[289]. Поэтому иностранному капиталу, успешно осваивавшему юг России, мешать не следует. Петербургская пресса описывала перспективы экономического развития региона под началом иностранцев исключительно в восторженных тонах: на берегах могучего Днепра вырастают заводы, возводимые французскими и бельгийскими акционерными обществами; железные дороги и порты переполнены грузами – словом, кипит райская промышленная жизнь[290]. Так:
«не лучше ли бы было, если во главе мануфактурных предприятий стоял не только Савва Морозов, но и еще несколько бельгийцев, французов, англичан, благодаря участию коих рубашки стали бы дешевле»[291].
Из всего этого купеческая буржуазия уяснила, что ее конкурентные перспективы весьма призрачны: она не располагала таким финансовым потенциалом, как иностранные компании, и не обладала необходимым административным ресурсом. Об обладании «контрольным пакетом экономики» России пришлось забыть; речь шла уже не о лидирующих позициях, а о непривлекательных миноритарных ролях. Привычные апелляции к верховной власти в данной ситуации теряли смысл. Это означало, что прежняя верноподданническая модель поведения практически исчерпана: она уже не помогает сохранить устойчивость в стремительно меняющемся экономическом пространстве. Осознание этого и предопределило переход московского купечества на новые политические рубежи. Иначе говоря, в начале XX века у этой части российских буржуа появились собственные причины для борьбы за изменение существующего государственного порядка, за ограничение власти и утверждение прав и свобод, устанавливаемых конституционно-законодательным путем; причины, обусловленные жесткими экономическими условиями, а не теоретическими соображениями общего характера.
Отношения с оппозиционными силами завязались у купечества не сразу. Это происходило постепенно, во многом в ходе осуществления масштабного просветительского проекта, инициированного представителями московского клана в конце XIX столетия. Как известно, Первопрестольная всегда позиционировала себя в качестве общерусского культурного центра, противостоящего официальной европеизированной культуре Петербурга[292]. Теперь различие культурных оттенков дополнилось ярко выраженным оппозиционно-политическим подтекстом. Он проявился в ряде общественно-культурных начинаний, оставивших заметный след в отечественной истории. Издательства, театры, галереи распространяли либерально-демократический дух, который благодаря новым возможностям проникал в широкие интеллигентские слои и в российское общество в целом. Этот процесс целенаправленно финансировался видными представителями купеческой элиты. Иначе говоря, именно они оплачивали формирование той среды, где утверждались либеральные представления, неприятие чиновничьей опеки и протест против полицейского произвола. Многогранный культурно-просветительский проект купеческой буржуазии в течение каких-нибудь пяти-шести лет серьезно изменил общественную атмосферу в крупных городах страны. Взгляды, ранее принадлежавшие узкому кругу лиц, стремительно врывались в общественное сознание; множилось число тех, кто жаждал отказа от рудиментарного политического устройства. Политическая среда значительно расширялась за счет притока образованных людей, ставших носителями либеральной идеологии.
Но кроме этого следует обратить внимание на еще один важный аспект. Профинансированный купеческой элитой проект фиксировал ее полное размежевание со славянофильскими кругами, которые в течение десятилетий политически обслуживали капиталистов из народа. Теперь они решительно распрощались с иллюзиями относительно возможности дальнейшего развития на верноподданнической монархической почве. Взамен купечество обретало новых союзников – либерально настроенных дворян из земств и научной интеллигенции, также убежденных, что монархия «стала игрушкой в руках бюрократической олигархии», превратилась «в тормоз свободного развития России»[293]. В начале XX столетия интересы традиционных поборников конституции и ее новых сторонников в лице купеческой буржуазии сошлись. Как вспоминал граф Д.А. Олсуфьев, хорошо знавший купечество Первопрестольной, в середине 1890-х годов московская деловая элита еще находилась во власти консервативно-славянофильских воззрений, а в начале XX века признаком хорошего тона в этой среде уже стала поддержка революции[294].
