Или еще градация: умершие после тяжелой и продолжительной болезни. После тяжелой и непродолжительной болезни. Безвременно скончавшиеся. Вот скоропостижно скончавшихся у нас в хирургии не бывает. Зато попадаются погибшие при исполнении служебных обязанностей. Это травма.
— В этом году их, слава богу, мало. Но вот Солдатский очень много материала дал.
Я обалдел, услышав тогда об этой «коллекции». Анна Ивановна столько сил отдала Солдатскому! Две недели она не отходила от него. Похудела за это время. Высохла. Буквально уползала домой от усталости. Один раз ей даже плохо стало. Побледнела. Покрылась холодным потом. Мы ее еле домой прогнали.
Неужели она с таким же упорством искала потом все газеты, с каким выхаживала его, абсолютно безнадежного больного? Там был запущенный рак.
А что же она сегодня искала? Умер кто-то? А, кажется, в травматологическом отделении кто-то из-под машины был привезен.
Анна Ивановна живет одна. У нее нет семьи. Бог знает как случилось, что она осталась одна. Она еще молодая. Ей около 35 лет. У нее приятная внешность. Может, объявление в газете — безвременно кто-то скончался… Или даже скоропостижно, чего не бывает в хирургических отделениях.
Едет Анна Ивановна домой. Коллекцию свою будет раскладывать, удивляясь собственной значительности? А может, просто спать? Читать? Не знаю.
Завтра она опять будет весь день у Гусева. А девочки с соседних постов будут доделывать ее упущения. Ну и пусть. Зато за Гусева я буду спокоен. Анна Ивановна дежурит. А если опять будет жалоба, я ей ничем не смогу помочь. Формально, да и по существу, жалобщики будут правы: «Должна обслужить третью, четвертую и пятую палаты, а не одного Гусева».
Но все-таки за Гусева я буду спокойнее.
Все это было давно.
А сегодня: «Чего же в третий раз резать? Сразу надо было хорошо делать».
Прошло полтора месяца. Гусев был бы уже дома.
Так нет, началось воспаление легких.
И вдруг ночью с 31 декабря на 1 января началось кровотечение. Желудочное кровотечение. Откуда оно? Через полтора месяца! Результат операции? Не может быть. Поздно. Полтора месяца. Ничего не понимаю.
Иван Михайлович, Иван Михайлович! Тяжко ты мне достаешься.
Резекция технически тяжелая.
Непроходимость кишечника — опять операция.
Тромбофлебит.
Воспаление легких.
А теперь еще желудочное кровотечение!
А теперь еще жена на меня все это выливает. Ну что я ей могу сказать? Что ответить?
Больные говорят: «Доктор, тридцать первого она ему принесла четвертинку водки. Они смешали ее с красным вином и вдвоем выпили. Он потом закусил кислой капустой и еще чем-то».
Не буду же я ей теперь говорить об этом! Она и не думает об этой пьянке. Именно пьянке. Для него это была ужасная пьянка. Ладно, водка… Но закуска — капуста кислая и еще что-то… Вот это что-то… После двух операций! Внутри, в желудке, еще нет полного заживления. Да еще воспаление легких, тромбофлебит!
В гневе своем она твердо уверена — операция была сделана неправильно и плохо. Иначе не бывает.
Скажи ей — не поймет. Да и надо ли говорить?
Да и я не уверен, что кровотечение — результат водки и закуски.
А Гусев? Наверно, умрет. Кровотечение ужасно. Откуда столько крови берется!
Он умрет, а она останется жить с сознанием — убила мужа! Все обострится. Все станет на попа. Легче ей жить будет с сознанием — врачи виноваты. Неправильно операцию сделали. Врачи виноваты — так легче. Ей легче. Чего уж сейчас считаться! Так легче и привычней.
Что я ей скажу и зачем? Пусть кричит.
— Ничего в нем не осталось! Куда же ему еще третью операцию! Не даю своего согласия! Идите и уговаривайте, если хотите!
Он может умереть! Как можно позволить себе уговаривать его без ее согласия?
— Поймите же! Он ведь умирает. Наверняка умрет без операции. Он и с операцией может умереть. Но это дает хоть какой-то шанс. А так? Сто процентов! Нельзя же не попытаться даже!
— Доктор! У Гусева опять кровотечение — рвота с кровью!
— Зарезали!.. Не надо было делать операцию! Говорила я ему. Говорила. А теперь… Опять рвота. С кровью… Делайте вашу проклятую операцию! Дорезайте мужика!.. Какой пришел сюда. На ногах. Сам… Проклятая больница… Дорезайте! Дорезайте!
— Отведите ее в ординаторскую. Он же услышит.
Да-а, намучился Гусев тогда. Но ничего, пришел как-то к нам в больницу через три года. Сына привел с аппендицитом. Доверяет. К нам привел.
БОРИС ДМИТРИЕВИЧ И ВИКТОР ИЛЬИЧ
— Давай, Ленька, маленько постоим! Нога что-то болит.
— Давай. А что у тебя с ногой?
— А кто ее знает. Неделю уже. А сейчас постою чуть-чуть, и все в порядке будет.
— Слушай, папа, а мы завтра пойдем с тобой в Зоопарк?
— Ну, Лень… Как ноги болеть не будут — пойдем, конечно.
— Но ты ж обещал, папа.
— Ленька, не будь маленьким. Если болеть не будет, наверное пойдем.
— Мы ж в кино ходили с больными ногами.
