— И как отреагировал Фишхоф?
— Он взбесился от ярости. Сказал, что убьет его! Я попросил его успокоиться и направить свой гнев на то, чтобы заманить Мазорека в ловушку, собрать против него улики, и я думал, что сумел уговорить его, но, когда я вытащил Мазорека из воды в тот вечер, я сразу понял, что это было убийство.
— Как?
— Тело сильно обгорело, но на горле все равно были видны порезы, и когда Курт сказал мне, что видел Мазорека с Яном в тот вечер, я понял, что́ сделал Ян, и я… я решил, что это должно сойти ему с рук.
— Ты не выступил против него?
Зельнер покачал головой.
— Он исчез. Он оставил письмо на столе кухни в одном из служебных домиков в Бенниксгорде, где он жил.
— Письмо?
Зельнер кивнул. Он глубоко вздохнул и взялся покрепче за перила.
— Там говорилось, что он больше не может продолжать так жить. Сначала я подумал, что это предсмертная записка, но, осмотрев квартиру, обнаружил, что он забрал с собой паспорт. Бумажника тоже не было, и я решил, что он бежал за границу. Только теперь я узнал, что все эти годы он жил на Зеландии.
— Но ты знал, что было совершено убийство, и закрыл дело?
Петер Зельнер кивнул.
Шефер покачал головой.
— О чем, черт побери, ты думал?
— У человека должно быть такое право. — Зельнер повернулся к Шеферу. — Убили его дочь, Эрик. Ее пытали. Беременную женщину! Двадцати двух лет от роду, черт возьми. — Его голос сорвался. — Возможно, ты все время видишь подобные вещи и поэтому не так восприимчив к этому, но то, что сделали с этой девушкой… — Он крепко зажмурился и покачал головой. — Я никогда этого не забуду.
— Но ты говоришь про самосуд, Петер. Про месть! Тут же гребаная Южная Ютландия. Это тебе не Дикий Запад.
— Лиз вынашивала Никки, когда убили Бьянку. Она была беременна.
Шефер ничего не ответил, и Зельнер покачал головой.
— Тебе не понять, — сказал он, — у тебя нет детей.
— Совершенно неважно, есть у меня дети или нет, — сердито сказал Шефер. — Закон один для всех! Ты не можешь выбирать, кому позволено его нарушать. Это так не работает!
— Мне все равно. Дело в шляпе! Мазорек получил по заслугам. — Зельнер встретил взгляд Шефера, подняв подбородок.
— А как же родители других девушек? Разве они не заслужили узнать, что стало с их детьми?
— Это все равно не вернуло бы их назад.
— Значит, вместо того, чтобы делать свою работу, ты оставил этих родителей жить в неопределенности двадцать лет? Двадцать лет Ингеборг Сарк ждет возвращения дочери! Двадцать лет разваливается семья Далсфорт, потому что мать одержима поисками ответа!
Петер Зельнер смотрел в землю.
Шефер покачал головой:
— А другие девушки, которых ты упоминал? — спросил он. — Их тела были найдены?
Зельнер покачал головой.
— Я проверил кормушку, которой они пользовались на норковой ферме, и обнаружил в ней следы крови. ДНК трех людей, фрагменты костей, осколки зубов. Они не принадлежали ни Мии, ни Нине, и я так и не выяснил, чьи они.
Шефер некоторое время молчал, пока до него доходил смысл сказанного Зельнером, а потом скривился от отвращения.
— Ты хочешь сказать, что он своими жертвами кормил норок?
Зельнер рассеянно кивнул:
— По крайней мере, некоторыми. Я стал выяснять, где работал Мазорек, и узнал, что он несколько лет работал по ночам на гренландском кирпичном заводе в Эгернсунде. Я видел тамошние печи: температура в них выше тысячи градусов. Брось туда тело, и через несколько секунд оно превратится в пыль и пепел.
Зельнер глотнул из бутылки.
— С норковой фермы контейнеры с тушками норок каждую пятницу вывозили в Германию для биопереработки, а Мазорек работал неполный рабочий день на скотобойне в Блансе и отвечал за производство кормов, которые они использовали в Бенниксгорде. Разве ты не видишь? — спросил Зельнер. — Он организовал свою жизнь так, чтобы избавляться от трупов. Дело Бьянки было единственным, где мы обнаружили тело. Единственное, где он изменил своей манере.
— Зачем он это сделал? — спросил Шефер.
— Потому что хотел, чтобы ее нашли. Это была классическая резня: тридцать семь ножевых ранений, голова практически отрезана. Я думаю, Мазорек хотел, чтобы Декеры знали, что с ней сделали. Это было своего рода «нате вам!».
Шефер молчал, обдумывая то, что сказал Зельнер. Он вытащил из кармана рубашки сигарету и положил ее в рот.
— Ты составил фальшивое досье в деле Мии Сарк? — спросил он и закурил.
Зельнер прищурился.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты подделал бумаги? — Он глубоко вдохнул и затянулся сигаретой. — Ты сделал так, чтобы это выглядело как похищение?
Зельнер опустил взгляд и кивнул.
— Почему?
— Потому что Декеры постоянно задавали вопросы о расследовании убийства Бьянки. Они годами ходили за мной, посылали одного прихвостня за другим и угрожали мне смертью, потому что я не мог ответить на их вопросы. Я не хотел, чтобы кто-либо знал, что́ сделал Ян, поэтому решил, что лучше, если дела будут казаться не связанными друг с другом. Я всегда подозревал одного своего коллегу в том, что он работает на Декера, поэтому в какой-то момент я изменил некоторые сведения в материалах дела.
Шефер провел пальцем по шву над глазом и кивнул.
— Кто еще, кроме вас с двоюродным братом, знает, что произошло в тот вечер на фьорде?
— А мы можем не привлекать сюда Стеффена? — спросил Зельнер. — Он просто пытался поступить правильно.
— Он явно не преуспел, — многозначительно сказал Шефер. — Здесь надо навести порядок, Петер. И в расследованиях, и в вашем полицейском кругу.
Зельнер склонил голову.
— Итак, завтра утром ты снова возбудишь эти дела и официально пригласишь меня к расследованию, а затем пошлешь срочный запрос на ордер, чтобы мы могли эксгумировать тело Тома Мазорека, — сказал Шефер.
— Эксгумировать? Зачем?
— Потому что гостевой дом, где он жил, весь в следах крови сверху донизу. Нам нужно сопоставить их с данными девушек, чтобы семьи получили информацию о том, что произошло, и нам нужна ДНК Мазорека для чистоты исследования. Кроме того, его смерть должна быть расследована как убийство.
— Что ты собираешься делать с Фишхофом? — спросил Зельнер.
— Если доживет, он должен ответить за то, что сделал.
Зельнер встретился глазами с Шефером.
— А что ты собираешься делать со мной?
Шефер затянулся сигаретой и посмотрел на стоявшего перед ним человека. Он испытывал к нему сочувствие и понимал, перед какой дилеммой он оказался.
Но закон един для всех.
— Это будет стоить тебе работы, Петер.
14 июля, воскресенье
Подъехав к церкви, Шефер увидел Элоизу и тихо выругался про себя. Она стояла на стоянке спиной к нему и смотрела на кладбище Ринкенеса, которое раскинулось впереди и спускалось к Фленсбургскому фьорду.
Он припарковался рядом с ее машиной и вышел.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он, тщетно пытаясь скрыть раздражение в голосе.
Он позвонил ей час назад и рассказал о том, что узнал — что Зельнер рассказал ему об убийстве Мазорека и пропавших девушках. Он чувствовал, что должен держать Элоизу в курсе событий, но прямо попросил ее не приезжать на эксгумацию.
— Здесь присутствуют представители местных властей, и я не смогу объяснить им, почему у меня на буксире журналист.
Элоиза обернулась.
— Это мое дело, Шефер. Если кто и должен дойти в нем до конца, то это я.
— Теперь это дело полиции, — сказал он. — Оно уже не касается вашей с Фишхофом дружбы.
— Для меня — касается! — Элоиза упрямо выдержала его взгляд.
Они долго смотрели друг на друга молча.
Шефер неохотно кивнул.
— Хорошо, но ты ни с кем, кроме меня, не должна разговаривать, когда мы будем там, понятно? Ты наблюдатель — и все. Ни слова! — Он предостерегающе ткнул в нее пальцем.
Элоиза согласно кивнула.
Они вошли на кладбище и увидели могильщиков, готовящихся поднять гроб Мазорека.
— Где Зельнер? — спросила Элоиза, оглядываясь.
— Спит, — сказал Шефер. — Я просидел у него всю ночь, пока мы разбирали дела одно за другим, а сегодня утром пришел ордер.
Во внутреннем кармане у него зажужжал телефон. Он вытащил его и посмотрел на экран.
— Я должен ответить, — сказал он и указал на траву перед собой. — Стой здесь!
Он ответил на звонок и отошел в сторону от Элоизы на несколько шагов.
— Привет! Ну что там?
— Привет, как твой глаз? — спросил Бертельсен.
— Функционирует, — сказал Шефер, глядя на фьорд. — Есть что-нибудь новенькое?
— Нет, я только что столкнулся с Августин, она передает привет и говорит, что пока еще нет подвижек в деле о тех сволочах, которые тебя избили.
— Ничего страшного, — сказал Шефер. — Кажется, я догадываюсь, кто за этим стоит.
Он вспомнил, что Зельнер рассказывал о людях Йеса Декера: они годами вымогали у него ответ на свои вопросы. Вполне возможно, что их послали в Копенгаген выяснить, нет ли у Шефера каких-либо новых сведений об убийстве Бьянки Фишхоф.
— А что там с Уилкинсом? — спросил он. — Есть ли сдвиги?
— Да, у нас есть подозреваемый, — сказал Бертельсен.
— Кто?
— Некий Эмиль Ярденскьольд. Восемнадцатилетний сын соседки. Камера видеонаблюдения засняла, как они с Уилкинсом подрались на Эспланаден той ночью.
— Его арестовали?
— Да. Патруль только что задержал его в Херлуфсхольме, где он учится в школе-интернате. В ночь убийства он был на вечеринке в Остербро, а на следующий день не явился на занятия. Они везут его к нам.
— Хорошо, — сказал Шефер, удовлетворенно кивая. — Я хотел бы присутствовать на допросе, вы можете подождать, пока я вернусь? Я сейчас не на Зеландии, но надеюсь вернуться рано вечером.
— Ладно, подождем, — сказал Бертельсен. — Бросим его в камеру, и пусть обсирается от страха, пока ты не закончишь с делами.
Шефер повесил трубку и подошел к Элоизе. Он посмотрел на кран, которым собирались поднять гроб с телом Тома Мазорека из ямы в земле.