— Давление все время стабильно или падало?
И вопросы все время одни и те же, одни и те же. И ответ приблизительно одинаковый все время.
— Резко не падало, но было 130, теперь 115. Пульс был 90, сейчас 110. Что делать будем, Борис Дмитриевич?
— Давай посмотрим свертываемость крови… в каких пределах.
Что-нибудь узнать — еще не значит что-то делать, но и то…
— Посмотрели. Нормальные цифры.
Из палаты выглянула сестра и крикнула:
— Борис Дмитриевич, подойдите!
По зонду выделяется жидкость, окрашенная более интенсивно кровью, чем за минуту до этого.
— Давление померь.
— Девяносто пять. Пульс сто двадцать.
— Это на фоне всех лечений! — Борис Дмитриевич ушел в ординаторскую реанимационного отделения.
— Ребята, кровотечение либо не утихает, либо усиливается. Давление падает, пульс учащается. Гемоглобин, наверное, тоже. Кровит, конечно, наверно, из шва. Надо оперировать.
«Надо оперировать» — тоже конечно-наверно.
Все находящиеся врачи дружно и согласно кивали головами в ответ на слова и рассуждения Бориса Дмитриевича.
Удальцова взяли на операционный стол.
Начали операцию. Когда раскрыли остатки желудка, какого-либо сильного источника кровотечения не было. Останавливать было нечего.
Борис Дмитриевич. Что за черт! Давай тогда, Коль, прошьем шов изнутри на всякий случай.
Коля. Но ведь не в этом дело.
Борис Дмитриевич. Я и сам вижу. Что ж, ничего не делать, что ли? Все ж прошьем.
Коля. Не с чего, так с бубен?
Борис Дмитриевич. Ты эти свои карточные замашки оставь у товарищей.
Коля. Ну, а что ж? Значит, все было сделано правильно. В чем же дело?
Борису Дмитриевичу разговаривать явно легче, когда все убедились, что все было сделано правильно.
Борис Дмитриевич. Между прочим, смотри, по краям кожной раны кровотечение усиливается. Девочки, давление не падает?
Сестра-анестезист Валя. Девяносто.
Борис Дмитриевич. Возьмите еще раз свертываемость. А мы пока тампончиком швы подержим — посмотрим, что получится.
Вызвали лаборантку.
Хирурги пока положили марлевый тампон в раскрытый желудок и стали ждать.
Лаборантка зарядила пробирочкой с кровью аппарат и стала наблюдать за стрелкой.
Хирурги сели у стенки на табуретки и стали лениво перекидываться словами.
Анестезистки Алла и Валя сидели на своем посту в головах больного. Одна сжимала и разжимала дыхательный мешок — он был дыхательным аппаратом; другая сидела у руки и то измеряла давление, то вкалывала иголку в трубку и вводила в вену лекарство. Алла качнет мешок раз, другой, третий, чувствует, что больной начинает сопротивляться навязываемому Аллой ритму дыхания — значит, начинает восстанавливать свою самостоятельную деятельность, жизнедеятельность. А он сейчас должен быть полностью пассивным — все должно делать за него, даже дышать. Больной не должен мешать хирургам работать — даже дыханием.
Начал мешать — Алла тут же:
— Валя, еще листенон.
Валя возьмет лекарство из ампулы в шприц, из шприца оно перейдет в трубку, из трубки в вену, из вены по всему организму по сосудам, из сосудов к мышцам — мышцы перестают двигаться, даже дышать — дыхательные движения прекращаются. Алле работа — хирургам легче.
Но сейчас хирургам делать нечего, они ждут результатов тампонирования, результатов анализа. Сейчас пассивны они. Борис Дмитриевич либо молча обдумывает что-нибудь давно известное, либо начинает выдавать какую-то словесную лабуду, словесный шлак. Но на самом деле в голове все время стоит главный вопрос: что делать?
Борис Дмитриевич. Коля, когда я смотрю на Валю, втыкающую листенон в вену, я представляю себе ее индианкой в лесах Амазонки, охотницей на ягуаров.
Коля. Почему? Ее иголку не сравнишь ни с копьем, ни со стрелою.
Борис Дмитриевич. Зато ее листенон вполне кураре.
Валя. Это почему, Борис Дмитриевич?
Она, по-видимому, не поняла и не знает, надо ли обижаться, и если надо, то за что, поэтому интонация неопределенная.
Борис Дмитриевич. Ну как свертываемость?
Лаборантка. Пока не свертывается. Три минуты.
Борис Дмитриевич. А потому что листенон синтетический аналог яда кураре. Им индейцы пользовались. Намажут им стрелу, попадет он в кровь ягуара, мускулатура перестанет действовать — и дыхание прекратилось.
Алла. У ягуара не было меня. Я бы подключила раненого зверя к аппарату, «подышала» бы мешком этим минуты две-три, и ягуар снова был бы в норме.
Коля. Ты лучше за больным следи. Ну как свертываемость?
Лаборантка. Прошло только полминуты как спрашивали.
Коля. Ну извини. Я уж думал, результат есть.
Борис Дмитриевич. Тебе быстрей результат! Ты пока подумай, поработай. Спортсмен!
