Иван встряхнул головой. Какие-то глюки начинаются.
– Думаю, это предварительная обработка, – сказал Водяник. Темнота вокруг Ивана стала ярко-желто-багровая и пульсировала. Иван почувствовал тошноту. Вот блин.
Он вздернул голову, задышал глубоко. Казалось, что из-за отсутствия света ему не хватает воздуха.
– Знаете, Проф, – сказал голос Уберфюрера из изгибающейся, наплывающей красно-желтой темноты. – А вы, по ходу, правы. Меня с прошлой кормежки колбасит, как грибами закинулся.
Звуки его голоса были вытянутые, с зеленоватым оттенком. Буквы теплые и словно вырезанные из раскрашенного поролона. Они долетели до Ивана, мягко ударились об его лоб и разлетелись в разные стороны. Пум, пум… пум…
– Блин, – сказал Иван. – Что происходит?
Пум.
– Ничего, Ваня, – голос профессора летел тяжело, с гипнотическими остановками и зависаниями. Буквы из прохладного пластика и хирургического металла на стыках. Иван фактически видел эти круглые блестящие заклепки на их боках. И белый, матовый пластик. Нет, теперь дерматин.
Нет, белая кожа. С рельефным рисунком.
Одна из букв «К» долетела до Ивана и сдвинула его в стену, отлетела, отпружиненная.
Иван отшатнулся.
– Да… такими темпами я скоро начну по стенкам бегать.
– Тут есть некий метод противодействия, – сказал профессор.
– Какой же?
– Во-первых: разговаривать друг с другом. Так мы занимаем слух. Хотите, я расскажу вам анекдот?
– Ээ… Дальше.
Иван двинул головой. Если я начну смеяться над анекдотом, рассказанным профессором, – все, кранты. Значит, крыша у меня точно поехала.
– Во-вторых, – сказал Водяник обиженно. – Руки у нас свободны, верно?
– Подрочить предлагаете? – в голосе Уберфюрера был неподдельный интерес. – Онанизмом только и спасемся, Проф? Наши руки – не для скуки.
Обида Водяника выросла в размерах и теперь напоминала слона. Иван видел серую, в морщинах, слоновью кожу. Такой как наступит, – подумал диггер, – мокрое пятно останется. Блин.
– Вам бы только одно!
Слон начал кричать. Иван удивился. Теперь слон был профессором.
– У меня голова болит, – сказал вдруг Кузнецов. – Вы когда говорите, у меня как будто сверлит кто… вот сюда, в висок. Больно.
– Это нормально, – успокоил его слон. Взмахнул хоботом. – То ли еще будет.
– Так для чего руки? – Иван удивился, до чего равнодушно звучит его голос. Словно издалека. Размеры его тела и голосов все время менялись, плавали.
– Не знаю, как некоторым молодым людям, – съязвил Водяник, – а так руки – для того, чтобы получать тактильные ощущения!
– А я про что? – удивился Убер. Голос его плавал где-то поверху, над головой Ивана. Такое ртутное пятно под самым потолком камеры.
– Ощупывайте пол, Иван. Михаил, вас это тоже касается. Пытайтесь, скажем так, видеть кончиками пальцев… Описывайте ощущения. Видите, уже два канала сенсорной информации мы задействуем.
– А в-третьих… – профессор помедлил. – Мечтайте. Вспоминайте. Это же идеальные условия для медитации. «Религиозный опыт» можно получить не только от ЛСД или фиолетовой пыли. Понимаете?
– Вы это серьезно, Проф? – спросил Уберфюрер. Его голос потяжелел и перелился в ртутную обтекаемую каплю, опустился ниже. Иван чувствовал присутствие и движение этой капли чуть выше своей головы, чуть дальше к профессору.
Тот, правда, уже был совсем маленьким слоном.
– А что делать? – сказал Проф. – Кстати! Кто знает какие-нибудь стихи?
– Именно стихи? – удивился Кузнецов. – А почему?
– Сенсорный голод – напрямую ведет к эмоциональной заторможенности. Человек скучает по любым поводам развеять скуку, но когда получает задание – он к нему равнодушен. Мы не можем потерять волю к борьбе.
Пауза. Капля Уберфюрера изогнулась и достигла профессора, зависла, рассматривая.
– Вот теперь, Проф, – сказал Убер. – Вы говорите дело. Всем проснуться! Кто первый читать стихи? – Пауза. – Тогда это буду я. Итак: Редьярд Киплинг, «Гиены».
Когда похоронный патруль уйдет
и коршуны улетят
Приходит о мертвых взять отчет
мудрых гиен отряд.
За что он умер и как он жил —
это им все равно.
Добраться до мяса, костей и жил
им надо, пока темно.
Читал Уберфюрер негромко и сдержанно. Иван начинал видеть этих гиен, вереницей идущих через мертвое поле. Люди лежали на нем в резиновых плащах и противогазах, почерневших от гари, вдалеке поднимался дым от огромной ядерной воронки.
Война приготовила пир для них,
где можно жрать без помех.
Из всех беззащитных тварей земных
мертвец – беззащитней всех.
Козел бодает, воняет тля,
ребенок дает пинки.
Но бедный мертвый солдат короля
не может поднять руки.
Гиены вонзают клыки в песок
и чавкают и рычат.
И только солдатские башмаки
навстречу Луне торчат.
И вот он вышел на свет, солдат.
Ни друзей, никого.
И только гиеньи глаза глядят
в пустые зрачки его.
Гиены и трусов и храбрецов
жуют без лишних затей.
Но они не пятнают имен мертвецов,
это – дело людей[1].
Когда Убер закончил, установилось молчание. Иван даже не сразу понял, где находится. Он все еще видел это поле, эти гиеньи глаза (хотя гиен он никогда их не видел, кажется) в темноте, в лунном свете.
Да, пятнать имена мертвецов – это чисто человеческое увлечение. Звери честнее.
Твари наверху честнее, чем Сазонов.
Всяко, подумал Иван.
– Помолимся, братие!
В темноте опять звучал этот голос. Да что такое?! Даже поспать не дают! Иван заерзал, перевернулся на другой бок, попытался натянуть куртку поплотнее. Блин, холод от пола собачий просто.
– Нет ада ни на земле, ни в небесах, – продолжал голос. – И нет рая. Осталось одно чистилище, где душам вечно скитаться, не зная покоя и радости. И называется оно: метро. Аминь.
– Аминь, – согласился хор.
– Грядет время, братья. Зверь все ближе! Ближе! Ближе!
Какой к чертям зверь? – Иван понял, что темнота мешает ему сосредоточиться, перестать перескакивать с мысли на мысль. Соберись, велел он себе. Надо отсюда выбираться к чертовой матери…
Но сил собраться не было.
Когда голоса на мгновение умолкли, он провалился в сон.
– Вы знаете, я вдруг понял… Щелчок, – профессор помедлил. – Он действительно сказал «щелчок»?
– Кто сказал? – Иван поднял голову, он сидел, прислонившись к решетке.
– Наш тюремщик. Игнат, кажется…
– Да, он сказал «щелчок» или ответить на щелчок – и что из этого? – вступил Уберфюрер.
– А то, что это означает… Он играл в ЧГК!
– Серьезно? – удивление в голосе Уберфюрера. – Ваш коллега?
– Что такое «чэгэка»? – спросил Иван.
– «Что? Где? Когда?». Игра такая была, интеллектуальная. Это наш профессиональный жаргон. «Щелчок» – взятие вопроса влет. Или когда версия «щелкает» – то есть, очень красиво подходит к вопросу. Понимаете?
– Нет, – сказал Уберфюрер. – А, черт. Понимаю. И что дальше?
План составился совершенно фантастический. По словами Водяника, ЧГК – это невероятный драйв, приток адреналина. Фактически наркотик. Тот, кто когда-либо играл, этого никогда не забудет. Идея профессора состояла в том, чтобы снова подсадить тюремщика на этот наркотик, а потом по просить о помощи. В общем, раскрутить.
– Ну-ну, – сказал Уберфюрер, выслушав. – Фигня какая-то, я вам говорю. Давай, действуйте, а я посмотрю. Только ни фига у вас не выйдет.
– Спасибо за оптимизм, – съязвил Водяник.
– Да не за что.
В следующий обход они начали забрасывать крючок. Когда шаркающие шаги оказались совсем рядом, Иван повысил голос:
– Моя очередь! В общем, так: выйти на поверхность из метро можно не только через шахту эскалаторов, но и через эту штуку – но обычно через эту штуку не ходят даже физически сильные люди. Но если бы эта штука находилась в Москве, то все было бы гораздо проще – потому что там эта штука гораздо короче. Как называется эта штука? Ваш ответ, Проф?
Напряженное молчание. Игнат продолжал обход. Звяканье миски…
– Ну, что, Проф? Сдаетесь?
Бульканье воды. Скрежет железной кружки по бетонному полу.
– Э-э… Может быть, хмм… предположу, что это… скажем, пожарная лестница?
Снова шаги.
– Нет. Внимание, правильный ответ. – Иван выдержал паузу. – Это… вентиляционная шахта! ВШ, короче. В Москве они короткие, двадцать – тридцать метров, а в Петербурге от пятидесяти метров и глубже. И еще там лестницы обычно сгнили… – добавил Иван для красочности. Впрочем, так оно и есть. – На фиг сгнили.
Про различие между московским метро и питерским Иван знал от Косолапого. А вопрос они составляли вместе с профессором. А потом Иван учил его наизусть, чтобы не сбиться в ответственный момент.
Тюремщик подошел уже совсем близко. Шаги…
– Мда. Источник, как я правильно понимаю: личный опыт автора вопроса? – язвительно заметил Водяник.
Шаги резко остановились. Долгая пауза.
– Что ты сказал? – произнес Игнат.
– Это вы мне? – уточнил профессор.
– Ага.
– Во-первых: «вы сказали», – холодно поправил Водяник. – А во-вторых, я говорю: вопрос кривой совершенно. Как такой брать?
– Значит… – Пауза. – Вы здесь играете?
Рыбка заглотила крючок.
Иван загадал, что тюремщик выдержит до следующей кормежки. Ошибся. Игнат выдержал гораздо дольше. Только после второй кормежки, когда Иван начал думать, что все потеряно, в темноте раздалось шлепанье босых ног по бетону. Затем тяжелый вздох.
– Эй! Вы были в Клубе? – спросил слепой.