Шефер просмотрел досье и внимательно изучил фотографии жертвы, сделанные полицейским фотографом: женщина 41 года умерла от мозгового кровоизлияния после непреднамеренного приема крысиного яда. На фотографии она лежала на спине на полу подвала. Ее кожа была молочно-белого цвета, а кровь, которая сочилась изо рта и носа, образовывала темно-красный ореол вокруг ее головы.
— Ты думаешь, она красивая?
Шефер поднял голову.
— Кто?
— Микала.
Взгляд Конни по-прежнему был устремлен в экран телевизора.
— Нет, — сказал он.
— Конечно, ты так думаешь! — Конни посмотрела на него. — У тебя же есть глаза.
— Она не так красива, как ты.
— И она интересная. Она знает много умных штук из-за своего фэбээровского психологического профилирования.
— Она тебе в подметки не годится, — с улыбкой сказал Шефер.
Он обнял Конни за шею и притянул к себе, чтобы поцеловать. Он уловил аромат винограда и пачули — глубокие нотки средств для ванны, которую она приняла вечером, еще оставались на ее коже, и он позволил себе скользнуть рукой в вырез ее халата и коснуться груди.
Конни ответила на поцелуй, но отстранилась от него. Не порывисто, а медленно, вежливо отказывая — такие отказы Шефер стал получать в последнее время. Раньше она имела обыкновение первой скидывать с себя одежду и просто не могла вообразить Шефера с другой женщиной, чтобы в жилах у нее не заструился яд. Но в последнее время, когда он прикасался к ней, она словно застывала в его руках. Как будто ей это больше не нравилось.
Шефер не понимал этого.
Ты сдал, старик.
Он взял ее руку и поцеловал.
— Я пойду спать, — сказал он.
— Осталось двадцать минут, — сказала Конни, показывая на экран телевизора. — Я приду, когда закончится.
Шефер собрал документы и положил их обратно в коробку. Он встал, вынес их в прихожую, босиком вышел на подъездную дорожку и открыл багажник своей черной грязной «Хонды». Тот уже был заполнен папками, документами и другими рабочими предметами, которые должны были переехать в новый офис в Тегльхольмене.
Он стал раздвигать вещи, чтобы освободить место для коробки, и стоял, наполовину скрывшись в недрах машины, когда звук приближающегося автомобиля заставил его оглянуться.
Было почти одиннадцать вечера, но видимость в летних сумерках сохранялась хорошая.
Темно-синий седан «БМВ» двигался по улице и, поравнявшись с подъездом к дому Шефера, притормозил. Окна в машине были затонированы, и Шефер мог различить только смутные контуры водителя.
Машина скользнула мимо его дома, и он выпрямился в полный рост и повернулся лицом к улице.
«БМВ» немного прибавил скорость и поехал дальше.
Шефер вышел на тротуар и смотрел на красные фонари, пока они не скрылись за углом.
Шефер вынул зубную щетку изо рта, когда телефон завибрировал на столике рядом с кистями для макияжа и флаконами духов Конни. Он взглянул на экран и улыбнулся. Затем ответил на звонок и поднес трубку к уху.
— Ты обзвонилась мне сегодня, девочка. Как тебе кажется, что подумает Конни обо всех этих звонках?
Он сплюнул в раковину и убрал зубную щетку на место.
— Конни ничего не подумает, — сухо заметила Элоиза, — она знает, что ты не в моем вкусе.
— О нет, тебе нравятся такие метросексуальные слабаки, которые отращивают волосы на груди. — Шефер тихо усмехнулся. Он втянул живот и посмотрел на свой покрытый растительностью торс в зеркальном отражении.
Когда Элоиза не стала парировать, он выдохнул и сказал:
— Это шутка, Кальдан!
— Да, я знаю.
— Ну а что тогда? Все в порядке?
— Да, все в порядке, — сказала Элоиза, но Шефер почувствовал, что она блуждает где-то в собственных мыслях.
— Не похоже, чтобы у тебя было все в порядке, — сказал он, вытирая рот полотенцем.
— Да нет, просто я себя накрутила, и мне было нужно, чтобы меня успокоили.
— Насчет чего?
— Что я нахожусь одна в старом заброшенном доме в чистом поле. На много километров вокруг нет ни души — или, по крайней мере, я думаю, что на много километров вокруг нет ни души — и это меня пугает. Здесь слишком тихо!
— Единственное, чего тебе действительно нужно бояться там, где ты находишься, — это постельных клопов. Но это, с другой стороны, тоже творение дьявола.
— Я скорее думала об убийцах с топорами или чем-то подобном, — сказала Элоиза, и Шефер услышал, что она улыбается. — Ну, знаешь, безликие мужчины в странной одежде. Белая дама. Мертвые дети-близнецы, которые пробираются в старые дома — что-то в этом роде. А уж клопов я не боюсь.
— А стоило бы! Я всегда сжигаю наши пожитки, как мы побываем в Сент-Люсии у тещи. Плавки, полотенца, все барахло! Терпентином полить, спичку зажечь и — вжух! С такими вещами лучше не шутить.
— Хорошо, бабуля. Но я думаю, я все же рискну.
— Ну смотри сама, — сказал Шефер. — Что касается всего прочего, вряд ли есть риск, что к тебе там явится психопат в шкиперской форме, так что на твоем месте я был бы спокоен.
