики знают, что такое «эмпатия» или «инсайт».
Это знание по-своему ценно – за каждым таким словом километры библиотечных полок, это часть нашей профессиональной культуры.