— Ты что, первый раз видишь, как выкапывают тело? — спросил он и сунул в рот сигарету.
Элоиза отмахнулась от мухи и кивнула.
Шефер вытащил из кармана зажигалку.
— Я бы сказал, не детское это зрелище.
— Ну давай же, давай!
Элоиза отчаянно нажимала на кнопку, пока двери лифта медленно закрывались, и не сводила глаз с номеров этажей, которые стали загораться один за другим на табло.
Прошло уже три часа после звонка из Патронажной службы, когда она стояла на кладбище Ринкенеса вместе с Шефером. Три часа, в продолжение которых Фишхоф ускользал от нее все дальше и дальше.
Хотя обратный полет в Копенгаген длился те же тридцать пять минут, что и из него, он казался бесконечно долгим. Она сидела высоко над облаками, стиснув на подлокотниках побелевшие пальцы, и молилась Богу, в которого сама не знала, верит ли. Она просила дать ей возможность произнести несколько последних слов, успеть. Приземлившись в Копенгагене, она получила от Рут сообщение ехать из аэропорта сразу в Королевский госпиталь, а не в Драгер.
Опоздала?
Двери лифта открылись, Элоиза выскочила из него и огляделась. Она нашла нужное отделение и быстро пошла по длинному коридору. В его дальнем конце стояли женщина в белом халате и молодой человек.
При звуке ее шагов они оба подняли глаза.
— Кальдан? — спросил мужчина, когда она подошла.
Судя по номеру на двери, они стояли у входа в палату Яна Фишхофа.
— Он умер? — спросила она, и горло ей сдавил спазм.
— Маркус Сенгер, — сказал мужчина, протягивая руку. — Мы сегодня разговаривали с вами по телефону.
Элоиза пожала ему руку, не сводя глаз с двери.
— Он умер? — повторила она.
— Нет, но мы ввели ему максимальную дозу обезболивающего, так что будьте готовы к тому, что он не в себе, — это произнесла женщина в белом халате. — Он дышит самостоятельно, но он без сознания, так что это уже вопрос нескольких часов или, может быть, минут…
Элоиза не стала дожидаться, пока женщина закончит говорить. Она подошла и открыла дверь в палату.
Послеполуденное солнце светило в окно маленькой комнаты. Ян Фишхоф лежал на кровати посреди комнаты и выглядел более умиротворенным, чем Элоиза смела надеяться. В своих мыслях она видела его корчащимся от боли, запутавшимся в резиновых шлангах с инвазивными иглами под кожей, испуганным и одиноким. Но если не считать электрокардиографа, который тихонько пикал у изголовья кровати, больничная палата выглядела практически как спальня. Не было даже кислородного аппарата, который обычно находился при нем повсюду. Он словно крепко, спокойно спал со сложенными на груди руками и слегка приоткрытыми губами.
Рядом с ним сидела Рут. Ее глаза влажно блестели, и она облегченно вздохнула, когда Элоиза вошла в дверь.
— О, слава богу. Я боялась, что вы не успеете. Он все спрашивал о вас прошлой ночью.
— Я приехала сразу же, как только смогла, — сказала Элоиза и подошла к кровати.
Рут встала и обняла ее. Элоиза почувствовала, как дрожит ее грудь и вздрагивает от икоты живот.
— Хорошо, — сказала Рут, отпуская Элоизу. Она решительно шмыгнула носом и вытерла глаза ладонями. — Присаживайтесь тогда. Я оставлю вас, чтобы вы могли попрощаться.
— Он меня услышит? — спросила Элоиза.
Рут посмотрела на Яна и пожала плечами.
— Я не знаю. Я спела ему несколько псалмов, потому что доктор сказал, что это может подействовать успокаивающе. Попробовать в любом случае не навредит.
Рут подошла, положила руку на плечо Фишхофа и долго стояла так, прежде чем повернуться и выйти из комнаты.
Элоиза подвинула стул, на котором сидела Рут, поближе к кровати и села на теплое сиденье. Она рассматривала лицо Фишхофа и вену, медленно пульсировавшую у него на виске.
Элоиза наклонилась и взяла его за руку.
Она глубоко вздохнула.
— Ян, это я, Элоиза, — начала она. — Сожалею, что приехала только сейчас. Я… я обещала, что провожу тебя, так что, надеюсь, ты меня слышишь.
Она помолчала, ожидая реакции — какого-нибудь признака, что он все еще здесь.
В его лице не было заметно никаких изменений.
— Надеюсь, ты знаешь, что я твой друг, — продолжала Элоиза, сжимая его руку. — Я знаю, что́ ты сделал, но я все равно твой друг. Я не священник, но если ты ищешь отпущения грехов, я хочу, чтобы ты знал, что я не виню тебя за то, что ты сделал. Ты меня слышишь? Не виню тебя!
Ян Фишхоф издал приглушенный стон, который Элоиза истолковала как вздох облегчения. Неопределенное выражение мелькнуло на его лице, уголок рта слегка дернулся.
— Просто расслабься, — сказала Элоиза, гладя его руку с тыльной стороны, — тебе нечего бояться.
Она прижала его руку к своей щеке и сидела так. В ожидании. Умиротворенная.
Она уже потеряла чувство времени, когда электрокардиограф тревожно засигналил, а свет в окне сделался оранжево-красным, и солнце скрылось за горизонтом.
