Он давно привык верить, что все они – не больше, чем побочный продукт еженощного процесса обработки и каталогизации, проводимого мозгом в ходе переноса записанного опыта из краткосрочной памяти в долгосрочную. Обрывки зрительной и слуховой информации перемешиваются, налетают друг на друга, нити повествования натягиваются, эпизоды разыгрываются – но смысла во всем этом не больше, чем если нарезать лапшой ворох старых фотографий, любовных писем или деловых бумаг и дать их перетасовать обезьяне.
Единственным практическим результатом ночи беспокойных видений стала повышенная потребность в сне, отчего Гурни встал на час позже обычного и с легкой головной болью. Когда он наконец сделал первый глоток кофе, солнце, бледное в тонкой утренней дымке, уже поднялось над восточным гребнем. Гурни все не покидало ощущение неестественной тишины, возникшее минувшей ночью после зловещего воя в холмах.
Он чувствовал, что загнан в угол. Загнан в угол собственным нежеланием вовремя прекратить всю эту игру. Собственным стремлением держать все в своих руках, допытываться, доводить до конца. Своим же собственным «планом» переломить ход событий, спровоцировав убийцу на глупый и роковой риск. Болтаясь взад-вперед по воле разнонаправленных течений, одно из которых сулило успех, а второе – полное поражение, Гурни предпочел искать утешения в действии.
Хардвик должен был к вечеру привезти от Скрэнтона видеокамеры. Значит, остается завтрашнее, воскресное утро на то, чтобы установить их так, чтобы засечь любого, кто приблизится на расстояние мили к дому Гурни. Продуманная установка камер наблюдения играла в этой задаче жизненно важную роль, а выбрав места сегодня, можно сэкономить драгоценное время завтра.
Гурни отправился в кладовку и натянул резиновые сапоги до колен – защиту от колючих веток чертополоха, ежевики и дикой малины. Заметив, что в помещении еще попахивает тухлым после вчерашнего петуха, он открыл окно и впустил свежего воздуха, а тем временем пошел к груде материалов, предназначенных для постройки курятника, и выудил оттуда металлическую рулетку с метром, моток желтой бечевки и складной нож. Захватив это все с собой, он двинулся к лесу на дальней стороне пруда, чтобы начать поиск и разметку мест для видеокамер.
Цель состояла в том, чтобы выбрать такие точки, чтобы установленные там видеокамеры, активируемые движением, и беспроводные передатчики полностью просматривали лес и луга на подходе к дому. По словам Хардвика, каждая камера должна была определять координаты местоположения и отображать эту информацию вместе с самим видео на приемный монитор в доме, так что местонахождение Питера Пэна – или любого другого чужака – мгновенно станет известно.
Размышляя над техническими характеристиками оборудования, Гурни испытывал если и не оптимизм, то хотя бы некоторое освобождение от страха, что план слишком ненадежен и не сработает. Процесс сосредоточенного измерения углов и расстояний тоже возымел на него благотворное воздействие. Принявшись за дело с решимостью и твердой дисциплиной, он справился с задачей за четыре с небольшим часа.
Гурни распланировал обход принадлежавшего им участка в пятьдесят акров так, чтобы описать полный круг вокруг вершины Барроу-хилл. Он был уверен: Паникос выберет именно это место. А потому и сам хотел удержать в памяти все особенности этого места, со всем его множеством троп и подъемов.
К дому он вернулся уже в середине дня. Утренняя поволока сгустилась, затянула небо безликим серым пологом. Не было ни ветерка – но это бездвижие не несло с собой покоя. Стягивая в кладовке сапоги, он скользнул взглядом по раковине и вдруг задумался, когда и как рассказать Мадлен о причине смерти петушка. Вопроса «говорить ли вообще» не возникало. Мадлен всегда предпочитала правду уклончивости – и за важные упущения пришлось бы заплатить слишком высокую цену. Немного поразмышляв над тем, как и когда рассказать, он решил, что чем скорее, тем лучше – и с глазу на глаз.
Получасовая дорога до фермы Уинклеров прошла в предчувствии неприятного разговора. Ясно было, что необходимо рассказать правду, но легче от этого осознания не становилось.
Уже за четверть мили до фермы до него дошло, что стоило бы позвонить. А вдруг сейчас все на ярмарке? Или Уинклеры-то дома, а Мадлен еще не вернулась? Однако, едва вырулив на подъездную дорожку к дому, он заметил Мадлен: стоя в загоне, она любовалась маленькой козочкой.
Гурни припарковался у дома и подошел к загону. При виде его Мадлен не выказала ни малейшего удивления: лишь короткая улыбка и долгий изучающий взгляд.
– Общаешься с козами? – спросил Гурни.
– Говорят, они на редкость умные.
– Да-да, я слышал.
– Что обдумываешь?
– В смысле, зачем приехал?
– Нет, в смысле – вид у тебя такой, точно ты что-то обдумываешь, что тебе покоя не дает. Вот и интересуюсь.
Он вздохнул и попытался сбросить напряжение.
– Дело Спалтеров.
Она ласково гладила козу по голове.
– Что-то конкретное?
– Да так, пара вещей. – Он предпочел рассказывать сначала о менее пугающих вещах. – Почему-то мне все время вспоминается одно старое расследование по делу об автокатастрофе.
– Есть какая-то связь?
– Не знаю. – Он поморщился. – Боже!
– Что?
– Ну и воняет же здесь навозом.
Она кивнула.
– Мне даже нравится.
– Нравится?
– Такой естественный запах фермы. Как и должно быть.
– Боже.
– Так что с той автокатастрофой?
– А нам обязательно стоять среди коз?
Мадлен огляделась и махнула рукой на изъеденный непогодой стол для пикников на лужайке за домом.
– Пойдем туда?
– Давай.
Она еще несколько раз легонько погладила козу по голове, а потом вышла из загона, заперла калитку и первой направилась к столу.
Они сели напротив друг друга, и Гурни рассказал ей историю про автокатастрофу и взрывы: как сперва ситуацию истолковали неправильно и что сумели обнаружить потом – совсем как недавно излагал эту же историю Эсти.
Когда он закончил, Мадлен посмотрела на него озадаченно.
– И что?
– Ну просто все время вспоминается, а я не понимаю, почему. Есть идеи?
– Идеи?
– Показалось ли тебе что-нибудь в этой истории особенно важным?
– Да нет, не особо. Кроме самого очевидного.
– И это очевидное…
– Последовательность.
– То есть?
– Ошибочное предположение, что сердечный приступ приключился до аварии, а авария – до взрыва, тогда как на самом деле сперва был взрыв, а уже потом все остальное. Хотя, конечно, предположение-то было очень логичное. У мужчины средних лет случается сердечный приступ, он теряет управление, съезжает с дороги, разбивает машину, бензобак взрывается. Все очень логично.
– Логично, да, только неверно. Я именно поэтому всегда привожу в пример этот случай на семинарах: как версия может казаться совершенно логичной, но при этом быть ошибочной. Наш мозг так любит связность, что путает логичность с истиной.
Мадлен с любопытством наклонила голову набок.
– Если ты сам это все знаешь, зачем меня спрашиваешь?
– Вдруг ты увидишь что-то, что я упустил.
– Проделал всю дорогу сюда, чтобы рассказать мне эту историю?
– Не только. – Он замялся было, но потом заставил себя произнести: – Я кое-что выяснил насчет петушка.
Она заморгала.
– Горация?
– Выяснил, отчего он погиб.
Она сидела совсем неподвижно, выжидая.
– Это был не дикий зверь. – Гурни снова замялся. – Кто-то его застрелил.
Она распахнула глаза.
– Кто-то?
– Я точно не знаю, кто.
– Дэвид, не надо… – в голосе ее появилась предостерегающая нотка.
– Не знаю точно, но вполне возможно, что Паникос.
Дыхание Мадлен сбилось, лицо залила еле сдерживаемая ярость. – Тот ненормальный убийца, которого ты выслеживаешь? Он… убил Горация?
– Точно не знаю. Я сказал – возможно.
– Возможно. – Она повторила это слово, точно оно было начисто лишено значения. Глаза впились в глаза Гурни. – Зачем ты приехал мне это рассказать?
– Думал, так будет правильно.
– Это единственная причина?
– Какая еще?
– Вот ты мне и скажи.
– Не понимаю, к чему ты. Я просто решил, что надо тебе сказать.
– Как ты это выяснил?
– Что его застрелили? Осмотрев тело.
– Ты его выкопал?
– Ну да.
– Зачем?
– Затем… затем, что… ну, просто наш вчерашний разговор навел меня на мысль, вдруг его застрелили.
– Вчерашний разговор?
– Встреча с Хардвиком и Морено.
– И сегодня ты решил, что мне надо знать? А вчера мне еще не надо было знать?
– Я тебе все рассказал, как только понял, что нужно это сделать. Может, стоило рассказать еще вчера, да. К чему ты это все?
– Я как раз спрашиваю себя – к чему это ты?
– Не понимаю.
Губы ее скривились в ироничной улыбке.
– Что у тебя там дальше по расписанию?
– По расписанию? – До Гурни начало доходить, о чем был весь этот разговор. Понял он и то, что Мадлен, как это за ней водилось, на основании очень скудных данных быстро добралась до финишной черты. – Надо взять Паникоса, пока он не убрался обратно невесть куда, где отсиживается между заданиями.
Мадлен кивнула, но кивок этот не выражал ровным счетом ничего.
– Пока он верит, что мы способны здорово ему навредить, он будет околачиваться вокруг и… пытаться нам помешать. Мелькнет в поле нашего зрения, так что его можно будет поймать.
– Можно будет поймать. – Мадлен произнесла эту фразу медленно и раздумчиво – как будто суммируя все самые обманчивые формулировки в мире. – И ты хочешь, чтобы я оставалась тут, чтобы ты сам мог рисковать жизнью, не волнуясь за меня.
Это был не вопрос, так что Гурни и не стал отвечать.
– И в этой игре приманкой снова будешь ты?
Это тоже был не вопрос.
Оба долго молчали. Низко нависшее небо потемнело, налилось свинцовым оттенком, точно уже смеркалось. В доме зазвонил телефон, но Мадлен даже не шелохнулась, чтобы ответить. Он прозвонил семь раз.