– Похоже, и впрямь необычный ребенок. Какие-нибудь предупредительные красные флажки перед пожаром не выскакивали?
– О, разумеется. И здоровенные. – Хардвик сделал театральную паузу: одна из его привычек, с которыми Гурни научился смиряться.
– Так ты мне расскажешь?
– Пара других воспитанников завели привычку его дразнить, из-за кошмаров. – Очередная пауза.
– Джек, ради бога…
– Они исчезли.
– Дети, которые над ним смеялись?
– Именно. Пропали с лица земли. И то же самое с медработником, который не верил в его амнезию и продолжал допытываться о его прошлом. Пропал. Никаких следов.
– Еще что-нибудь?
– Очередная чертовщина. Никто толком не знал, сколько парнишке лет, потому что за два года, что он там провел, он совершенно не изменился, не подрос, не начал выглядеть ни на день старше, чем при появлении.
– Как Питер Пэн.
– Вот-вот.
– Его в приюте так называли?
– В болгарских документах об этом ни слова.
Гурни быстро прокрутил всю историю в голове от конца к началу.
– Я кое-чего не понимаю. Откуда мы знаем, что этот приютский мальчишка и есть тот самый, которого усыновили Паникосы?
– А с точностью мы и не знаем. Воспиталка сказала, его забрала семья каких-то греков, но фамилию она не знала. Этим занимался другой отдел. Но приют сгорел в тот самый день, когда он уехал со своими новыми родителями, и почти все обитатели оказались заперты внутри и погибли.
Гурни молчал.
– О чем думаешь, Шерлок?
– Думаю, что кто-то ведь выложил сто кусков, чтобы напустить это маленькое чудовище на Карла Спалтера.
– А заодно на Мэри Спалтер, Гаса Гурикоса и Лекса Бинчера, – добавил Хардвик.
– Питер Пэн, – задумчиво проговорил Гурни. – Мальчик, который не взрослел.
– Зашибись как затейливо, старичок, но куда, черт возьми, это нас приводит?
– Я бы сказал, это не приводит нас ни к чему – пребываем в полной неизвестности, дрейфуя к полному замешательству. Несколько красочных историй у нас есть, но твердо мы почти ничего и не знаем. Мы ищем профессионального убийцу, которого, возможно, зовут Петрос Паникос, или Питер Пэн, или как-нибудь еще. Имя, данное при рождении, неизвестно. Паспортное имя неизвестно. Дата рождения неизвестна. Национальность неизвестна. Родители неизвестны. Фактический адрес неизвестен. История арестов и приговоров неизвестна. Собственно говоря, неизвестно практически ничего, что могло бы нас к нему привести.
– Не стану спорить. И что теперь?
– Перезвони своему приятелю из Интерпола и умоляй о любых крошках, какие там могли заваляться в уголках дела, – особенно нужны сведения о семействе Паникосов, их соседях и любых прочих односельчанах, которые могли что-то знать о маленьком Петросе или как его там еще звали. Что угодно, от чего можно оттолкнуться. Пусть найдется хоть кто-нибудь, с кем мы могли бы поговорить…
– Очнись, мужик, это было двадцать пять лет назад. Да сейчас ни один хрен ничего не вспомнит, даже если мы кого и найдем. Вернись на землю.
– Скорее всего, ты прав. Но все равно свяжись с этим своим интерполовцем. В худшем случае он тебя пошлет. Впрочем, кто знает, какие еще факты могут всплыть.
Закончив разговор, Гурни некоторое время сидел, положив блокнот на колени и глядя на озеро. Вода стояла ниже обычного, обнажая скалистые стенки от уровня воды до кромки деревьев. На камнях валялись кучи плавника. По другую сторону узкого заливчика, тонувшего в глубоких предвечерних тенях, тянулись вверх из воды две корявые ветки. В памяти у Гурни зашевелились леденящие воспоминания о том, как еще совсем новичком он чуть ли не впервые побывал на месте обнаружения трупа: голого детского тельца, выброшенного на каменистую отмель Гудзона.
Не то воспоминание, на котором хочется задерживаться. Взяв блокнот, куда наскоро записал почти все, что рассказал Хардвик, Гурни перечитал заметки.
Он досадовал сам на себя. Досадовал, что позволил втянуть себя в это дело. Что до сих пор так недалеко продвинулся в расследовании. Заодно бесило отсутствие официального статуса. И обилие вопросительных знаков в блокноте.
Пожалуй, надо выпить еще кофе. Гурни завел машину и собирался уже направиться к Барливиллю, как снова позвонил Хардвик, еще более потрясенный, чем прежде.
– Ситуация изменилась. Если то, что мне удалось услышать, правда, возможно, Лекс Бинчер вовсе и не пропал.
– Бог ты мой! Теперь-то что?
– Парни из уголовки вместе с одним из местных копов нашли в воде под частным причалом Лекса тело. Одно только тело. Без головы.
– Они уверены, что это Бинчер?
– Я там не задержался настолько, чтоб это выяснить. Мне от этой пропавшей головы прямо дурно стало. Я выбрался из толпы, вернулся в машину. Надо было убираться, пока меня не вывернуло или пока кто-нибудь из уголовки не узнал меня и не сложил два и два – про меня, Бинчера и дело Спалтеров, – иначе я на пару недель застряну в комнате для допросов. А этого я допустить не могу. Когда такое дерьмо творится. Мне нужна возможность свободно передвигаться, делать то, что, черт возьми, нам придется делать. Пора убираться отсюда. Позвоню позже.
