— Когда это было, вы говорите? — спросила Элоиза. — Когда здесь была норковая ферма?
— Это было как раз в тот период, который вас интересует. — Женщина протянула ладонь к Элоизе и кивнула. — Но тогда с этим оказалось так много проблем, что через несколько лет ее закрыли. Я не помню год, но думаю, это случилось еще до начала нового тысячелетия.
Элоиза оторвала взгляд от блокнота.
— А о каких проблемах речь?
— Ну, было столько разговоров об этике, столько хлопот и неприятностей, что… — Женщина пожала плечами.
— И вы говорите, его зовут Ханс? Того, кто управлял норковой фермой?
— Да, Ханс Галлахер. В свое время он арендовал землю у семьи Бенниксгорд, но, как я уже сказала, недолго, и закрылся он быстро.
— Вы думаете, он потерял на этом деньги?
— О, я не знаю, — сказала женщина. — Но, по крайней мере, он так или иначе обжегся на этом.
— И вы говорите, он живет прямо здесь? — Элоиза указала в сторону церкви, мимо которой проезжала.
— Нет, возле старой церкви Ринкенеса. Она расположена в нескольких километрах от города.
Элоиза записала все в блокнот.
— Мой друг упоминал, что в свое время он жил здесь, в Бенниксгорде. Такое может быть?
— Да, это возможно. В то время было три служебные резиденции, выстроенные бок о бок, и я знаю, что некоторые служащие жили здесь постоянно по несколько лет, но все три здания были уничтожены пожаром.
— Пожаром?
— Да. — Женщина снова открыла брошюру и указала на кусочек текста где-то в середине. — На ферме случился пожар, из-за которого сгорели служебные помещения и часть старого зернохранилища. Это случилось в… — она поискала нужное место в тексте, — декабре 1998 года.
— Это был поджог или что случилось?
— Поджог? — Женщина подняла голову, пораженная вопросом. — Нет, нет, это был… ну, я не знаю, взорвалась ли газовая плита или что это было, но, по крайней мере, что-то в этом роде. Это был несчастный случай.
— А вот это все… — Элоиза раскинула руки, указывая на разные здания. — Все это образовывало собой ферму?
— Да. Главный дом, где расположены наши апартаменты, в свое время был частной резиденцией владельца фермы, а флигель, который вы можете видеть вон там, — она указала на другую сторону двора, — служил стойлом лошадям, овцам, курам и всем прочим. Именно в этом здании снимали шкуру с норок.
— Там еще есть на что посмотреть? Что-нибудь осталось с того времени?
— Нет, ферма была полностью перестроена. Теперь все это — отель.
Элоиза поблагодарила женщину за помощь и, выйдя во двор, загуглила имя Галлахера. Она нашла его номер телефона и позвонила.
Ей ответил бодрый, жизнерадостный голос.
— Привет, — сказала Элоиза. — Это Ханс Галлахер?
— А кто спрашивает?
Элоиза представилась и сказала, что работает в газете.
— Насколько я понимаю, именно вы в свое время владели норковой фермой в Бенниксгорде?
Он чуть напрягся.
— Ну да, но с тех пор прошло много лет, и я больше не занимаюсь меховым производством, так что меня не интересует…
— Я звоню по другому поводу. Я хочу спросить, помните ли вы Яна Фишхофа, который в то время работал в Бенниксгорде?
Галлахер мгновение молчал. Когда он снова заговорил, по его голосу было слышно, что он улыбается:
— Фишхофа? Господи, да, конечно, я его помню. Он же работал у меня!
Элоиза направила ключ на «Рено», отперла его и быстрыми шагами направилась к двери.
— Можно ли мне заглянуть к вам? У меня есть несколько вопросов, которые я бы хотела вам задать. Это не займет много времени.
Вопрос озадачил Ханса Галлахера.
— Да, можно, но… я сейчас в Коллунде, и еще часа два или три… — Он отнял трубку ото рта, и Элоиза услышала, как он разговаривает с кем-то еще. Потом он снова обратился к ней: — Я могу быть дома к половине седьмого. Пойдет?
— На свиноферме? У старой церкви?
— Да.
— Хорошо, значит, увидимся там.
Элоиза повесила трубку, открыла блокнот и посмотрела на имя, которое приметила, читая статьи о Мии Сарк. Она на мгновение задумалась, не позвонить ли сначала, но отказалась от этой мысли и села в машину. Хотя это был нечестный метод, к которому обычно прибегали журналисты бульварной прессы, тем не менее все в профессии знали, что стратегически неразумно предупреждать уязвимых информантов о том, что ты к ним едешь.
Обычно самая лучшая история получается тогда, когда ты стучишь в дверь без предупреждения.
Застаешь врасплох.
— Да?
Темные накрашенные глаза вопросительно смотрели на Элоизу, а фарфоровые коронки белели в спокойной улыбке. Женщине, стоявшей в дверях, должно быть, было около семидесяти. Волосы, подстриженные под горшок, были иссиня-черными, а кожа туго обтягивала пухлые скулы, бледная и прозрачная, как на барабане.
— Ингеборг Сарк? — спросила Элоиза.
— Да?
— Меня зовут Элоиза Кальдан.
Элоиза протянула руку, и женщина на мгновение заколебалась, прежде чем пожать ее. Ее рука показалась Элоизе хрупкой. Большой, но бессильной, как у ребенка.
