– Не будьте дураком, Энгьюин. Просто вы не привыкли иметь дело с инквизиторами. Моргенлендер – исполнитель. Это дело попало в прессу. На него оказывается давление, чтобы он закруглялся побыстрее, но он должен довести расследование до конца или по крайней мере помешать увести его в сторону.
– Не понимаю.
– Я тоже, но надеюсь понять. – Я махнул официантке, но привлечь ее внимание оказалось не легче, чем подавать знаки вертолету, сидя на дне лисьей норы. – Я узнаю, кто и почему убил Стенханта. И если это ваших рук дело, лучше заберите эти деньги обратно и потратьте их на порошок или на девочек, да побыстрее, поскольку покрывать вас я не намерен.
– Я невиновен.
Я шмякнул газетой об стол, но в темноте эффект получился явно не тот.
– Что они на вас имеют?
Последовало молчание. Я вглядывался Энгьюину в лицо, но оно ничего не выражало.
– Я ему угрожал, – выдавил он наконец. – У них есть мое письмо. Но они не так поняли…
– Моргенлендер назвал это шантажом. У вас было что-то против Стенханта?
– Сугубо личное дело. Моя сестра работала на него, и он сломал ей жизнь. Я хотел, чтобы он знал, как я к этому отношусь.
– Подробнее.
– У нее от него ребенок. То есть башкунчик. Это просто маленькое чудовище…
– Башкунчики – все чудовища, – сказал я, и тут до меня дошло. Скажите, вашу сестру зовут Пэнси Гринлиф?
Похоже, это заставило Энгьюина отнестись ко мне с большим уважением. Он подался вперед так, что на его лицо упал свет.
– Да, – сказал он. – Вы, наверное, уже говорили с ней.
– Нет, но надо бы. Поговорю завтра, если смогу Рассказывайте дальше.
– Теперь я уже не так уверен, – произнес он. – Мне кажется, он обрюхатил мою сестру и платит ей за молчание.
– Если судить по ее дому, не такая плохая сделка, – заметил я.
– Вы не понимаете. До моего отъезда из Лос-Анджелеса у нее была хоть какая-то своя жизнь. А теперь она скрытная. Боится сказать мне, в чем дело. Стенхант обращался с ней как с куклой какой-то.
– И вы решили оборвать нити, – предположил я, – или хотя бы подзаработать.
– Давайте, Меткалф, давайте! Можете издеваться и дальше. Весьма признателен.
– Сами хороши. Продолжайте, Энгьюин. Не очень-то приглядная получится история даже с тем немногим, что мне известно. Моргенлендер заподозрил в вас шантажиста, а доктор Тестафер показал инквизиторам ваше имя в книге записей на прием, и оно там встречается не раз. Так что вам от Стенханта далеко не уйти.
Он, как школьник, положил руки на стол перед собой.
– Сначала я его и в самом деле хотел убить. Я пошел к нему, я его обзывал, я угрожал, я пытался вызвать хоть какую-то реакцию, – его руки дернулись так, что я понял: это не пустые слова. – Но он и не пробовал защищаться. Он скрывал что-то, это точно, и чуть ли не силой заставил меня взять деньги.
– О’кей, потише. Так, значит, вы с ним пришли к своего рода компромиссу: обменяли ярость на кошелек.
– Еще он пытался запугать меня: говорил, что я впутался в это больше, чем думаю, и предлагал уйти. Он увидел, что я поубавил пыл, и предложил мне деньги, а я их взял. Для него это ерунда, а для меня – нет.
– Он просто ввел вас в семью. Как еще одну куклу.
– Идите к черту.
Я улыбнулся.
– Откуда вы такой взялись, Энгьюин? Где вы учились играть простачка? Да над вами грех не издеваться.
Вопросы – вообще неприятная штука, а этот к тому же звучал как оскорбление, поэтому я даже удивился, когда он уловил суть вопроса и ответил прямо. Хотя в его положении можно уже ничего не бояться.
– Я приехал сюда из Эл-Эй, – почти спокойно ответил он. – Я шесть лет прослужил в армии. Пытался дослужиться до звания, но мне надоели военные инквизиторы. Насколько я понял, все, что они хотят, – это чтобы кто-то чистил им сортиры. Вот я и уволился – с избытком кармы и без гроша в кармане. Тогда я и решил проведать сестру.
– Где вы остановились?
– Сначала у приятеля в Пало-Альто, потом на несколько дней у сестры пока туда не въехала Челеста Стенхант. Теперь вот нигде. – Он повернул руку ладонью вверх, как бы демонстрируя это. – Моргенлендер дал мне понять, чтобы я и близко не подходил к дому на Кренберри-стрит. Я пару раз переночевал в ночлежке, но они пускают только с минимальным запасом кармы, так что теперь мне туда нет ходу.
Я начал проникаться к нему жалостью; впрочем, ничего удивительного. Со мной так всегда бывает, когда я сталкиваюсь с человеком в еще более отчаянном положении, чем я. В подобных ситуациях мои реакции не сложнее, чем у кобелей Павлова.
Где-то в глубине бара официантка посмотрела на свою схему и сообразила наконец, что мы здесь. Склонившись над столом, она спросила, что нам нужно. Я заказал стопку текилы и попросил принести зеркальце. Энгьюин только помотал головой, и официантка ушла.
Тут меня осенило.
– Ведь вы платите мне деньгами Стенханта, так?
Он помолчал немного, потом решился.