— В кино ж сидеть надо, а в Зоопарке ходить. Разницу видишь? Ты совсем как маленький!
— Папа, а ты «Трех мушкетеров» в каком классе прочитал?
— Во втором или третьем.
— А где тебе больше понравилось: в кино сегодня или книга?
— Ну пойдем. Полегче стало. Книга больше — они там обаятельные ребята, а здесь злые и бесчеловечные хулиганы. А всю трилогию о мушкетерах я очень люблю.
— Пап, а почему трилогию — книг же пять?
— Ну, ты совсем как несмышленыш, Лень! Первая книга — «Три мушкетера». Вторая — «Двадцать лет спустя». Третья — «Десять лет спустя». А уж сколько томов в каждой книге получилось — дело семнадцатое.
— Почему семнадцатое?
— Ну сорок пятое!..
— A-а… А мне так нравится д’Артаньян. Он хороший был. И ненамного-то он старше меня. Интересно жить было в то время.
— Это ж сказка, Лень. Тогда не так уж красиво было, как в книжке получается.
— Нет. Хорошо. Там война красивая. А потом победы, праздники.
— Эх, Ленька, Ленька! Мал ты, а то б я тебе рассказал. Учти. Для всех война — это самое плохое время. Люди тысячами, миллионами погибают, голодают, страдают, теряют друг друга иногда на время, а часто навсегда. А победы? Какие праздники? Люди грустно радуются, что сейчас больше убивать не будут, что домой возвращаются жалкие остатки радостной и веселой молодежи, которая так и не стала молодежью. Ты представляешь, Лень, ребята остались без молодости. Люди радуются грустно, что через несколько лет, наверно, перестанут голодать. А сколько слез по убитым в эти праздники! Дай бог, чтоб тебе по досталось это время.
— Папа, а вот когда ты был на фронте, было у вас что-нибудь такое же, как под Ларошелью, когда четыре мушкетера и целая армия?
— Давай опять постоим. Ты читай пока про мушкетеров, но вот скоро начнешь читать другие книги, я скажу тебе какие, но не сейчас, позже. А что касается моей войны — одна мина туда, и ни одного мушкетера бы не осталось. Это мы оставим с тобой на после, этот разговор. Ну, пошли, отошло.
Когда они пришли домой, Виктор Ильич сразу же сел у самых дверей. Из комнаты вышла жена.
— Что с тобой, Витя?
— Ноги болят все больше и больше. С каждым днем хуже.
— Пойди завтра к Борису. Покажи ему, что ж мучиться!
— Да. Наверное. Сил нет. Ты думаешь, он посмотрит и станет легче? Да и времени нет. Я для Леньки еле выдираю время.
— Но ты уже не можешь ходить с Ленькой. Что зря говорить!
— Времени все равно нет. Вот Фарадей к моим годам, сорока трех лет, стало быть, начал постепенно отказываться от всяких лишних нагрузок, от всяких анализов, экспертиз, потом от гостей — все для великих дел. Я не гений — мне надо освободить время для Леньки.
— Что болтовней пустопорожней занимаешься? К врачу идти надо, когда болит. Гении тоже ходят, когда болит.
— Надо подумать самому, гениально подумать о болезни, простодушно, как думают гении.
В комнату вошел Леня с географической картой в руках, и Виктор Ильич болтовней своей стремительной, по-видимому продолжая бороться с болезнью, показал на карту:
— Гений — это прежде всего простодушие и восприятие всего таким, как оно есть. Посмотрел Дарвин на карту, на атоллы и сказал: «Да это же контуры острова!» И все увидели: действительно.
— Папа, а что такое атоллы?
— Острова такие, располагающиеся, неизвестно почему, кольцом.
Виктора Ильича не собьешь, потому что все же болело и ему надо было болтать.
— Пушкин прочел «Отелло» и сказал: «Отелло не ревнив — доверчив». Вот и мне нужен гений, чтоб посмотрел и сказал: «Да это заноза!» — и вытащил бы. А Борис гениально посмотрит и гениально скажет: «Да это так просто! Оперировать надо».
— Папа, а что такое «отеллонеревнив»?
— «Отелло» — пьеса такая, трагедия. Почитай.
— Не морочь ребенку голову!
— Я как вспомню свою нагрузку за неделю!.. Кроме непосредственной работы, в месяц около пятнадцати заседаний и занятий. А ты говоришь — к Борису!..
— Папа, пойдем с тобой к дяде Борису, и я с тобой, только в больницу, не домой.
Виктор Ильич прошел в дверь стройным и молодым восклицательным знаком, показывая всем, как у него ничего сейчас не болит; запятой побежал за ним сын, и только мама осталась стоять вопросительно.
— К врачу все же надо пойти, Витя.
— Сейчас и пойдем, — сказал Виктор Ильич неожиданно.
— Нет, папа, не сейчас. Сейчас не в больницу.
— Леня, не вмешивайся! — Мама тоже была неожиданной.
Неожиданным оказался и Ленька, потому что ничего не ответил.
— Леня, одевайся.
— И я с вами, Виктор?
— Зачем? Не надо. Это уж семейный визит, обязывающий.
Виктор Ильич отдохнул, ноги не болели, он полноценный восклицательный знак, и он, естественно, начал сомневаться в необходимости сейчас, вот так срочно, ехать выспрашивать про свои боли, про свои перспективы. Остановило его для окончательного отказа от поездки только обещание сыну. Поколебавшись в дверях, он все же прошел к лифту.