Благодаря меценатским усилиям московской буржуазии в обществе сформировалась мода на либеральные взгляды. А это, в свою очередь, обусловило интерес к разнообразной политической периодике, впервые ощутившей под собой благодатную почву. Оживившиеся группы интеллигенции наладили выпуск газет, которые отражали их идеологические предпочтения. Примерно с 1903 года наблюдается устойчивое распространение нелегальных периодических изданий, критиковавших самодержавные устои и имперскую бюрократию. В одном из перлюстрированных полицией писем констатировалось, что в российском обществе задают тон такие печатные органы, как «Освобождение» и «Революционная Россия», популярностью пользуются «Искра» и «Заря»[295]. Упомянутые издания перекинули мостик от культурно-просветительского проекта непосредственно к политическому, качественно усилив политизацию общественной жизни. Судя по источникам, это происходило не только в обеих столицах, но и в губернских городах. Так, полицейское начальство, характеризуя обстановку в Нижнем Новгороде весной 1903 года, сообщало о заметной активности разных неблагонадежных лиц, о появлении большого количества крамольных газет и прочей литературы – и местной, и заграничной. Как отмечалось в донесении, «в обществе чувствовалась расшатанность, в силу чего чуть не каждый считал своим долгом проявить свой либерализм»[296]. А ведь всего четыре-пять лет назад ничего подобного не наблюдалось: в городе тогда существовало всего несколько кружков из студентов, преподавателей и лиц без определенных занятий, которые устраивали чтения и беседы, мало кого интересовавшие[297].
Разумеется, для властей такая популяризация либеральных устремлений стала неприятным сюрпризом. Особенно пугало то, что эти веяния глубоко укоренялись в образованных слоях, чего прежде не происходило. Общество все отчетливее осознавало себя движущей силой политического реформирования. Эта тенденция вызывала в верхах противоречивую реакцию. До осени 1904 года основной была точка зрения В.К. Плеве: правительство не должно выпускать преобразовательную инициативу из своих рук. Любые попытки общественности примерить на себя руководящую роль в этом процессе следует пресекать, а «не плыть по течению, стараясь быть всегда впереди»[298]. Однако после гибели Плеве от рук террориста возобладала другая концепция, продвигаемая С.Ю. Витте, который считал нужным пойти навстречу растущему общественному движению – и овладеть им. Эту политику попытался реализовать новый министр внутренних дел князь П.Н. Святополк-Мирский. Будучи довольно слабым руководителем, он сразу подпал под влияние Витте. По свидетельству В.Н. Коковцова осенью 1904 года ни дня не проходило без встречи между ними[299]. Князь Святополк-Мирский провозгласил новую политику, вошедшую в историю под названием «курса взаимного доверия власти и общества». Этот шаг вызвал широкий общественный резонанс – канцелярия министерства не успевала фиксировать поступающие телеграммы. Всех охватило воодушевление, за исключением, правда, самого министра, которого все происходящее испугало[300]. Беспокоился он не зря: задуманный курс уже не мог укрепить авторитета власти, окончательно подорванного культурно-просветительским проектом купечества. Все большим спросом пользовались альтернативные сценарии утверждения конституционализма снизу. Обуздать или тем более возглавить либерально-реформаторские порывы, расцветавшие в обществе, не удавалось. Конкретным результатом «политики доверия» стало усиление общественного подъема; страна буквально наводнилась оппозиционной печатью (как заметил автор одного перлюстрированного письма, «теперь все интересные книги вышли в легальной литературе, так что нет смысла читать нелегальщину»[301]).
Стержнем «политики доверия» стало взаимодействие министра внутренних дел князя П.Н. Святополк-Мирского с земскими деятелями, которые тогда шли в авангарде либерального движения. С начала октября 1904 года он начал приглашать их на беседы, и те с готовностью воспользовались новой возможностью влиять на государственную политику. Кстати, к этому времени относятся и первые случаи открытого участия лидеров московской купеческой группы в оппозиционном движении. В череде частных собраний, посвященных конституционному переустройству, принимали участие С.Т. Морозов, В.П. Рябушинский, С.В. Сабашников, А.И. Гучков, С.И. Четвериков и др. Эти мероприятия подготовили Первый съезд земских представителей, не без трудностей, но все же легально прошедший 6-9 ноября 1904 года в Петербурге. Земцы, разумеется, не удержались от требований конституции и реформ; они считали эти требования результатом собственной работы, и это вполне понятно: таким образом оппозиционные силы обретали внятную политическую перспективу. Легальный выброс реформаторской энергии произвел отнюдь не умиротворяющий эффект. Даже сами участники съезда характеризовали его не иначе как