— Хорошо, раз ты так говоришь, — сказала Элоиза без особой уверенности в голосе.
Шефер пошел в спальню. Он открыл окно рядом с кроватью и задернул шторы.
— Ты уже выяснила, что хотела, когда ехала туда? — спросил он. — Разузнала что-нибудь об этом Мазореке?
— Немного, но, честно говоря, я в еще большем замешательстве, чем была утром. На каждый вопрос, который я задаю, появляются три новых.
— Каких?
— Я решила расследовать смерть Тома Мазорека и выяснить, какие у него были отношения с Яном, и вдруг оказываюсь по уши в старых делах о пропаже людей. Мне кажется, что все это как-то связано.
— Что ты имеешь в виду под делами? Я думал, ты говорила, что было только одно?
— Я обнаружила новое. Мия Сарк пропала 31 мая 1997 года, когда ей было девятнадцать лет. А вторую, Нину Далсфорт, никто не видел с 15 сентября 1996 года. Ей было всего семнадцать, когда она исчезла, и в обоих случаях засветилось имя Мазорека.
— В каком смысле?
— В случае с Мией Сарк он был одним из последних, кто видел девушку в живых. Он был в той таверне, в «Оловянном солдатике», о которой я тебе сегодня рассказывала. Он выступал свидетелем по делу и, если это не вранье, в последующие месяцы завязал отношения с матерью девушки. Я до конца не поняла, спали они или просто были друзьями, но, по крайней мере, он находился в доме некоторое время.
— А во втором случае?
— Во втором случае он вступил в конфликт с девушкой непосредственно перед ее исчезновением.
Элоиза рассказала ему об операции на норковой ферме. О том, как Ян Фишхоф и Мазорек вместе с Хансом Галлахером и Дресом Карстенсеном задержали активистов, связали Нину Далсфорт и передали ее и трех остальных в руки полиции.
— Есть некоторые совпадения в делах, на которые невозможно закрыть глаза, — сказала она. — Как ты думаешь, Ян говорил именно об этом? Он знает, что случилось с теми девушками?
Шефер сел на край кровати и стал наклонять голову в разные стороны так, что шея громко хрустела.
— Что ты думаешь? — спросила Элоиза.
— Я думаю, что есть большая разница между расследованием дела в Копенгагене и в маленьком провинциальном городке вроде того, в котором ты оказалась. То, что здесь кажется подозрительным совпадением, имеет чаще всего логическое объяснение.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, возьми, к примеру, Гростен. Это сколько? Четыре тысячи жителей? Пять? Максимум!
— Понятия не имею.
— То есть все так или иначе пересекались друг с другом. Сестра булочника — это тетя дочери дантиста, которая училась в параллельном классе с женой священника, которая замужем за двоюродным братом веломеханика. Они все связаны между собой так, как ты не привыкла наблюдать дома, поэтому вероятность того, что тебе станут мерещиться призраки, довольно велика, потому что ты используешь метод расчета, не соответствующий демографическим данным.
— Как жена священника может быть замужем за двоюродным братом веломеханика, если ты только что сказал, что она замужем за священником? — сухо спросила Элоиза.
— Священник — двоюродный брат веломеханика. Ну же, Кальдан, ты сейчас в провинции. Это неведомые воды для такого маленького копенгагенского сноба, как ты.
— Я не копенгагенский сноб, — возразила Элоиза, — и скажи мне, разве ты сам не из Вальбю?
— Да, но в молодости я учился в сержантской школе в Сеннерборге и успел украсть сердечко не у одной доярки, прежде чем маленькая мисс Конни Дьосесс пришла и сделала из меня порядочного человека. Я знаю обстановку там, на юге. Кроме того, в свое время я колесил по королевству с нашей Разъездной службой, пока на нее не наложил лапу какой-то политик, и я могу только повторить тебе то, что уже говорил раньше: в маленьких городах все по-другому. Держу пари, что ты можешь выйти на городскую площадь в Гростене и схватить за плечо любую фру Хансен, и она тоже будет каким-то образом связана с Мазореком — или же будет знать кого-то, кто знает кого-то, кто ходил с ним на гандбол.
— Выходит, расследования в провинциальных городах — это что-то вроде «закона Бэкона»?
— Что это?
— Это теория, согласно которой абсолютно любой актер знаком с Кевином Бэконом через шесть или менее рукопожатий. Они называют это «шесть рукопожатий Кевина Бэкона». Или «закон Бэкона».
— Ага, — Шефер кивнул. — А ты теперь играешь в «шесть рукопожатий» Тома Мазорека, хотя, по-моему, между ним и практически всеми остальными жителями Гростена не больше двух-трех рукопожатий.
Элоиза молчала.
— А что там с дочерью Фишхофа? — спросил Шефер. — Ты с ней связалась?
— Пока нет, ее телефон все еще выключен. Тебе не кажется странным, что она его не включает?
— Наверно, он просто разрядился.
— На десять часов? В наши дни? При умирающем отце, который может в любой момент сыграть в ящик?
— Хмм, — проворчал Шефер.
— Больше всего меня беспокоит то, что Ян окружен совершенно чужими ему людьми. Я понимаю, что дочь живет за границей и что у нее, несомненно, напряженная жизнь. Мо