Несмотря на ее рост, Ингеборг Сарк, казалось, мог сбить с ног легкий порыв ветра. Ее длинная, долговязая фигура была закутана в черный костюм, и из этого темного одеяния торчали тонкие, как зубочистки, руки и босые узловатые ступни.
— Могу я чем-нибудь помочь вам? — спросила она. Ее голос звучал мягко, почти по-детски.
— Я журналистка, — сказала Элоиза. — Я хочу задать вам несколько вопросов о вашей дочери.
Ингеборг Сарк разжала руку и безвольно опустила ее.
— О Мии?
— Если позволите зайти на минутку, я объясню.
Ингеборг Сарк смотрела на Элоизу, приподняв подбородок, но ничего не говорила.
— Я понимаю, что прошло уже много лет с тех пор, как в прессе писали об этом деле, — сказала Элоиза, когда стало ясно, что ей придется прокладывать путь в дом Ингеборг Сарк достойной аргументацией. — Когда такие дела забрасывают, это мало способствует их раскрытию. Полиции нужны свидетельские показания, и часто именно обычные люди предоставляют важную информацию. Бывает, что люди читают о старом деле в газете и вдруг вспоминают что-то, что они видели или слышали. Бывает, что преступник по прошествии лет проговаривается другу или коллеге, которые затем складывают два и два и звонят в полицию, потому что…
— Преступник? — Ингеборг Сарк схватилась за сердце. — Есть какие-нибудь новости?
— Нет, нет, — Элоиза покачала головой и сделала шаг навстречу женщине. — Я не очень аккуратно выразилась. Я пытаюсь сказать, что освещение в СМИ может помочь возобновить расследование, которое зашло в тупик.
Она повернула руки ладонями вверх.
— Я только что была в полиции в Сеннерборге, и дело в буквальном смысле покрылось пылью. Никто уже не работает над тем, чтобы выяснить, что случилось с вашей дочерью, кроме меня.
— А почему вы интересуетесь этим?
Элоиза на мгновение замялась.
— Я освещаю другое дело, в связи с которым возникло имя вашей дочери.
Что-то неопределенное мелькнуло во взгляде Ингеборг Сарк. Она заправила волосы за уши и сжала губы.
Затем кивнула и отступила назад в прихожую.
— Где вы работаете?
Ингеборг Сарк сидела в черном кожаном кресле и, слегка покачиваясь из стороны в сторону, рассматривала, сощурившись, Элоизу.
В руках она держала стакан. Он стоял на кофейном столике, когда они вошли в гостиную, и был на две трети полон жидкостью соломенно-желтого цвета с легким зеленоватым оттенком, который намекал, что это скорее «Совиньон Блан», нежели водопроводная вода.
— В газете «Demokratisk Dagblad», — сказала Элоиза. — Я из редакции экономических расследований, где мы углубляемся в события, исследуем и раскрываем темы глубже, чем обычные новостные журналисты.
Ингеборг Сарк кивнула сама себе, как будто это был ответ, который ее удовлетворял.
Элоиза оглядела гостиную с задернутыми шторами. В большом обособленном доме было темно и так пусто и тихо, что она не удивилась бы, если по полу гостиной вдруг прокатилось бы перекати-поле, как в городе-призраке Клондайка после окончания золотой лихорадки. Стены были выкрашены в выгоревший красный цвет, а крупная темно-коричневая плитка на полу охлаждала дом. Снаружи палило солнце, но здесь жара не чувствовалась.
— Вы живете одна? — спросила Элоиза.
Ингеборг Сарк кивнула.
— У вас нет других детей?
— Нет.
— А у вас есть муж? Приятель?
Ингеборг Сарк рассеянно смотрела на стену позади Элоизы.
— Уже нет.
Элоиза достала из сумки диктофон.
— Вы не возражаете, если я запишу наш разговор?
Женщина покачала головой, и Элоиза нажала на «запись».
— Вы давно живете здесь? — спросила она.
— В Гростене или в этом доме?
— И то, и другое.
— Я родилась и выросла в этом городе, а в доме живу с 1987 года. Мии было девять лет, когда мы поселились здесь, и я уже много раз подумывала о переезде. В этих комнатах слишком много воспоминаний — слишком много хороших, слишком много плохих, но я всегда думала, что… — Ингеборг Сарк опустила глаза. — Да, я знаю, люди думают, что это глупо, но я всегда думала, что, если я перееду, она не сможет найти свой дом.
Она подняла глаза и встретила взгляд Элоизы с выражением непреклонности.
— Вот что меня поддерживает, — сказала она. — Вот как я выживаю. Других вариантов нет. Она обязательно вернется домой.
Элоиза кивнула, потому что это было способом проявить дружелюбие, и в комнате повисло тяжелое молчание.
— Я кое-что читала об этом деле и знаю, что в тот вечер она ушла из бара одна, — сказала Элоиза. — Но я ничего не знаю о том, кем она была и в каком состоянии находилась на тот момент.
Ингеборг Сарк отвернулась.
— Мы поссорились в тот день.
— В день, когда она исчезла?
Она кивнула.
— Вы помните, из-за чего вы поссорились?
— Да, но… — Она медленно покачала головой. — Ничего серьезного. По крайней мере, по сравнению с тем, что случилось потом, а она обычно была такой хорошей девочкой.