устился в кресло с видимым трудом.
– Перейдем к делу, – произнес он своим безыскусным, но мягким тоном, обходясь без вступлений или предваряющих прием светских бесед. – Я вам расскажу, что мне сообщила Мадлен. А вы потом скажете, что из всего этого считаете правдой.
– Конечно.
– Она мне сказала, что за последние два года вы трижды оказывались в ситуациях, когда вас могли убить. Оказывались совершенно сознательно. Во всех трех случаях дело кончалось тем, что на вас направляли оружие. В одном – в вас несколько раз выстрелили, в результате чего вы впали в кому. Она считает, что, возможно, вы много раз подвергали себя такому же чрезвычайному риску, не рассказывая об этом ей. Она знает, что работа полицейского очень опасна, но полагает, что вы эту опасность сами ищете.
Кларет помолчал – должно быть, наблюдая за реакцией Гурни, ожидая какого-то ответа.
Гурни смотрел на низкий столик между ними, машинально отмечая на нем множество потертостей от подошв – вероятно, клиенты имели привычку забрасывать туда ноги.
– Что-нибудь еще?
– Она этого не говорила, но, похоже, она очень испугана и расстроена.
– Испугана?
– Она считает, вы хотите, чтобы вас убили.
Гурни покачал головой.
– В каждой из ситуаций, о которых она говорила, я сделал все возможное, чтобы остаться в живых. И я жив. Разве это не очевидное доказательство желания выжить?
Голубые глаза Кларета, казалось, видели его насквозь.
Гурни продолжал:
– В любой опасной ситуации я прилагаю все усилия…
– После того, как вы в нее попали, – почти шепотом перебил его Кларет.
– Простите?
– После того, как вы попали в опасную ситуацию, вы стараетесь остаться в живых.
– Что вы имеете в виду?
Кларет довольно долго молчал, а когда заговорил, голос его звучал ровно и мягко.
– Вы все еще считаете себя в ответе за гибель Дэнни?
– Что? Это тут при чем?
– Вина – могучая сила.
– Но я не… я не виноват в его смерти. Дэнни выскочил на мостовую. Погнался за чертовым голубем и спрыгнул с тротуара на мостовую. Его сбил какой-то гад, пьянчуга на красном спортивном автомобиле. Только что из бара вышел. Сбил и скрылся. Я не виноват в его смерти.
– Не в его смерти. Но в чем-то другом. Можете сказать, в чем?
Гурни глубоко вдохнул, глядя на потертости от ног на столе. Закрыл глаза, снова открыл их и заставил себя посмотреть на Кларета.
– Я должен был лучше за ним следить. С четырехлеткой… Должен был следить. А я не заметил, куда он бросился. А когда посмотрел…
Голос у него оборвался, взгляд снова уткнулся в столешницу.
Через некоторое время он снова поднял глаза.
– Мадлен настояла, чтобы я обратился к вам, и вот я здесь. Но я и правда не понимаю, зачем.
– А знаете, что такое вина?
Какая-то психологическая грань Гурни обрадовалась вопросу – или, по крайней мере, возможности ускользнуть в абстрактные материи.
– Ну, вина как факт – это, должно быть, личная ответственность за то, что случилось. А вина как чувство… неприятное ощущение, что ты сделал то, чего не следовало.
– Неприятное ощущение – что именно, по-вашему, оно собой представляет?
– Неспокойную совесть.
– Это общепринятый термин, но он не объясняет ровным счетом ничего.
– Ладно, Малькольм, тогда вы мне объясните.
– Вина – это болезненная и неудовлетворенная тяга к гармонии, потребность расплатиться за свои прегрешения, скомпенсировать их, восстановить баланс, равновесие.
– Какое еще равновесие?
– Между этикой и поступками. Когда мои поступки не соответствуют моей системе ценностей, тем самым я создаю разрыв, источник напряжения. А разрыв создает ощущение дискомфорта. Сознательно или подсознательно, но мы стремимся залатать этот разрыв. Стремимся обрести душевный покой, залатав разрыв, расплатившись за сотворенное.
Охваченный внезапным нетерпением, Гурни сменил положение в кресле.
– Послушайте, Малькольм, если вы это к тому, что, мол, я ищу смерти, чтобы расплатиться за гибель сына, то почему тогда я не довожу дела до конца? Полицейскому чертовски легко подставиться под пулю. Но, как я уже говорил, вот он я, тут, живой и невредимый. Разве человек, который всерьез хочет умереть, сумеет остаться в таком добром здравии? Ну, то есть, разговоры о моем желании умереть – это ведь явная чепуха!
– Согласен.
– Согласны?
– Вы не убивали Дэнни. Так что погибнуть самому вам кажется нерациональным. – Тонкая, почти игривая улыбка. – А вы ведь крайне рациональный человек, да, Дэвид?
– Что-то я за вами не поспеваю.
– Вы сказали мне, что ваша вина в том, что вы не уследили за сыном, позволили ему выскочить на улицу, где его сбила машина. Послушайте, что я сейчас скажу, – и ответьте, правильно ли я описываю ситуацию. – Кларет немного помолчал и медленно, четко выговаривая слова, произнес: – Дэнни остался совсем один, без защиты, один на один со слепой, равнодушной вселенной. Судьба подбросила монетку – возник пьяный водитель, и Дэнни погиб.
