– Какому-какому критерию?
– Смотри, сколько среди этих пацанов толстяков. А наш крошка Питер, насколько я мог судить по видео, вид имеет тощий и недокормленный.
– Что оставляет нам около шести вариантов?
– Я бы сказал, скорее два-три. Помимо критерия жирдяйства есть еще критерий роста и критерий черт лица. Что оставляет нам одного из твоей группы, двух из моей. Да и то с большой натяжкой.
– Ты каких троих имеешь в виду?
– Тот, что ближе всего к тебе, в дурацкой бейсболке, рука на поручне. Потом тот, что за ним, в черной толстовке, руки в карманах. И самый ближний ко мне, в синей баскетбольной форме на три размера больше, чем ему надо. У тебя есть иные варианты?
– Дай приглядеться. Я тебе перезвоню.
Он сунул телефон в карман, рассматривая двенадцать маленьких фигурок у ограждения и обращая особое внимание на тех, о ком сказал Хардвик. Но одно выражение, которое тот употребил, усилило его сомнения: с натяжкой.
Вот уж точно, с натяжкой. Гурни и так не мог отделаться от гнетущего, тошнотворного ощущения, что вся гипотеза – будто один из этих непоседливых и нелепо одетых школьников может оказаться Питером Пэном – просто смехотворна. Переместившись на новую позицию, чтобы лучше разглядеть лица мальчишек, он боролся с искушением бросить всю эту затею, признать, что, скорее всего, Питер Пэн давно сбежал с ярмарки и направляется сейчас в иные, неведомые края, куда-нибудь подальше от Уолнат-Кроссинга. Уж явно это куда более разумная версия, чем та, согласно которой один из мальчишек, прилипших к перилам и околдованных ревом и лязгом, – на самом деле безжалостный убийца.
Возможно ли, чтобы тот, кому Интерпол приписывает пятьдесят убийств, кто размозжил голову Мэри Спалтер о край ванны, вбил гвозди в глаза Гаса Гурикоса, сжег семерых ни в чем не повинных людей в Куперстауне и отрезал голову Лексу Бинчеру, сейчас выдавал себя за одного из этих вот детей? Неторопливо проходя мимо них, словно бы с целью получше рассмотреть огромное колесо обозрения, Гурни осознал, что решительно не в состоянии вообразить кого-либо из них профессиональным убийцей – и не простым, а специализирующимся на заказах, которые все остальные считают невыполнимыми.
Эта последняя мысль обходным путем привела его все к тому же вопросу, над которым он ломал голову последние несколько дней, – но ему никогда не хватало времени поразмыслить над ним как следует. Самый, пожалуй, непостижимый вопрос из всех.
Что такого трудного было в убийстве Карла Спалтера?
В чем состояла в данном случае «невыполнимость»? Что вообще сделало это убийство задачей, которая по плечу только Паникосу?
Вероятно, ответ на этот один-единственный вопрос мог бы пролить свет и на все остальные загадки дела. Гурни решил наконец хорошенько обдумать его со всех сторон – и не успокаиваться, пока не доберется до сути. Простота вопроса указывала на то, что сформулирован он верно. Это даже возродило в Гурни некоторый сдержанный оптимизм. Он чувствовал, что на верном пути.
И тут случилось поразительное.
Ему вдруг явился ответ – столь же простой, как и сам вопрос.
Гурни затаил дыхание, словно отгадка была так эфемерна, что могла улетучиться легким дымком от любого дуновения. Но чем больше он вертел ее в голове, чем больше испытывал на подлинность, тем сильнее убеждался в ее истинности. А если она истинна, дело об убийстве Спалтера, считай, наконец решено.
По мере того как умопомрачительно простое объяснение обретало четкие контуры у него в голове, на Гурни накатило знакомое звенящее возбуждение, неизменно сопровождающее у него обнаружение истины.
Он повторил про себя ключевой вопрос. Что такого трудного было в убийстве Спалтера? Что делало его невыполнимым?
И рассмеялся вслух.
Потому что ответ был и вправду проще некуда. Ничего.
В этом убийстве не было ничего сложного. Ничего невыполнимого.
Шагая обратно мимо фигурок у ограждения, он заново проверил на прочность свое прозрение и все, что из ответа на этот вопрос вытекало, спросив себя, какой свет оно проливает на темные уголки дела. И с нарастающим возбуждением наблюдал, как загадки решаются одна за другой.
Теперь он понимал, почему Мэри Спалтер должна была умереть.
Теперь он знал, кто заказал выстрел, оборвавший жизнь Карла Спалтера. Мотив стал ясен, как день. И темнее, чем ночь в аду.
Он знал, в чем состояла страшная тайна убийцы, что обозначали гвозди в голове Гаса и какая цель была у поджогов в Куперстауне.
Он видел, какие места в этой головоломке занимают Алисса, Клемпер и Йона.
Загадка выстрела, сделанного из комнаты, откуда его нельзя было сделать, перестала быть загадкой.
Собственно говоря, все в деле Спалтеров внезапно стало совсем простым. До тошноты простым.
И все выявляло одну непреложную истину: Питера Пэна необходимо остановить.
Гурни задумался над этой последней нелегкой задачей, как вдруг бешеный бег мыслей в его голове был прерван очередным взрывом.
Глава 60Безупречный крошка Питер Пэн
Иные из посетителей ярмарки, бредущих мимо колеса обозрения, остановились, вопросительно наклоняя головы набок и обмениваясь тревожными взглядами. Но у ограждения, похоже, никто не замечал ничего необычного за громыханием аттракционов и счастливыми воплями катающихся. Если кто-то из стоящих там и нес ответственность за череду приглушенных взрывов – если это он выставил таймер на взрывном устройстве или тайком послал дистанционный сигнал детонатора, – то он уж явно никак не выдал себя.
Сообразив, что это, надо думать, лучшая, а возможно, последняя возможность определиться, заслуживает ли кто-нибудь из ватаги мальчишек более пристального внимания или же погоня по горячим следам зашла в тупик, Гурни выбрал себе позицию у ограждения, откуда открывался относительно удачный вид на ватагу в профиль.
Отбросив сформулированные Хардвиком критерии отбора, он поочередно осмотрел каждого – и лицо, и фигуру. Девятерых из двенадцати подозреваемых он мог разглядеть достаточно хорошо, чтобы вынести уверенное суждение – и все суждения оказались негативны. Среди этих девяти была и та троица, за которой следил он, что заставило его пожалеть о потраченном понапрасну времени, хотя он и знал, что задача следователя – не только подтвердить личность подозреваемого, но и исключить непричастных.
Как бы там ни было, оставалось разобраться лишь с тремя. Они стояли как раз ближе всего к Гурни, но отвернувшись. И все трое – в типичной одежде бунтующей молодежи.
Подобно множеству других маленьких провинциальных городков, словно бы на много лет застрявших во временном омуте старомодных порядков и манер эпохи сериала «Положись на Бивера», Уолнат-Кроссинг постепенно сдавался (как уже сдался Лонг-Фоллс) перед натиском ядовитой культуры рэпа, одежды гангста-стиля и дешевого героина. Трое юнцов, за которыми наблюдал Гурни, похоже, стремились не отставать от новых веяний. Он, впрочем, надеялся, что двое из них – просто болваны, а вот третий…
Дико звучит, но он надеялся, что третий окажется воплощением зла.
А еще надеялся, что у него не останется никаких сомнений на этот счет. Славно было бы, если б это можно было прочесть по глазам – если бы он мог с одного взгляда запросто определить зло или исключить такую возможность. Однако Гурни побаивался, что так не выйдет и что в столь важном вопросе простым наблюдением ограничиться не удастся. Почти наверняка придется судить по каким-то брошенным фразам, придется выдумывать способ поставить подозреваемого перед серией проверок, требующих какой-то реакции. Реакция выражается самым разным образом – словами, тоном, выражением лица, языком тела. Правда всплывает из совокупности всего этого.
Основной вопрос, конечно же, состоял в том, как на основании имевшихся данных прийти к верному заключению.
Дело чуть упростилось, когда один из оставшейся троицы внезапно повернулся в сторону Гурни, обратив к тому лицо, решительно не похожее на лицо человека с видеозаписи. Мальчишка сказал двум другим что-то про колесо обозрения – похоже, сперва уговаривал их пойти с ним, а потом пытался взять на слабо. Собственно, как оказалось, он брал на слабо и всех остальных в компании, так что теперь они возбужденно просачивались через проем в ограде к очереди на аттракцион. Под конец он бросил двух остающихся и, обозвав их трусливыми неженками, тоже встал в очередь.
Тогда-то один из оставшейся пары – тот, что стоял ближе к Гурни, наконец тоже повернул голову. Он был в черной толстовке с капюшоном, надвинутым почти до глаз и скрывающим волосы и лоб. Лицо было размалевано тошнотворной желтой краской. Нарисованная рыжевато-ржавая улыбка маскировала контуры губ. На всем лице отчетливо различима была только одна деталь. Но она мигом привлекла внимание Гурни.
Нос: небольшой, острый, чуть крючковатый.
Гурни не мог бы поклясться, что этот нос в точности соответствует тому, который он видел в записях, однако сходства все же хватало, чтобы выделить этого подозреваемого как возможный вариант. Чтобы перевести его из разряда возможных в разряд более вероятных, требовалось, однако, хоть что-нибудь еще. Не говоря о том, что Гурни не успел толком разглядеть последнего спутника Черного Капюшона.
Он собирался передвинуться на новое место, когда последний юнец облегчил ему задачу, повернув голову ровно настолько, чтобы исключить себя (вместе со своей широкой плоской физиономией) из дальнейшего рассмотрения. Он что-то спросил у Черного Капюшона. Гурни не расслышал, но звучало похоже на: «А еще у тебя есть?»
Ответ Черного Капюшона потонул в общем гаме, но на лице его спутника отразилось недвусмысленное разочарование:
– А будет?
И снова ответа слышно не было, но тон звучал не слишком приятно. Явно струхнув, второй парень помялся немного, а потом попятился, развернулся и поспешил прочь, по тому ряду, у которого караулил Хардвик. После короткого колебания Хардвик двинулся вслед за ним, и скоро оба они пропали из виду.