Коля. Чего это вы, Борис Дмитриевич? Хочется результат знать конечный.
Борис Дмитриевич. Вот я за это как раз. Подумай. Непонятно ничего. Непонятно отчего. Непонятно, что делать. Думай. А тебе — результат да действия.
Коля пожал плечами и стал смотреть в окно. По молодости он не понял, что это якобы раздражение и сентенция — проявление растерянности, беспокойства и недоумения. Что же делать?
Борис Дмитриевич. Как свертываемость?
Лаборантка. Пока не началось — пять минут.
Алла. А при чем тут спортсмен, Борис Дмитриевич?
«Объединились, — зло подумал Борис Дмитриевич. — Стоит не так сказать, как уже все вместе!» И дальше вслух:
— А потому, что спортсмену интересны только результаты и победы, а пути к конечным результатам и победам неинтересны. Поэтому и спортсмен.
Коля опять молча пожал плечами.
Алла. Это мы уже слыхали: дорога не истина, а путь к ней.
Борис Дмитриевич. Ну и что? Послушай еще. Какая свертываемость?
Лаборантка. Никакой — восемь минут.
Борис Дмитриевич. Вот видите. Конечно, это свертываемость нарушена. А мы как дураки в живот полезли. (Он подошел к столу, приподнял салфетку на ране.) Конечно, и по краю раны немного сочится. Надо теплую кровь лить. Может, остановится.
Алла. Подождите еще немного. Мы перельем еще консервированной, аминокапронки. Посмотрим. Может, остановится.
Коля. Какая кровь у него?
Валя. Резус отрицательный, первая.
Коля. Резус отрицательный! Где ж взять такую?
Борис Дмитриевич. Со станции, если заказать, конечно, только консервированную прислать могут.
Алла. Подождите решать. Сколько минут? Началось, нет?
Лаборантка. Двенадцать минут. Нет свертываемости.
Борис Дмитриевич. Нет. Не надо ждать. Хуже не будет. А ждать будет хуже.
Алла. А что вы предлагаете? Где кровь взять?
Борис Дмитриевич. У меня. Первая и резус отрицательный.
Алла. Тогда давайте. Размойтесь пока, потом снова помоетесь. Девочки, приготовьте кровь брать.
Девочки приготовили. Борис Дмитриевич снял перчатки, закатал рукава халата, сел на стул рядом с больным.
Две сестры стали около. Одна взяла большую иголку, вколола ее в руку шефа, в вену. Полилась кровь. Набрала в шприц, передала другой, та ввела в вену больного. Затем еще. Так взяли десять шприцев.
Борис Дмитриевич. Ну как?
Лаборантка. Вроде бы начала свертываться. Размах стрелки поменьше. Но пока на этом уровне остается.
Борис Дмитриевич. Побегайте по отделениям. Может, у кого еще есть?
Алла. Да уж найдете, ждите! Один на больницу и то хорошо.
Борис Дмитриевич снова помылся и опять подошел к больному.
Конечно, резус-отрицательная кровь — большая проблема. Пятнадцать процентов всех людей имеют резус-отрицательную кровь. Кровь, не имеющую резус-фактора. Человеку с отсутствием этого фактора нельзя переливать кровь, в которой этот резус есть — кровь остальных восьмидесяти пяти процентов.
А людей с первой группой всего сорок процентов. Где ж их найдешь в нужном количестве — доноров, чтоб и первая группа была и без резуса!
Двадцать одна минута, а свертываемость так и не наступила.
Борис Дмитриевич. Ладно. Все равно надо зашивать. И пойдем искать доноров с такой кровью.
Они быстро зашили рану. Больного пробудили от наркоза, вернули ему все его функции и перевезли опять в реанимацию.
В больнице среди дежурного персонала больше никого с резус-отрицательной группой не нашли.
Алла позвонила на телевидение.
— Вы не могли бы объявить по телевизору, что нам срочно нужна кровь, а то больной может умереть?
— Да вы что, девушка! Праздничный день, а мы будем передачи срывать, настроение людям портить? И кто будет днем смотреть телевизор? Впустую все.
— Подкупает логика.
— Что-что?
— Что же нам делать?
— Не знаю. Может быть, позвоните в военную комендатуру. Пришлют солдат. Им же легче найти. И мы им позвоним.
Алла позвонила в комендатуру.
— Товарищ дежурный… — Рассказывает ситуацию. — Можете помочь?
— Сейчас пришлю роту, а вы уж группу проверяйте сами.
Проблема была решена. Через два часа перелили еще около литра теплой крови, и кровотечение остановилось.
Когда Борис Дмитриевич ехал домой, он думал о том, что оперировать могли бы и без него. И вообще оперировать надо было только для того, чтобы убедиться в отсутствии необходимости операции. Как говорят ученые, отрицательный результат тоже важен. Но вот он все равно оказался необходимым, так как с его крови началась приостановка кровотечения.
Так он утешал себя. Или оправдывал себя: выходной день…
ЧТО ЖЕ ДЕЛАТЬ?
В приемный покой внесли больную.
— Что случилось?
— Болит, доктор, все…
— А что же — все?
— Живот болит. Сердце болит. Все болит. Сами ищите…
— А что же раньше всего заболело?