— Ничего, Руд. Все абсолютно правильно. Молодняк должен быть благодарен, что имеет возможность прикоснуться к такому кладезю знаний, как ты.
— Ну, не знаю, — сказал Руд, скромно опуская глаза. — Мне, во всяком случае, велено не приходить в те выходные дни, которые мне выделены. Вообще не появляться там, если меня нет в графике. Ты когда-нибудь слышал что-то подобное?
— Приветствую товарища по несчастью, — сказал Шефер.
— Да? — Руд просветлел при мысли, что он не одинок в своей беде.
Шефер указал на иссиня-черную тень вокруг глаза и швы на лбу.
— Мне велели сидеть лечиться.
Руд с недоверием покривился.
— Из-за пары царапин? Боже милостивый!
Шефер слегка усмехнулся.
— Ну что, — сказал он, по-дружески хлопнув Руда по плечу, — пивка?
— Что будем пить? Есть «Pale Ale». Или ты предпочитаешь простое пиво? — Томас посмотрел на Элоизу из-за дверцы американского холодильника.
— О, нет, спасибо, но если у тебя есть…
Он торжествующе достал бутылку шардоне «Новас» из Долины Касабланка в Чили — это был любимый напиток Элоизы на протяжении многих лет, в чем она обычно не спешила признаваться.
— А ты как думала? — спросил он. — Что я забыл?
Элоиза окинула его взглядом с головы до ног и улыбнулась.
— Ты так самоуверен!
— Да. Но разве я ошибся?
— Нет, ты не ошибся, — улыбнулась Элоиза и потянулась за бокалом, который он ей протягивал.
Перед выходом из дома она переоделась и нанесла на запястья «Jour d’Hermès», но не стала делать макияж и прическу. Не потому, что ей не хотелось произвести впечатление на Томаса. Она просто знала, что ей не нужно прилагать к этому усилий.
Томас открыл себе бутылку пива. Он встал по другую сторону кухонного островка и стал нарезать для салата авокадо и горох в стручках.
— Можно я пойду немного осмотрюсь? — спросила Элоиза, указывая на открытые двойные двери в гостиную.
— Да, конечно, — кивнул он и махнул рукой, — чувствуй себя как дома.
Элоиза вошла в гостиную и скользнула взглядом по мебели. Она узнала несколько картин и старых плакатов Галереи Маг, которые видела уже много раз. Голубые глазурованные глиняные горшки, которые мать Томаса делала в творческий период своей жизни в начале нулевых, и светильник PH[29], который висел в его квартире в Кристиансхавне.
Вещи, о которых Элоиза совсем забыла и которые теперь так отчетливо возникали в ее памяти.
Она окинула взглядом книжный шкаф и остановилась на книге «Бог не велик» Кристофера Хитченса. Это было первое издание с автографом, его Томасу подарила на тридцатилетие Элоиза почти десять лет назад. Он обожал покойного Хитченса до такой степени, что это выглядело почти комично для человека, называвшего себя безбожником, и Элоиза потратила тысячи крон на «eBay», чтобы заполучить для него эту книгу.
Она поставила бокал с вином на полку и достала книгу из шкафа. Она открыла ее и улыбнулась, увидев фотографию, спрятанную между страницами. Это была старая фотография, где они с Томасом шли на вечеринку в честь Хэллоуина в Школе журналистики, наряженные в О'Мэлли и Герцогиню из «Котов-аристократов», стилизованных под «Прирожденных убийц».
Элоиза перевернула фотографию и прочитала надпись на обороте.
Абрахам де Лейси Джузеппе Кейси Томас О’Мэлли,
я люблю тебя — теперь и всегда.
Элоиза.
Она положила фотографию в книгу и поставила ее обратно в шкаф.
Она вернулась на кухню и села на барный стул возле кухонного островка, на мраморной столешнице которого лежали ее записи.
— Ты пообщалась с семьей Далсфорт? — спросил Томас. Он закатал рукава и набивал жирную курицу «Лейбл Руж» лимонами с тимьяном и розмарином.
— Нет, сегодня я к ним не ездила, — сказала Элоиза. Она собрала бумаги в стопку и отодвинула их в сторону. — Съезжу завтра.
— Объясни мне еще раз, в чем тебе требуется моя помощь.
Элоиза не ответила. Она наблюдала, как Томас поливает птицу оливковым маслом и натирает ее солью.
Он поднял глаза и встретился с ней взглядом. Он ждал.
— Может, сначала поедим? — спросила она, нежно глядя на него. — А потом поговорим.
Томас улыбнулся и кивнул. Он вымыл руки и вытер их кухонным полотенцем. Затем взял свое пиво и поднес его к бокалу Элоизы.
— Рад тебя видеть, — сказал он.
— Взаимно. — Она чокнулась с ним бокалом и сделала глоток. Томас стоял, подняв бутылку, и смотрел на нее не отрываясь.
— Ты так смотришь, — сказала с улыбкой Элоиза.
— Трудно этого не делать.
— Наверно, это не так уж удивительно. Ты не видел меня семь лет.
— Ну, я… — Он замялся. — Вообще-то, я тебя видел.
Элоиза нахмурилась и вопросительно улыбнулась:
— Как это?
— В прошлом году, — сказал Томас. — Я приезжал в Копенгаген, и у меня была встреча в ресторане на площади Конгенс Нюторв…
— В «Бистро Рояль»?
Томас кивнул.
— Я видел тебя в баре с этим репортером из Кристиансборга. Как его? Дюваль?
Томас произнес это так, словно не был уверен, но Элоиза знала его достаточно хорошо, чтобы понять, что у него нет ни тени сомнения. А еще она знала, какой день он имел в виду. Они с Мартином Дювалем весь вечер просидели в баре «Бистро Рояля», ели картофель фри, пили белое вино и целовались так страстно и так долго, что у нее потом несколько дней болели губы. Мысль о том, что Томас видел ее такой, заставила все внутри нее перевернуться.
— Ты выглядела радостной, — сказал он.
— Это был обман зрения, — ответила Элоиза, действительно имея это в виду.
— Увидеть тебя впервые за много лет. С другим. — Томас покачал головой и положил руку на сердце. — Я чуть не умер.
Он улыбнулся.
Элоиза встретилась с ним глазами.
— Ну, тогда ты знаешь, почему я уехала отсюда вчера.
Они долго молча смотрели друг на друга.
Потом Элоиза глубоко вздохнула и перевела взгляд на детские фотографии, висевшие на холодильнике. Она кивнула на них:
— Сколько им сейчас, твоим мальчикам? Шесть?
Томас кивнул.
— Как их зовут?
— Андерс и Кристиан.
Элоиза перехватила его взгляд и улыбнулась с удивлением.
— Боже, до чего очаровательно обыденно.
Томас засмеялся.
— Эм, спасибо. Наверно.
— Нет, я говорю это исключительно с одобрением. В Копенгагене у детей бывают дичайшие имена, с такой претензией. У моей крестницы в классе есть дети по имени Платон, Саксон, Поллукс… Морфей! И есть, прости господи, девочка по имени Оазис. Назвали в честь группы.
— Хорошо, что не в честь «Блер».
— Блин, ну не намного лучше!
Томас улыбнулся.
— А твою крестницу как зовут?
— Лулу.
— Лулу… — Он как будто попробовал слово на вкус. — Звучит немного так по-стриптизерски, тебе не кажется?
— Эй, эй! — Элоиза подняла брови и выставила вперед руку. — Ты сейчас говоришь о дочери Герды, между прочим.
Томас рассмеялся, скрестил руки на груди и облокотился о кухонный стол.
— Герда, — сказал он. — Было чертовски забавно снова услышать ее голос. Как она?
— У нее все в порядке, — сказала Элоиза. — Она вроде как в том же положении, что и ты. Недавно развелась и похорошела…
— Похорошела? — Томас поднял бровь. — А ты думаешь, я тоже похорошел?
Элоиза оглядела его с ног до головы.
— Во всяком случае, я видела тебя и в худшем виде.
Она встала, схватила тарелки, стоявшие на кухонном островке, и принялась накрывать на стол.
Она чувствовала на себе взгляд Томаса.
— Ну а как же ты без детей? — спросил он. — Твой отец, наверное, уже начал приставать к тебе насчет внуков?
Элоиза ощутила в груди дрожь. Это была единственная тема, которую она не хотела поднимать в разговоре, и она надеялась, что сможет отложить это хотя бы на время.
— Отца нет в живых, — сказала она, стоя спиной к Томасу. Затем обернулась и встретилась с ним взглядом.
Он посмотрел на нее круглыми глазами.
— Что ты сказала?
Она кивнула.
Взгляд Томаса затуманился, и он приблизился к ней на несколько шагов. Он невольно покачал головой и с трудом сглотнул.
— Но когда?
— В прошлом году.
— Боже, Элоиза, мне так жаль это слышать. — Он положил руки ей на плечи.
Элоиза кивнула. Она знала, что он расстроится.
— Он был хорошим человеком, твой отец. Я очень любил его, — сказал Томас.
Элоиза опустила взгляд. Она не могла заставить себя рассказать ему, что чувствовала сама.
— А сколько ему было лет?
— Шестьдесят четыре.
Томас покачал головой и вздохнул.
— Он был болен?
Я болен, Элоиза. Это болезнь, я… Господи, помоги мне!
— Да, — кивнула она.
— А Карин? — спросил Томас, имея в виду мать Элоизы. Он знал, что они с Элоизой никогда не были близки. В лучшие времена их отношения были вежливыми и странно натянутыми. В другие — они вообще не общались.
Элоиза покачала головой.
— Она умерла через несколько лет после того, как ты уехал в Нью-Йорк. Так что, отвечая на твой вопрос: нет! Никто не пристает насчет внуков. — Элоиза чуть улыбнулась. — Кроме того, я думаю, что время уже вышло.
— Тебе всего тридцать семь, — сказал Томас, — время еще есть.
— Время уже вышло, — повторила Элоиза.
Она отвернулась и схватила бокал. Она больше не хотела говорить о своей семье.
Они долго молчали. Потом Элоиза выглянула в сад и улыбнулась.
— Подумать только, у тебя есть флагшток, — сказала она. Она смотрела на вымпел, вяло свисавший с десятиметрового флагштока в дальнем конце сада.
Томас улыбнулся замечанию. Он повернулся и зажег плиту.
Элоиза огляделась и продолжила:
— У тебя особняк, гараж на две машины, кухня для задушевных бесед с итальянским кафелем на полу, дети-близнецы и флагшток. И ты живешь в Ютландии?! — Она всплеснула руками и рассмеялась. — What the fuck happened?![30]