– Ага. Вы, наверно, теперь вернете их мне и снова предложите забыть все?
– Нет, – сказал я. – Просто мне это представляется забавным. Мы оба питались из одного источника, только теперь он иссяк. – Я похлопал по карману. – Это все?
– Почти.
Вернулась официантка. Она поставила на стол питье и положила рядом маленькое зеркальце неправильной формы и пластмассовую соломинку для нюханья с выгравированными на ней названием и телефоном отеля. Я заплатил двадцатку и, расстегнув кошелек, вынул из него пакетик с зельем. Измельчая порошок ножиком, я поднял глаза и увидел, что Энгьюин наблюдает за мной.
– Вы не нюхаете?
– Нет.
– Армия отучила?
– Нет. Я и не начинал.
Я испытал еще один приступ жалости к пареньку, но это быстро прошло.
– Забавный из вас шантажист, Энгьюин. Стенхант злоупотреблял Забывателем, и еще как злоупотреблял. Так что идти к нему с угрозами, не зная, что он помнит на момент разговора, а чего не помнит, чертовски глупо. Вполне возможно, он даже не сообразил, кто такая ваша сестра.
Я нагнулся и нюхнул через пластмассовую трубочку, потом откинулся назад, давая зелью стечь по носоглотке. Нанюхавшись, я вытер зеркальце рукавом и спрятал фирменную соломинку в карман. Должно быть, Энгьюин все это время готовил речь, и, когда он заговорил, я с удивлением услышал следующее:
– Это изощренный вариант понятия “добрый фараон – злой фараон”, заявил он.
– Что-что?
– Вовсе вы не на меня работаете. Вы просто инквизиторская приманка. Вы следите за мной и выпытываете у меня все. Вы играете на моем страхе перед ними, но разницы между вами нет. – Он хихикнул. – Это все просто игра. Они отобрали у меня карму, вы – деньги, вот игре и конец. Вам нравится казаться независимым циником, словно вы больше, чем шестеренка в механизме, но это только поза и ничего больше. – В его голосе проскальзывали истерические нотки, словно он пытался сам себя убедить. Вы живете и работаете под их крылышком, иначе они бы вас прихлопнули.
– А вот и нет, Энгьюин. Все куда как сложнее.
– Угу. Это уж точно, – кивнул он. – Расскажите как.
У него был вид кролика, которого так напугали, что он разъярился.
– Во-первых, я ни за что не взялся бы за ваше дело, не верь я вам с самого начала. Инквизиторы всегда выбирают путь попроще, порой в ущерб истине – вот одна из причин, почему я ушел в частную практику. Вы правы, усматривая в моих отношениях с ними некоторый симбиоз, но уж разыграть “доброго фараона – злого фараона” они смогли бы и без моей помощи. Я сам долго думал, почему я ушел из Отдела, и это слишком сложно объяснить – уж во всяком случае, не сейчас.
Как я и предупреждал вас с самого начала, вы не покупаете себе нового лучшего друга. Да, я работаю на вас, но вы мне не начальник, поскольку я лучше знаю, как действовать. Если я огорчу вас – что ж, дверь морозильника открыта. Вступительный взнос вы уже заплатили. Я давно усвоил, что моя работа заключается в раскрытии тайн, которые люди хранят от самих себя так же крепко, как от других.
Я дал Энгьюину время переварить это, а сам отхлебнул из стакана и осмотрелся по сторонам. Глаза уже привыкли к полумраку, и мне даже почти удалось разглядеть клиентов за дальними столиками. Я был несколько удивлен, увидев обращенного кенгуру, одиноко сидевшего у окна со стаканом в лапе. Он смотрел в нашу сторону и, поймав мой взгляд, отвел глаза. Впрочем, слышать он нас все равно не мог, что я и отметил. Законы, ограничивавшие присутствие обращенных, повсеместно слабели, и консерваторам вроде меня приходилось с этим смириться.
– Я все обдумал, – сказал Энгьюин. – Меня заморозят.
Я отвлекся от кенгуру. Энгьюин снова превратился в кролика, но не разъяренного, а просто напуганного. Напуганного и до смерти уставшего.
– Что вы хотите этим сказать?
– Никуда мне не деться. Вы-то мне ничего не скажете, но я все обдумал, и это совершенно очевидно. Мне лучше приготовиться. Черт, я ничего про это и не знак?.
– Все очень просто, – сказал я. – Они хранят вас в морозильнике, и, если у вас есть хороший адвокат или высокопоставленные родственники, они будут присматривать за вами и рано или поздно разморозят. Насколько мне известно, это всегда делается так.
– Я не понимаю, что вы имеете в виду.
– Единственное отличие между тюрьмой и морозильником то, что в тюрьме вы можете играть в карты, отмечать день рождения и вообще вести светский образ жизни, а в морозильнике – нет, что обходится дешевле и к тому же гораздо гигиеничней. Вы выходите таким же глупым и бедным, и ваша девушка уже давно нашла себе другого. Впрочем, у того, кто заказывает музыку, всегда имеются деньги и связи, чтобы скостить срок. У вас найдется кто-нибудь, кто может помочь?
– Сестра, – неуверенно произнес он. – Она может.
– Никого из Эл-Эй? Дружков по армии?
– Да нет…
– На вашем месте я бы не слишком рассчитывал на сестру, – возразил я. Она растит ребенка от человека, которого предположительно убили вы. Когда вы с ней говорили в последний раз?