Башни ждут над тобой:
Ночью колдует Таллинн.
Позднего часа бой
Медлен, разбит и печален.
Светит зеленый газ.
Шаг отдается гулко.
Ты не ходи сейчас
К Страшному переулку.
Втиснут в стенных камнях
Вход на Малом подъеме.
Ходит Черный Монах
Плоскою тенью в доме.
Может быть, где-то вслед
Карлик тебя окликнет:
«Город за много лет
Весь ли достроен?» – Не пикни!
Молча махни рукой:
«Нет, не достроен Таллинн!»
– Если достроен, рекой
Смоет в залив он морской
Город грудой развалин.
Сыпучий снег летел в норд-осте
И каменел в тисках луны.
Ледник пахал поля до кости
И щедро сеял валуны.
Они твой лемех ждут со злостью,
Украдкой, точно колдуны.
Но вот столетья эст упрямый
Катал окатанный гранит,
И розовато-серой рамой
Теперь валун поля хранит.
И плуг идет легко и прямо:
Упрямый труд – ты сам гранит.
Враг уже на эстонской земле –
Некуда отступать.
Слева сосед – на сосновом комле,
Справа – пустая гать.
Сзади стоит отцовский дом,
Он пока еще цел.
Каждый куст здесь стрелку знаком.
В сердце – каждый прицел.
– Умирали викинги, стоя,
Непременно с мечом в руке.
У него наследство простое:
Ледяная решимость в зрачке.
Но всего дороже на свете
Ему вот эта земля,
И вот чахлые елки эти,
И в каменье свои поля.
И высокий удел немногих
Обозначен ему в облаках:
Умереть на своем пороге
С трехлинейной винтовкой в руках.
Медленным шагом вступаю я в храм твой, высокая муза,
Темен, упрям, – неофит, – скромен, как странник аскет,
Встал пред тобою, смущенный, и крылья мои потемнели.
Слушаю, как ты во мне ритмом пространство зажгла.
Дории звуки немые! Раздел и суровый, и гордый,
В трезво-могучих чертах он простотою пьянит,
Контуром хладным рисунка. Фронтоны, рельефы и фризы
Вместе с рядами колонн – истина их в чистоте.
Тихо я снова вступаю под сени их ясности строгой,
Робко встаю пред тобой, Дева, Творящая Гимн, –
Муза, моя чаровница! Свое заклинанье, как пламя,
Произнеси и заставь стих неумелый запеть.
Тихо, в безветрии ночью листва опадает на травы,
Точно касается дождь чутко уснувшей земли.
Первый призыв тишины. И последняя жалоба ветра.
Лист, говоришь ты с листом? Или с собою, душа?
Падают листья. И вижу, как месяц на хрупкой рябине
Точно в рубашке дитя, тощее, в ветках сидит.
Смотрит оттуда, как мертвый. Из дали глаза остеклянил.
Губы скривил и молчит. Машет мне белой рукой.
В замкнутом круге брожу я. В блужданье безвыходность давит.
Ночь – безысходный тупик. Только остались одни
Листьев, как птиц, переклички. И песнь обреченной цикады.
Путь отрешения, рок. Зов совершенного – смерть.
Стихи – цветы над целиною слова,
Над корневою тканью языка,
И нам звучит таинственно и ново
Другой язык цветением цветка.
И вот язык моих упрямых предков,
То светлый, как ласкание волны,
То твердый, как кремень, то зло и метко
Летящий в цель, то смутный, точно сны.
Как объяснить мне иволгу лесную
И дробную апрельскую капель?
Певучих гласных музыку двойную,
На «р», как гром, раскатистую трель?
Стихи на этом языке, как пламя,
Плывут неуловимо в глубину,
Плывут голубоватыми огнями
В свою, в тебе сокрытую, страну.
Объяснять бесполезно –
Это было вот так:
В облаках был железный
И наломанный мрак.
И откуда-то снизу –
И до облачных дох –
Фиолетовой ризой
Поднимался сполох.
Этот цвет аметиста –
И не синь, и не бел, –
Был и ярким, и чистым,
И горел, и кипел.
Я бежал по дороге
К этой сказке огня.
Но хватали за ноги
И держали меня
Те, кто делом и словом
Не пускали на смерть.
Но свеченьем лиловым,
Как магнит, была твердь.
Вот и стали кружиться
Свет и тени вокруг.
Вырывалось, как птица,
С хрипом сердце из рук.
Подо мною, в провалах, –
И до выжженных туч –
За лучом вырывало
Электрический луч.
И, вздымаясь, как дуги,
Били струи, звеня,
Синевато-упруго
Привиденьем огня.
И с шипеньем змеиным,
Поднимаясь на хвост,
Жалом тонким и длинным
Достигали до звезд.
Конечно, старьевщик дал эту сдачу:
Четыре доллара он смял в комок!
Вини себя за эту неудачу:
Бумажки тут же просмотреть бы мог.
В карман их сунул просто. А покупку
Рассматривал: случайно свет упал
От ламп на створку раковины хрупкой,
И вспыхнул в ней павлинами опал,
И надпись с тонкою резьбой на створке:
«Привет из…» и потом: «…тебя мы ждем!»
Привет откуда? – Ищем на конторке
Другую половину – не найдем!
И вот теперь фальшивая кредитка:
Как будто доллар сверху, а внизу
Коричневый рисунок — точно выткан —
И буквы непонятные ползут.
Какой-то город, южный и у взморья,
И роща куцых пальм; на берегу
Лежат обломки плитняка, и горе
Причалившим сюда: вот я могу
Скелеты различить в прибрежных ямах,
А из воды ползут на плиты скал
Всё змеи тонкие, ползут до самых
Покинутых домов. И зол оскал
Пустых безлюдных башен, стен и зданий.
– Но это ведь бумажка для детей!
И надпись поперек: «Мы ждем свиданья!
Цена билета. Прибывай скорей!»
На дальней вилле Люция Марцелла
В ту ночь мы пировали до утра.
Вино не веселило – праздник тела
Угарным, душным был, как дым костра.
Мы в лабиринте лавров возлежали.
И вот при первом сером свете дня
Я в поле вышел посмотреть на дали,
На медный блеск осеннего огня.
Поля в щетине рыжей были сжаты,
И ржавая опавшая листва
Дорогу крыла до страны заката,
И сучьев чернь вздымали дерева.
С восхода солнце било, пламенея,
И на ветвях изгибами петли
Из дерева изваянные змеи
Свисали неподвижно до земли.
И так до горизонта по дороге –
На каждом дереве висел пифон,
Точеный, гладкий и священно-строгий,
Как древний страж потерянных времен.
Бессонница, insomnia, in somnis…
Во мне, во сне восходят семена…
И это всё, что удалось припомнить