Иван кивнул. За это бы он тоже помолился.
Слепые ему в последнее время стали симпатичнее, чем раньше. Спасибо Энигме. Хотя религия у этих, прямо скажем, жутковатая.
– Теперь мы куда? – спросил Кузнецов. Лицо светилось. За его спиной караван слепцов двинулся с места, занимая места на пароме, поводырь начал задавать ритм, постукивая своим посохом по настилу. Тук, тук, тук. Паромщики зевали.
Иван задумался. Мише, понятно, сразу домой на Василеостровскую. А мне куда?
Невский, Шакилов. Мой путь к дому немного длиннее.
– Домой, – сказал он.
Паромщики уперлись веслами в причал, налегли. Щель между причалом и паромом ширилась, превращаясь в реку…
Бум.
Паром покачнулся.
Иван поднял взгляд. Перед ним стоял скинхед, широко раскинув руки после прыжка.
– Я вас провожу немного. – Уберфюрер выпрямился, почесал заросший затылок. – До «Невского». Прогуляюсь.
Миша улыбался во весь рот.
– Рад тебя видеть, – сказал Иван. – А чего передумал-то?
– Да так. – Лицо Убера вдруг стало жестким. – Вспомнил одну фигню. У кого сейчас может быть мой нож… Представляешь?
Глава 11Про свет
В красноватой темноте Иван слышал голос, вещавший:
– Настанет день, когда Обернувшиеся станут Прозревшими. Аминь, братья!
– Аминь! – гудел хор.
Ивану казалось, что он слышит голоса сквозь боль, захлестывающую, как кровавая горячая волна. Голова его превратилась в клубок переплетенных нервов. Когда они касались друг друга, пробегал синий разряд – и в голове, позади глаз, вспыхивал слепящий, режущий свет.
– Жена Лота согрешила неверием и обращена была в соляной столб, – продолжал тот же голос. – Нам же Господь дал возможность осознать и раскаяться, узреть мир очами не физическими – кои грешны изначально, а духовными, кои откроются во время указанное. Слышите меня, братья! Зверь близок! Грядет время испытаний! Аминь!
– Аминь! – вторил хор.
Где я? Что случилось? – размышлял Иван сквозь приступы набегающей боли. – Все же было хорошо?
Было?
Надо признать, сначала действительно все складывалось неплохо. Паром доставил их к гермоворотам, отделяющим затопленную часть туннеля от сухой, ведущей к «Невскому проспекту». Здесь была своеобразная таможня – на островке из пластиковых бутылок и бочек, плавающем у самой гермы. Настил сделан из дверей от вагонов метро, на них поставлен стул и металлический бочонок в качестве письменного стола. Уныло светила газоразрядная лампа, свет был уставший, подрагивал, точно вот-вот заснет.
Изредка таможенник пихал ногой банку с угрем – тот вяло шевелился, раскрывая пасть, и лампа на несколько мгновений загоралась ярче.
На таможеннике была синяя рубашка машиниста. Рукава закатаны, обнажая заросшие курчавым волосом толстые руки. Таможенник окинул прибывших равнодушным взглядом, кивнул – туда идите. Документы даже не стал спрашивать. Нормально, подумал Иван.
Вправо от двери шел запасной ход. Через него путешественникам предстояло идти дальше.
Интересно, как герму будут обходить слепые? – подумал Иван. Вслед за поводырем он перепрыгнул на таможенный островок, настил под ногами закачался. Плеск воды.
Вот и все. Прощай, Новая Венеция.
Рядом встал Уберфюрер. Иван повернул голову, краем глаза заметил, как поводырь о чем-то шепчется с таможенником.
– Кузнецов, где ты? – Он повернулся. Блин!
Молодой мент лежал без сознания, раскинув руки, на пароме, вокруг него столпились слепые. Один замер с палкой в руке – видимо, он и ударил Кузнецова.
– Миша. – Иван сделал шаг вперед, уже чувствуя, что поступает неправильно. Точка в затылке налилась тяжестью. Нельзя было оставлять за спиной поводыря… Черт, нельзя…
Иван начал поворачиваться…
Удар. Голова словно раскололась.
Уже падая, Иван услышал, как взревел Уберфюрер, бросаясь в атаку.
Бесполезно, подумал Иван. Он падал словно сквозь прозрачный сироп – беззвучно и красиво. Пум-м. Настил спружинил, приняв его тело.
Еще удар. Боль. Темнота.
Бес-по-лез…
…но. Темнота.
Иван поднялся и сел. Пол был холодный, бетонный. Темнота такая, что даже собственных рук не видно. Только пятна скачут перед глазами. Но это просто реакция глазных нервов.
Он поднялся и протянул руки. Пальцы наткнулись на железные прутья. Шершавые, заржавевшие. Иван начал ощупывать их, чтобы составить представление о пределах своей свободы… Где он? В каморке под платформой? В каком-то коллекторе? Где?
Размеры Ивановой свободы не впечатляли. Пространство метра полтора в длину, метр в ширину. Если попробовать, то в прыжке можно дотянуться до верхних прутьев решетки. То, что вокруг клетка, Иван понял как-то сразу. Выхода из нее не было. Пальцы натолкнулись на навесной замок – тяжелый, гладкий. Холодный. В отличие от решетки, замок был явно новенький. В углу клетки стояло ведро для испражнений. Заботливые, блин.
Итак. И что мы имеем?
Удар по голове. Провал. Потом – клетка. Зачем слепым понадобилось это делать?
Неизвестно, сколько прошло времени. Без света Иван потерял всякое представление о часах и минутах.
Через некоторое, неизвестное ему, Ивану, время он перестал ощущать свое тело. Своеобразное состояние. Ему и раньше доводилось оставаться надолго в темноте, но тогда он мог идти, искать выход. И обычно находил. Сейчас же все, что Ивану было доступно – сидеть в замкнутом пространстве, огражденном железными прутьями. И думать.
Если я сойду с ума, то это будет здесь.
– Или я уже схожу с ума, – сказал Иван вслух. Голос в темноте существовал отдельно от него и звучал откровенно по-дурацки.
Тишина.
– Кто сходит? – сказали справа. – Молодой человек, выражайтесь, пожалуйста, поконкретней. И хотя бы представьтесь.
Иван открыл рот. Закрыл. Да ну, ерунда…
– Да ну, – сказал Иван. – Не может быть. Бред какой-то.
– Что вы имеете в виду? – поинтересовался голос.
– Мне уже чудится, что со мной говорит профессор Водяник, – ответил Иван честно. – Но этого не может быть!
Молчание. Долгое молчание.
Очень-очень долгое молчание.
– Иван?! – тот же профессорский голос.
Этого еще не хватало.
– Профессор, только не надо так шутить. Я-то надеялся, что вы в безопасности, сидите себе на «Василеостровской». Вернее, так оно и есть, а я просто брежу. Но пусть хотя бы в бреду все будет лучше, чем на самом деле, ладно?
Болтать в темноте было легко. Приятно.
– Так вы на «Василеостровской», Проф? – спросил Иван для очистки совести.
– Нет, – сказал профессорский голос из темноты. – Не хочу вас разочаровывать, но придется… Я сижу в клетке – как и вы, похоже. Мне очень жаль, Ваня. Как вы-то здесь оказались?
«Значит, я не схожу с ума, – понял Иван. – Вот бля».
Оказывается, все гораздо хуже.
История Водяника оказалась еще смешнее, чем у Кузнецова. Удачно сбежав от молодого мента, профессор шмыгнул в боковой коллектор. Проф почему-то был уверен, что прекрасно ориентируется в туннелях.
У него с собой были фонарь, карта, вода и запас еды.
Туннель вел напрямик к «Гостиному двору».
Иван застонал сквозь зубы. «Профессор, ну вы-то зачем повторяете ошибки молодых идиотов вроде Кузнецова?»
Профессор пошел по коллектору… свернул не туда… встретил команду слепых… поболтал о том, о сем… ему предложили разделить трапезу… очень образованные люди, кстати… Проф выпил воды… заснул.
И оказался здесь.
«Подозрительно много совпадений», – подумал Иван. Сначала Уберфюрер оказывается в Новой Венеции, затем Миша. Теперь вот Профессора встретили. Словно неведомая сила собирает их вместе.
Это что – знак судьбы? «Щас. Дождешься от нее, как же…»
В темноте кто-то громко застонал.
– Кузнецов! – крикнул Иван. – Слышишь меня? Ответь, если слышишь!
Молчание.
– Он что, тоже с вами? – удивился Водяник. – Какой настойчивый молодой человек! Я даже, стыдно сказать, начинаю им восхищаться.
– Идиотизм заразен, – насмешливо отозвались из темноты. Голос был Убера. – Я вон тоже хотел прогуляться… Прогулялся, бля.
– Привет, Убер, – сказал Иван. – Кузнецов с тобой?
Пауза. Шебуршение в темноте.
– Не, – сказал Убер наконец. – У меня одноместный номер. Может, с вами?
– Кузнецов! – позвал Иван без особой надежды. Никто не отозвался. Убили его, что ли? Эх, Миша, Миша. Лучше бы ты остался в Новой Венеции, в долгах, с разбитой спиной, но живой… – Куз-не-цов!
Бесполезно.
– Где мы вообще? – спросил Иван. – Что это за станция, Проф?
– Судя по тому, что я слышал от нашего тюремщика, это «Проспект Просвещения», – сказал Водяник. – Просвет в просторечии. Здесь живут слепые… вы понимаете, целая колония незрячих… Вам тоже встретился караван с поводырем? Мне вот встретился.
– А что им от нас надо? – допытывался Иван. – Зачем им мы?
Но профессор не успел ответить.
– Моя голова… ох… что… что случилось? – Голос молодой и испуганный. – Почему я ничего не вижу?!
А вот и Миша.
– Здравствуйте, Михаил, – серьезно произнес голос профессора. – Не скажу, что очень рад вас здесь встретить, но…
– Профессор? Вы? Почему я вас не вижу?! Что с моими глазами?
– Спокойно, – велел Иван. – Здесь просто темно. С твоими глазами все в порядке, Миша.
– Слава богу, – сказал невидимый Кузнецов. – Вот сейчас я вижу людей в белых одеждах…
– Что-о?
Иван повернул голову вправо и зажмурился. «Блять!» С непривычки даже слабый свет резал глаза, как ножом. Слезы покатились по лицу. Уберфюрер сдержанно выругался.
Какое удовольствие снова видеть!
Ни с чем не сравнимый кайф. Иван вдохнул. Словно даже воздуха больше стало.
«Включите свет, дышать темно и воздуха не видно». Детская поговорка.
Во главе процессии слепцов, идущей вдоль ряда железных клеток вроде той, в которой сидел Иван, был тот самый поводырь с Венеции – высокий, костистый, с осунувшимся, вытянутым лицом. Длинная жидкая бородка.