Она поняла, что все кончено.
Дверь открылась, и в палату вошла врач, с которой Элоиза разговаривала в коридоре. Ее движения были спокойны и методичны, а быстрый взгляд, который она бросила на Элоизу, подчеркивал очевидный приоритет: сначала пациент, потом родственник.
Она нажала на кнопку на мониторе, и на нем замерла прямая неоново-зеленая линия и прекратился сигнал тревоги.
Не было паники. Криков о помощи, мигающих красных огней с воющими сиренами. Дефибрилляторов, призванных вернуть Яна Фишхофа к жизни.
Все просто закончилось.
Врач положила два пальца ему на шею и на мгновение замерла.
— Вы успели попрощаться? — спросила она, не отрывая взгляда от Фишхофа.
Элоизе казалось, что у нее во рту полно пыли, и ее ответ прозвучал как шепот.
— Да. — Она закашлялась и несколько раз сглотнула. — Но я не знаю, слышал ли он меня.
Доктор вставила стетоскоп в уши, слегка оттянула воротник больничной рубашки Фишхофа и приложила блестящий прибор к его груди. Она прислушалась, немного подвигала стетоскоп и снова прислушалась. Потом повесила стетоскоп на шею и повернулась к Элоизе.
— Слух — одно из последних чувств, которые пропадают. Хотя умирающие пациенты или люди, находящиеся в коме, не реагируют на голоса, исследования мозговой активности у этой группы пациентов показывают, что во многих случаях они опознают звуки вокруг себя.
— Мне показалось, что в какой-то момент он будто попытался улыбнуться.
— Не сомневаюсь, — сказала врач, глядя на Элоизу с нахмуренными бровями. — Вы как?
Элоиза пожала плечами.
— Я в порядке.
— Нужно ли кого-то известить? Членов семьи или в этом роде?
— Нет, есть только падчерица, и она живет за границей. Я ей позвоню.
— А как насчет священника? В отделении есть больничный священник, если вы считаете, что он необходим.
Элоиза покачала головой.
Врач засунула руки в карманы халата.
— Когда вы будете готовы, мы отвезем его в так называемую шестичасовую комнату, а потом в больничную часовню.
Элоиза кивнула.
— Многие провожают своих близких пением. Не знаю, интересно ли вам это?
— Пением? — переспросила Элоиза.
— Да, псалмами или чем-то в этом духе. Пока выносят тело.
Элоиза покачала головой.
— Я здесь одна, и…
— А та женщина, которая была с ним перед вами? Она сидит в коридоре.
— Рут?
— Да, я думаю, она ждет вас.
Рут поднялась со своего места и обняла Элоизу, как мать обнимает ребенка. Этот жест тронул Элоизу, и ей вдруг пришло в голову, что Рут, возможно, больше не о ком заботиться, кроме тех умирающих, кого она встречала на печальном конвейере Патронажной службы. Элоиза взяла ее за руку и отпустила только тогда, когда они уже стояли у больничной койки и смотрели на человека, к которому обе успели привязаться.
— Я рада, что вы успели, — сказала Рут. — Он ждал только вас, я уверена.
— Да, я тоже рада, — сказала Элоиза.
На двери туалета висел черный портплед. Рут расстегнула молнию и достала из него темный костюм, белую рубашку и синий галстук.
Она положила одежду у ног Фишхофа и бережно разгладила ее руками.
— Что это? — спросила Элоиза.
— Это одежда, в которую он попросил его одеть, когда мы приехали сюда. Я ее выстирала еще несколько месяцев назад, чтобы все было готово, а то он очень переживал, что его увидят в больничной одежде. — Рут улыбнулась, вспомнив преувеличенно драматизированную истерию Фишхофа.
Элоиза рассмеялась и расплакалась одновременно.
— Да, могу себе представить.
— Старый ворчун! — Рут улыбнулась. — Но в душе он был таким славным.
— Врач спросила, не хотим ли мы спеть при выносе тела. Что скажете?
— Да, это прекрасная мысль. Можем спеть «Радуйся всегда, когда идешь»? Или «Солнце встает из-за моря»? Она такая красивая, — сказала Рут. — Вы не поможете мне его одеть?
Элоиза вместе с Рут приподняла Фишхофа в сидячее положение, чтобы снять с него махровую больничную рубашку.
— Возьмете сорочку? — спросила Рут, указывая подбородком в ноги Фишхофу.
Элоиза отвернулась и потянулась за сорочкой, а Рут продолжила стягивать с него больничную рубашку.
— После шестичасовой комнаты его перенесут в часовню, — сказала Элоиза, снова оборачиваясь к Рут. — Врач спросила, не пригласить ли священника сказать несколько слов, но я не думаю, что Ян…
Элоиза замерла.
У нее перехватило дыхание, когда она взглянула на мужчину, лежавшего перед ней на постели, и сорочка выпала у нее из рук.
Ее взгляд скользил по шрамам, которые параллельными полосами пересекали его левое плечо — красные, толстые рубцы от рваных ран в тех местах, где зубы питбуля когда-то разорвали кожу.
Волна ужаса поднялась в ее теле и сдавила грудь, вытеснив из легких воздух.
— Нет, — пробормотала она.
Она отшатнулась и ударилась о прикроватный столик, стоявшая на нем ваза с цветами упала на пол.
Рут вздрогнула и подняла глаза.