[1150]. Вместе с тем газета предупреждала: кто думает, что правительственный контроль в России напоминает английский, тот жестоко ошибается. В Великобритании помимо ограничений прибыли и хозяйских прав предусмотрены запрет стачек и административные ссылки за агитацию, то есть фактически сведено на нет фабричное законодательство. Этого Временное правительство никогда не допустит, зато оно, вне всякого сомнения, обязано воспользоваться политикой государственного вмешательства в отечественную промышленность[1151]. Так что в целом, помимо вразумления части министров-социалистов, Гендерсон мало чего добился. Выправить ситуацию, используя английский опыт, ему не удалось. Это продемонстрировал громкий конфликт в Москве (где неделей ранее Гендерсон излучал оптимизм) между рабочими и руководством Московского металлического завода Ю.П. Гужона[1152]. В конце июня 1917 года Особому совещанию по обороне пришлось специально рассматривать этот конфликт, пригласив представителей обеих сторон. Но между ними состоялся не диалог, а очередной обмен взаимными претензиями. Администрация указывала на полную дезорганизацию производства и административно-технического персонала. Государству пришлось прибегнуть к секвестру предприятия[1153]. Рабочие массы никак не соответствовали европейским рецептам нормализации экономики, поскольку ориентировались на иные способы решения своих проблем.
Не меньшее значение, чем социальные проблемы рабочих, имел в тот период и продовольственный вопрос. Московская буржуазия выработала собственную программу в этой области в начале Первой мировой войны. Царское правительство отнеслось к ней без энтузиазма; больше всего его смущала ставка на кооперативное движение, вызывавшее устойчивые опасения в его политической благонадежности. Между тем именно акцент на кооперацию являлся «фирменной» чертой московского проекта. Февральский переворот открыл путь для его воплощения. И 25-28 марта 1917 года – разумеется, в Первопрестольной – прошел первый свободный съезд кооперации. Он собрал видных общественных и научных деятелей – выходцев из оппозиционных кругов; отношение к Временному правительству было у них восторженным. Один из лидеров московской кооперации В.Н. Зельгейм – создатель и руководитель Московского союза потребительских обществ – участвовал в работе съезда уже в качестве товарища министра земледелия А.И. Шингарева. Вместе с Зельгеймом в это ведомство делегировался целый отряд кооперативных работников из Москвы, занявших в нем ключевые должности[1154]. Они предложили решать продовольственную проблему, опираясь на местные, низовые силы, представленные миллионами кооператоров – «трудовой армией муравьев». Однако Зельгейм не забыл подчеркнуть, что кооперативы, «сообразуясь со своими силами, не должны брать на себя те функции, которые лучше могут выполнить в данный момент городские и земские или частные торговые организации»[1155]. Шингарев обосновал на съезде необходимость хлебной монополии, введенной 25 марта 1917 года: эта мера, по его словам, могла позволить обеспечить гарантированное снабжение армии и тыла[1156]. Ставка на кооперативы актуализировала также проблему их государственной поддержки, которая, как известно, всегда была камнем преткновения. Царские власти так и не запустили полномасштабную систему мелкого кредитования; занималось ею управление мелкого кредита Министерства финансов, вызывавшее резкое отторжение в кооперативной среде. Считалось, что это типично бюрократическое учреждение старается лишить кооператоров собственной инициативы, поставив их под неослабную опеку чиновничества. Поэтому Временное правительство признало целесообразным демонтировать прежнюю систему и разработать новые начала государственного субсидирования кооперации, для чего образовать особое совещание при Министерстве финансов[1157]. (Кстати, в московских общественных кругах даже обсуждалась идея организации специального ведомства или отдельного Министерства кооперации[1158].)
В марте – апреле 1917 года с восторгом обсуждались различные потребительские и ссудно-сберегательные общества. Казалось, продовольственная программа либеральных сил, сформулированная в начале Первой мировой войны, начинает претворяться в жизнь. Но нет: уже в мае деятели советов во главе с новым министром продовольствия А.В. Пешехоновым внесли в нее серьезные коррективы. Их суть состояла в том, что если прежде участие в решении проблем продовольствия возлагалось примерно поровну на частноторговый капитал и различные кооперативы, то теперь эта пропорция резко изменялась в пользу последних. (Вполне правомерно такое сравнение: в продовольственной сфере Пешехонов выступил в той же роли, что и Скобелев, как было показано выше, в области трудовых отношений.) Обескураженная купеческая буржуазия 9-11 мая 1917 года созвала в Москве Всероссийский съезд по хлебному делу. На нем присутствовали те, кто изначально рассматривал привлечение кооператоров как проявление демократизма, которого была категорически лишена царская бюрократия[1159]. С.Н. Третьяков, С.А. Смирнов, Д.В. Сироткин, В.Н. Башкиров и другие сразу заявили о своем недовольстве привилегированным положением кооперации, данным ей решениями Совета. Купеческим тузам давал объяснения министр земледелия А.И. Шингарев. Указав на затруднительное положение центральной власти из-за несогласованных действий различных самочинных организаций на местах, он напомнил, что приверженность к кооперации – их общее и давнее дело, потому кооперативные организации Москвы и предоставили государству свои лучшие силы[1160]. В заключение министр призвал не выяснять отношения, а отдать все силы для решения продовольственной проблемы.
В ходе съездовских дискуссий наметились два лагеря. Торговцы и мукомолы, связанные с питерскими банками, заняли непримиримую позицию; они считали единственным выходом незамедлительную отмену хлебной монополии и возобновление свободной торговли[1161]. В то же время способность кооперации вынести на своих плечах весь груз продовольственных проблем ставилась ими под сомнение. По мнению ряда ораторов, кооперативные общества были не в состоянии стать связующим звеном между производителями и потребителями хлеба, а потому надежды на них неоправданны[1162]. В другом лагере, ориентированном на Москву, к продовольственным новациям властей также относились неодобрительно, но все же считали необходимым к ним приспособиться. Эта часть делегатов признала, что передача хлеба государству, то есть хлебная монополия – неизбежная во время войны мера и весь русский хлеботорговый класс должен поддержать Временное правительство. Правда, была сделана оговорка о необходимости привлечения представителей хлебной торговли к продовольственному снабжению и об обязательном включении их в образованные продовольственные комитеты. Эта позиция на съезде возобладала, что и отразила итоговая резолюция[1163]. Однако заметим, что в работе форума на правах самостоятельной секции участвовал съезд мукомолов: он представлял крупные структуры, находившиеся под контролем столичных банков. Эти торговцы решили принять собственную резолюцию, отразившую полное неприятие деятельности новой власти. Усугубление и без того тяжелой ситуации они приписывали хлебной монополии и констатировали, что ждать живой и творческой работы неоткуда; в продовольственные комитеты соглашались входить только представители с правом решающего голоса[1164].
Московская буржуазия на протяжении мая – июня еще надеялась, что ее интересы при организации продовольственного дела будут учтены. Однако эти надежды, как и ожидания по рабочему вопросу, быстро таяли. Июльский кризис с неудавшейся попыткой большевиков захватить власть показал, к чему ведет политика, проводимая советами. А затем оживился давний соперник купечества – питерский буржуазный клан, решивший самостоятельно выбираться из охватившего страну кризиса. В продовольственной сфере петроградские банки попытались захватить командные высоты, оттеснив кооперацию и советскую публику на вторые роли (разочарование партии друзей Керенского в советах рабочих и солдатских депутатов создавало для этого неплохие шансы). Они атаковали Министерство продовольствия уже не на каком-либо форуме, а на подконтрольной советам территории – в Общегосударственном продовольственном комитете (бывшем Особом совещании по продовольствию). В конце июля возник вопрос о ревизии продовольственных дел. Представители Совета негодовали: с их точки зрения, это выглядело уступкой контрреволюционным домогательствам. Общегосударственный продовольственный комитет не усматривал никаких оснований для немедленной ревизии, отвлекающей силы от текущей работы[1165]. Тем не менее очередная, пятая сессия комитета, состоявшаяся 8 августа, была фактически сорвана рядом участников, заявивших о несоответствии программы мероприятия серьезности момента: жизнь требует принципиального разговора о продовольственной политике министерства в целом. Начавшаяся дискуссия потонула в яростных нападках на хлебную монополию, введение которой не позволило создать дееспособную систему снабжения продовольствием. Продовольственные комитеты формировались под лозунгом демократизации во что бы то ни стало: их огромная и дорогостоящая сеть была, быть может, безупречно демократична, но абсолютно неэффективна. Окончательное устранение торгового аппарата от дел квалифицировалось как непоправимая ошибка. На все это представители Совета неизменно отвечали, что политика министерства абсолютно правильна и полезна. Пешехонов заявил, что