Гурни просидел на берегу водохранилища еще несколько минут, осмысляя новое положение вещей. Взгляд его снова скользнул над водой к тому куску плавника, что напомнил ему тело, выброшенное на скалы у края Гудзона. Теперь же искореженный кусок дерева напоминал ему не просто тело, а тело без головы.
Передернувшись, он завел мотор и двинулся к Уолнат-Кроссингу.
Глава 39Жуткие твари
Ситуация с каждым часом становилась все мрачнее. Думая о поспешном бегстве Хардвика с места преступления – из страха, что его узнают и станут допрашивать, Гурни понял, что перед ним во весь рост встала проблема, размышлять о которой он до сей поры старательно избегал: когда именно заканчивается право проводить частное расследование в интересах клиента, а начинаются препятствия отправлению правосудия?
В какой момент он обязан поделиться с правоохранительными органами тем, что узнал о киллере, называющем себя Петросом Паникосом, и его возможном участии во все нарастающей цепочке убийств, связанных с делом Спалтера? Меняет ли ситуацию то, что причастность Петроса пока остается лишь предположительной, а не установлена точно? Уж верно, рассудил Гурни с толикой облегчения, он не обязан делиться с полицией своими догадками – у нее и своих наверняка хватает. Но так ли уж честен этот аргумент?
Этот внутренний разлад не давал ему покоя, пока он ехал через унылый маленький Барливилль. Кафе, где он надеялся добыть кофе, оказалось закрыто. Гурни покатил дальше через поросшие лесом холмы, отделявшие городок от деревни Уолнат-Кроссинг, и дальше, к своему горному проселку. Раздумья его вылились в леденящий душу вопрос: а вдруг смерти в Куперстауне – лишь предвестие того, что грядет следом? Сколько можно утаивать результаты частного расследования, если в войне, судя по всему, объявленной Паникосом, будут гибнуть новые и новые люди?
Показавшийся в конце дороги почтовый ящик заставил его переключиться с Паникоса на Клемпера. Вправду ли тот, как намекает оставленное им сообщение, привез требуемую видеозапись? Или в ящике таится какой-нибудь менее приятный сюрприз?
Гурни проехал мимо ящика, припарковался возле сарая и пошел обратно пешком.
Он готов был рискнуть тысячей долларов, поставив на то, что никакой бомбы там нет, но жизнью рисковать готов не был. Приглядевшись к почтовому ящику внимательнее, он придумал способ открыть его с минимальным риском. Для начала надо найти палку – достаточно длинную, чтобы дотянуться до дверцы, прячась за стволом ели, росшей в нескольких шагах от почтового ящика.
После пяти минут поисков и нескольких неудачных попыток подцепить дверцу не вполне подходящей для этого веткой, он умудрился все-таки открыть ящик. Дверца распахнулась с легким звяканьем. Выждав несколько секунд, Гурни обошел ящик кругом и заглянул в него. Внутри не обнаружилось ничего, кроме одинокого белого конверта. Он вытащил его и смахнул крошечного муравья.
Конверт был адресован ему – подписан корявыми буквами. Ни штемпеля, ни марки. Сквозь бумагу прощупывалось что-то маленькое и прямоугольное, вполне возможно – флэшка. Осторожно открыв конверт, Гурни убедился, что не ошибся. Он сунул флэшку в карман, вернулся в машину и покатил к дому.
Часы на приборной доске показывали 4:38. Машина Мадлен стояла на обычном месте – он вспомнил, что Мадлен сегодня работала в раннюю смену: скорее всего, она вернулась домой около двух. Наверное, сидит и читает – очередная сизифова попытка одолеть «Войну и мир». Он вошел в боковую дверь и окликнул:
– Я дома.
Ответа не было.
По пути в кабинет, проходя через кухню, он окликнул жену снова, но ответа снова не получил и решил, что она, верно, по своему обыкновению отправилась прогуляться.
В кабинете он нажал клавишу на открытом лэптопе, пробуждая его от спячки, вытащил из кармана флэшку и воткнул в нужный разъем. Появившаяся на экране иконка была озаглавлена «2 дек 2011 08:00AM – 11:59AM» – тот самый период времени, когда произошла стрельба. Войдя в меню за информацией, Гурни обнаружил, что крохотная флэшка имеет объем 64 гигабайта – более чем достаточно для записи того, что происходило в эти часы, даже в высоком разрешении.
Он кликнул по иконке. Открылось окно со списком из четырех видеофайлов, озаглавленных «Камера A (внутр.)», «Камера B (вост.)», «Камера C (зап.)», «Камера D (юг)».
Интересно. Четыре камеры наблюдения – необычайно высокий уровень безопасности для магазинчика в маленьком городке. Гурни предположил, что либо экраны были выведены на общее обозрение в качестве рекламы, как иногда ставят в ряд телевизоры – чтобы увеличить продажи, – либо же (эта возможность пришла ему в голову чуть позже) Косматый Гарри и его подружка занимались чем-нибудь порискованнее, чем простая торговля электроникой.
Поскольку обращенная на юг камера как раз должна была смотреть на кладбище «Ивовый покой», именно этот файл Гурни выбрал в первую очередь. Он кликнул по иконке, открылось новое окно с видео и пультом управления: кнопками «Пуск», «Пауза», «Реверс» и «Стоп», а также шкалой с движком – чтобы была возможность выбирать нужный момент на записи. Он нажал «Пуск».