Гурни слышал эти слова, понимал правоту Кларета – но не чувствовал ничего. Точно луч света, скользящий по стеклу.
Кларет довел свою мысль до конца с той же прямотой.
– В том виде, в каком это представляется вам, именно ваша рассеянность – поглощенность своими мыслями – отдала вашего сына на милость случая, судьбы. Именно в этом, как вы думаете, и состоит ваша вина. И время от времени случаются ситуации, в которых вы видите возможность подвергнуться той же опасности, какой подвергли его. И вам кажется, что так только справедливо – справедливо, если вашу судьбу решит такой же беспристрастный бросок монетки, справедливо обойтись с собой столь же небрежно, как вы обошлись с сыном. Это ваша тактика погони за равновесием, справедливостью, душевным спокойствием. Ваши поиски гармонии.
Они долго сидели молча. В голове у Гурни была пустота, в душе – онемение. Наконец Кларет ошеломил его последним внезапным выводом:
– Ну и, конечно же, ваш подход – лишь доказательство эгоцентричного и крайне ограниченного самообмана.
Гурни заморгал.
– Почему самообмана?
– Вы игнорируете все, что по-настоящему важно.
– Например?
Кларет начал было отвечать, но умолк, закрыл глаза и сделал несколько медленных глубоких вдохов и выдохов. Когда он осторожно положил на колени руки, их болезненная, невозможная хрупкость снова бросилась в глаза.
– Малькольм?
Кларет чуть приподнял над коленом правую руку, словно успокаивая собеседника. Через минуту-другую он открыл глаза. Голос его звучал почти шепотом.
– Простите. Лекарство не так уж и идеально.
– Что с вами? Это..?
– Гнусный рак.
– Излечимый?
Кларет тихонько засмеялся.
– В теории – да. В реальности – нет.
Гурни молчал.
– А живем-то мы в реальности. Пока не умрем.
– У вас сильные боли?
– Я бы сказал, периодические неприятные ощущения. – Его словно бы что-то забавляло. – Наверное, гадаете сейчас, сколько мне осталось. Ответ – месяц, может, два. Поживем – увидим.
Гурни попытался сказать что-нибудь, уместное случаю.
– Господи, Малькольм, мне так жаль.
– Спасибо. Ну а теперь, учитывая, что время у нас ограничено – как ваше, так и мое, – давайте поговорим о том, где мы живем. Или должны были жить.
– В смысле?
– О реальности. О месте, где мы должны жить, чтобы оставаться в живых. Расскажите мне кое-что. Про Дэнни. У вас было для него какое-нибудь прозвище?
Вопрос застал Гурни врасплох.
– Что вы имеете в виду?
– Что-то помимо настоящего имени. Ну, например, как вы его называли, когда укладывали спать, или качали на коленях, или брали на руки.
Он уже собирался сказать «нет», как вдруг в голове замаячило воспоминание – то, о чем он не думал вот уже много лет. А следом нахлынула волна внезапной печали. Гурни откашлялся.
– Медвежонок.
– А почему вы его так называли?
– У него иногда была такая мордашка… особенно, как расстроится из-за чего-нибудь… тогда он напоминал мне крохотного медвежонка. Сам не знаю, почему.
– И вы его обнимали?
– Да.
– Потому что любили его.
– Да.
– И он вас любил.
– Наверное. Да.
– Вы хотели, чтобы он умер?
– Разумеется, нет.
– А он хотел бы, чтобы умерли вы?
– Нет.
– Мадлен хочет, чтобы вы умерли?
– Нет.
– А Кайл?
– Нет.
Перед тем как продолжить, Кларет посмотрел Гурни в глаза, словно прикидывая, понимает ли он.
– Все, кто вас любит, хотят, чтобы вы жили.
– Ну, наверное.
– Так что это ваше навязчивое стремление расплатиться за гибель Дэнни, искупить вину, подвергнув себя риску… сплошной эгоизм, разве нет?
– В самом деле?
Даже сам Гурни слышал, как безжизненно звучит его голос, как безучастно – словно бы принадлежит кому-то другому.
– Вы единственный в этой ситуации, для кого риск имеет какой-то смысл.
– Но гибель Дэнни – это моя вина.
– И того пьяного водителя, который его сбил. И вина Дэнни – что выскочил с тротуара на проезжую часть, хотя вы наверняка сто раз говорили ему этого не делать. И голубя, за которым он погнался. И того бога, что создал голубя, улицу, пьяного водителя, машину и все минувшие события, которые свели их воедино в тот злополучный момент. Кто вы такой, чтобы мнить себя причиной всему?
Кларет на миг умолк, словно чтобы перевести дух и набраться сил, а потом заговорил громче:
– Возмутительная гордыня. Возмутительное пренебрежение теми, кто вас любит. Дэвид, послушайте меня. Не причиняйте боли тем, кто вас любит. Если ваш великий грех состоял в недостатке внимания, то проявите внимание хоть сейчас! У вас есть жена. Какое право вы имеете рисковать жизнью ее мужа? У вас есть сын. Какое вы имеете право рисковать жизнью его отца?
Заряд эмоциональной энергии, потраченной на эту короткую речь, казалось, совсем истощил его.
Гурни сидел неподвижно, не произнося ни слова, – опустошенный, выжидающий. Комната вдруг стала совсем крохотной. В ушах звенело.