– Как что? – сказал Иван. – Газ. Та фиолетовая хрень, что мы сделали. Вы же сами рассказывали про этот американский проект… как его?
– «МК-Ультра». – Профессор вздохнул. Ивану казалось, что его вздох обрел физическую форму и теперь летает, мягко бьется о стенки камеры, как мячик. – Понимаете, сейчас это проект бьет по нам.
– Не понял, – сказал Иван.
– Галлюциногены и их военное применение – это был один из пунктов программы «МК-Ультра». Другой пункт – открытие доктора Камерона, который заведовал всем этим зоопарком, сенсорная депривация.
– Что это?
– Метод психологической пытки. Раскалывались самые стойкие люди, которых обычными пытками можно было убить, но не сломать. Смотрите, от чего страдают люди: галлюцинации, боли в голове и желудке, нервная возбудимость, подавленность, рассеянное внимание и многое-многое другое… И все это делается – не применяя физического насилия.
Иван помолчал. «Вот, значит, как».
– И в чем суть этой… депривации?
– В том, чтобы блокировать все каналы, по которым человеческий мозг получает сведения о мире. Для этого испытуемого помещали в соленую воду с температурой, равной температуре человеческого тела, надевали наушники и повязку на глаза. Такое положение вызывает сенсорный голод. Человек не чувствует ни рук, ни ног, его органы чувств не получают никакой информации. После нескольких дней заключения из человека можно было лепить все, что угодно. А доктор Камерон держал некоторых пациентов в таком положении до полугода.
– Да он садист, – сказал Уберфюрер.
– Верно. Это одна из черт характера, без которой настоящему ученому не обойтись.
– То есть – нас ломают? – уточнил Иван.
Профессор кивнул. Иван фактически видел, как он это сделал. Такой смешной профессор, собранный из цветных колец, как детская пирамидка. Раскрашенная голова с пластиковым носом. И он кивает. Кивает. Кивает…
Иван встряхнул головой. Глюки начинаются.
– Думаю, это предварительная обработка, – сказал Водяник. Темнота вокруг Ивана стала ярко-желто-багровой и пульсировала. Иван почувствовал тошноту. Вот блин.
Он вздернул голову, глубоко вдохнул. Кажется, что из-за отсутствия света ему не хватает воздуха.
– Знаете, Проф, – раздался голос Уберфюрера из изгибающейся, наплывающей красно-желтой темноты. – А вы, по ходу, правы. Меня с прошлой кормежки колбасит, как грибами закинулся.
Звуки его голоса были вытянутые, с зеленоватым оттенком. Буквы теплые и словно вырезаны из раскрашенного поролона. Они долетели до Ивана, мягко ударились в его лоб и разлетелись в разные стороны. Пум, пум… пум…
– Блин, – сказал Иван. – Что происходит?
Пум.
– Ничего, Ваня. – Голос профессора летел тяжело, с гипнотическими остановками и зависаниями. Буквы из прохладного пластика и хирургического металла. Иван фактически видел круглые блестящие заклепки на их боках. И белый, матовый пластик. Нет, теперь дерматин.
Нет, белая кожа. С рельефным рисунком.
Одна из букв «Н» долетела до Ивана и сдвинула его в стену, отлетела, отпружинненая.
Иван отшатнулся.
– Да… такими темпами я скоро начну по стенкам бегать.
– Тут есть некий метод противодействия, – сказал профессор.
– Какой же?
– Во-первых: разговаривать друг с другом. Так мы занимаем слух. Хотите, я расскажу вам анекдот?
– Ээ… Дальше.
Иван двинул головой. «Если я начну смеяться над анекдотом, рассказанным профессором – все, кранты. Значит, крыша у меня точно поехала».
– Во-вторых, – сказал Водяник обиженно. – Руки у нас свободны, верно?
– Подрочить предлагаете? – В голосе Уберфюрера был неподдельный интерес. – Онанизмом только и спасемся, Проф? Наши руки – не для скуки.
Обида Водяника выросла в размерах и теперь напоминала слона. Иван видел серую, в складках, слоновью кожу. «Такой как наступит, – подумал диггер, – мокрое пятно останется. Бля».
– Вам бы только одно!
Слон начал кричать. Иван удивился. Теперь слон был профессором.
– У меня голова болит, – сказал вдруг Кузнецов. – Вы когда говорите, у меня как будто сверлит кто… вот сюда, в висок. Больно.
– Это нормально, – успокоил его слон. Взмахнул хоботом. – То ли еще будет.
– Так для чего руки? – Иван удивился, до чего равнодушно звучит его голос. Словно издалека. Размеры его тела и голоса все время менялись, плавали.
– Не знаю, как некоторым молодым людям, – съязвил Водяник, – а так руки для того чтобы получать тактильные ощущения!
– А я про что? – удивился Убер. Голос его плавал где-то поверху, над головой Ивана. Ртутное пятно под самым потолком камеры.
– Ощупывайте пол, Иван. Михаил, вас это тоже касается. Пытайтесь, скажем так, видеть кончиками пальцев… Описывайте ощущения. Видите, уже два канала сенсорной информации мы задействуем.
– А в третьих… – Профессор помедлил. – Мечтайте. Вспоминайте. Это же идеальные условия для медитации. «Религиозный опыт» можно получить не только от ЛСД или фиолетовой пыли. Понимаете?
– Вы это серьезно, Проф? – спросил Убер. Его голос потяжелел и перелился в ртутную обтекаемую каплю, опустился ниже. Иван чувствовал присутствие и движение этой капли чуть выше своей головы, ближе к профессору.
Тот, правда, уже был совсем маленьким слоном.
– А что делать? – сказал Проф. – Кстати! Кто знает какие-нибудь стихи?
– Именно стихи? – удивился Кузнецов. – А почему?
– Сенсорный голод напрямую ведет к эмоциональной заторможенности. Человек скучает по любым поводам развеять скуку, но когда получает задание – он к нему равнодушен. Мы не можем потерять волю к борьбе.
Пауза. Капля Уберфюрера изогнулась и достигла профессора, зависла, рассматривая.
– Вот теперь, Проф, – сказал Убер. – Вы говорите дело. Всем проснуться! Кто первый читать стихи? – пауза. – Тогда это буду я. Итак: Редъярд Киплинг, «Гиены».
Когда похоронный патруль уйдет
И коршуны улетят,
Приходит о мертвом взять отчет
Мудрых гиен отряд.
За что он умер и как он жил —
Это им все равно.
Добраться до мяса, костей и жил
Им надо, пока темно.
Читал Уберфюрер негромко и сдержанно. Иван начинал видеть этих гиен, вереницей идущих через мертвое поле. Люди лежали на нем в резиновых плащах и противогазах, почерневшие от гари, вдалеке поднимался дым от огромной ядерной воронки.
Война приготовила пир для них
Где можно жрать без помех.
Из всех беззащитных тварей земных
Мертвец беззащитней всех.
Козел бодает, воняет тля,
Ребенок дает пинки.
Но бедный мертвый солдат короля
Не может поднять руки.
Гиены вонзают в песок клыки,
И чавкают, и рычат
И вот уж солдатские башмаки
Навстречу луне торчат.
И вот он вышел на свет, солдат, —
Ни друзей, никого.
Одни гиеньи глаза глядят
В пустые зрачки его.
Гиены и трусов и храбрецов
Жуют без лишних затей.
Но они не пятнают имен мертвецов:
Это – дело людей[2].
Когда Убер закончил, установилось молчание. Иван даже не сразу понял, где находится. Он все еще видел это поле и гиеньи глаза в лунном свете.
Да, пятнать имена мертвецов – это чисто человеческое увлечение. Звери честнее.
Твари наверху честнее, чем Сазонов.
«Всяко», – подумал Иван.
– Помолимся, братие!
В темноте опять звучал этот голос. Да что такое?! Даже поспать не дают! Иван заерзал, перевернулся на другой бок, попытался натянуть куртку поплотнее. «Блять, холод от пола собачий просто».
– Нет ада ни на земле, ни в небесах, – продолжал голос. – И нет рая. Осталось одно чистилище, где душам вечно скитаться, не зная покоя и радости. И называется оно: метро. Аминь.
– Аминь, – согласился хор.
– Грядет время, братья. