– Нэнни, смотри! – говорит девочка. Она наклоняется и поднимает черный скрюченный гриб. Он слегка светится в темноте фиолетовым. – Я нашла!
– Фу, ты. Выбрось эту гадость, – говорит старуха. Девочка стряхивает гриб с ладоней и прячет их за спину.
– И вытри руки, – добавляет старуха. – Ты что так быстро?
– Э! Не быстро, – возмущается девочка. Но еще раз быстро-быстро вытирает руки о подол платья.
– Ну-ка еще раз вытри, чтобы я видела. – Девочка нехотя подчиняется. – Вот так, молодец. И не ворчи, не ворчи. Есть хочешь? Писать?
– Нет.
Старуха вздыхает. Садится на кабельную катушку, ставит корзину и переводит дыхание. Если приглядеться, не так уж она стара. Ей лет пятьдесят. Лицо с оттиском печати усталости, все изрезано морщинами, поэтому кажется, что женщина старше. На ней красная вязаная кофта, длинная юбка, сшитая из лоскутов разных цветов. На ногах растоптанные ботинки. Цветные тканевые обмотки вокруг распухших лодыжек. Женщина морщится и трет занемевшую голень.
– Нэнни, – говорит девочка.
– Чего тебе? Ты голодная?
Девочка качает головой.
– Нет.
– А что тогда?
– Мне приснился сон…
Женщина, которую называют Нэнни, тяжело вздыхает.
– Ну вот, опять начинается!
– …про ангелов.
Нэнни морщится. Она явно слышит про сны не в первый раз.
– Только не надо про сны. Я ненавижу сны. Сны глупые. В снах ничего хорошего не бывает. – Она вдруг замирает. – Про ангелов?
Девочка качает головой. И да, и нет.
– Перед сном я молилась. Как ты меня учила, Нэнни!
Нэнни точно не чувствует себя счастливым учителем. Она чувствует себя очень усталым учителем.
– О боже.
– Я хотела увидеть маму…
Нэнни вздыхает.
– Бедная девочка, – бормочет она. Спохватывается, напускает строгий вид: – Что? Опять?! Мика! Мы же договорились!
– Но мама не пришла, – говорит Мика.
Нэнни произносит в сердцах, обращаясь к небу, а может, к потолку туннеля или плесени:
– Замолчит этот ребенок когда-нибудь или нет?! Кто-нибудь вообще видел шестилетнего ребенка, который так много говорит? За что мне это?! – Она поворачивается к девочке. – Ну что? Была там твоя мама или нет?
Мика игнорирует. В шесть лет она тоже умеет играть во взрослые игры.
– Я сильно зажмурилась и сжала кулаки, – говорит Мика. – Вот так.
Девочка прижимает руки к груди. Задирает лицо и зажмуривается – так сильно, словно от этого зависит ее жизнь. Нэнни не выдерживает:
– Скажешь ты мне или нет?! Всю душу вытянет! Что за наказание, прости господи!
Но Мику не так просто смутить:
– Я очень хотела, чтобы Бог меня услышал. – Мика на мгновение открывает левый глаз и начинает быстро говорить: – Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожа…
Это смешно. Нэнни прерывает, с сарказмом:
– И что, двести раз так?
Мика открывает глаза. Торжественно смотрит на Нэнни.
– Двести тысяч миллионов! Я просила Его послать мне ангела, – сообщает она.
Молчание. Где-то вдалеке гудит сквозняк в туннеле, завывает, словно потерявшийся во тьме путник.
Нэнни говорит устало:
– Ну зачем ты это делаешь? Я же тебе говорила, что у Бога нет помощи для людей… больше нет. – Она мелко, привычно крестится. – Единственного сына он и так нам отдал.
Мика не слушает. Она почти шепчет:
– Мне никто не ответил. Совсем никто. А потом я легла спать.
Глаза Мики широко раскрываются, словно она увидела что-то потрясающее.
Нэнни поднимает взгляд, но видит только темный потолок туннеля, заросший грязью, с потеками сырости. Где-то вдалеке гудит ветер.
– Что там? – спрашивает Нэнни.
– Небеса. Я их сразу узнала.
Нэнни, помедлив, с подозрением:
– Узнала?
Мика кротко улыбается:
– Все, как ты говорила, няня. Сначала я увидела облака… затем ворота…
– Ворота? – Нэнни против воли очарована. – Там были ворота?
– Да.
Нэнни вздыхает.
– Как я люблю ворота, – говорит она мечтательно. – Боже мой, боже мой. Они мне даже снятся иногда. Конечно, я никогда их не видела, только на картинке… Там были… знаешь, такие завитки наверху? Словно листья из бронзы? Были?
Мика кивает.
– А надпись?
– Да, конечно!
– Я знала. Знала! – Нэнни наполняется тихой радостью.
Мика продолжает:
– Надпись золотая. И там написано… большими буквами и очень красиво…
Нэнни невольно подается вперед. Глаза ее тлеют надеждой.
Напротив, в глазах девочки – скачут едва заметные насмешливые искорки.
– «Привет, Нэнни, – говорит Мика. – Это Рай».
Молчание. Где-то вдалеке капает вода и миллиарды спор плесени готовятся захватить умирающий мир. Нэнни внимательно смотрит на Мику, хмурится. Наконец говорит:
– Мика, ты меня разыгрываешь, да?
Мика хихикает. Теперь это снова чуть растерянная девочка шести лет. Маленькая и смешная.
– Может быть, совсем чуть-чуть, Нэнни.
– Скучаешь по маме?
Мика замирает. Затем улыбается – странной, словно обращенной внутрь себя улыбкой. Женщина, которую девочка зовет Нэнни, вздрагивает.
В глубине комнаты старый, растрескавшийся от сырости стол. Желтый некогда шпон выцвел и отслоился. На столе звонит древний серый телефон. Долго и тоскливо, как в старом гангстерском фильме.
Наконец Мика подходит. Секунду медлит и снимает трубку. На пластмассе остаются пятна от стертой пальцами пыли. Мика прикладывает трубку к уху, на ее лице – мучительная смесь надежды и страха.
– Алло? – говорит Мика в дырчатую мембрану. И слушает.
В трубке – тишина.
Мика неуверенно повторяет:
– Алло! Меня кто-нибудь слышит?
«Ышит… ышит… ышит», – отзывается далекое эхо.
И вдруг звучат гудки. Резкие, тревожные звуки, словно удары сердца. Кажется, они идут не из трубки, а отовсюду. Словно вся комната гудит, как телефонная мембрана.
Внезапно сквозь гудки прорезается голос. Мощный, глубокий, но словно потусторонний. Он тоже идет со всех сторон. Из стен, потолка, из старого стола и бетонного пола. Из трубки. Голос звучит механически и монотонно, словно запись древнего автоответчика:
– У меня больше нет для вас ангелов.
Мика оглядывается.
– Но…
Голос повторяет монотонно, словно автомат:
– Все мои ангелы заняты.
Мика поднимает голову и видит.
Красное безжизненное небо, как бывает на закате. Огромное поле разорванных, почерневших облаков, обугленные развалины райских врат. Бронзовые завитки оплавились, золотые буквы осыпались. В обрывках облаков застыли почерневшие трупы ангелов. Их крылья обгорели. Их лица искажены судорогами. Они мертвы.
Черные сгоревшие перья медленно кружатся в воздухе и падают вниз, сквозь облака.
Это жутко и очень красиво.
– Видишь? – говорит голос устало, совсем по-человечески. – Мне некого послать тебе на помощь, Мика. Все мои дети… вот что с ними стало. У меня больше нет для вас ангелов.
Мика говорит:
– Как печально.
Голос снова повторяет с интонациями автомата:
– Все мои ангелы заняты.
– Но мне очень нужна помощь! – говорит Мика. – Очень нужна!
Голос молчит. Гудки идут, но словно издалека, глухие и едва слышные.
– Пожалуйста, – говорит Мика безнадежно.
Голос молчит. Гудки идут.
Мика начинает кричать. Это боль и стон отчаяния:
– Хотя бы кого-нибудь! Пожалуйста!
Она останавливается, затем повторяет очень тихо:
– Пожалуйста.
Пауза. Тишина. Наконец раздается далекий гром… затихает.
Голос устало:
– Ладно, есть один…
Мика вскидывает голову:
– Правда?! Спасибо, спасибо!
Голос вздыхает.
– Но он тебе не понравится.
Тишина. В черных обугленных облаках на мгновение беззвучно вспыхивает и гаснет молния.
Когда Седой вошел, эти двое уже стояли напротив. Высокий, бритоголовый, голый по пояс – Уберфюрер. Он же Убер. Напротив – бородатый здоровый мужик в черной куртке. Мужик ухмыльнулся. «Это он зря», – подумал Седой.
– Меня часто спрашивают, почему я стал фашистом, – сказал Убер медленно. – И я отвечаю…
– Чего? – сказал человек.
Убер ударил его в лицо головой. Человек упал. Убер поднял его и врезал коленом – с оттягом. Мужик с размаху впечатался в стену. Бум! Сполз на пол, застонал. Убер посмотрел на него, склонил голову на одно плечо, на другое, как делают большие собаки. Затем пошел вперед.
На стене остался смазанный кровавый отпечаток лица. Как японский иероглиф. «Красиво», – подумал Седой.
Убер пошел к человеку. Тот начал вставать, подтянул ноги…
– Я говорю, это хороший вопрос, – сказал скинхед.
Человек поднялся – лицо залито кровью. Вытянул к Уберу руку. Скинхед резко перехватил ее, дернул человека на себя. С силой выкинул навстречу локоть. Н-на. Удар. Человек взлетел… Капли крови разлетелись по всей комнате…
В краткое мгновение Седой подумал, что есть в этом какая-то невероятная чудовищная красота. Возможно, что-то японское. Охуительное, как сад камней.
Мгновение закончилось. Человек с грохотом рухнул на землю. Застонал. Поднялся.
Упрямый.
«У людей вообще огромный ресурс прочности, – подумал Седой. – И при этом они могут сломаться от любой ерунды. От дуновения ветра. Как советский армейский «уазик».
Убер примерился и ударил. Брызнула кровь. Убер посмотрел на свои костяшки, слизнул кровь. И ударил еще раз, и еще.
– Хватит! – сказал Седой. – Ты его убьешь.
Убер поднял голову. Ноздри раздувались, лицо забрызгано кровью. Убер усмехнулся.
– Всегда можно ответить, если спрашивают вежливо, – сказал Убер. – Всегда.
Он выпрямился. Голубые глаза блестели ярко и безжалостно. Седой отступил. Его всегда поражала вот эта способность Убера мгновенно переходить из состояния покоя в состояние холодной ярости. Когда кажется, что воздух вокруг скинхеда искрит и разливается обжигающе холодным электричеством.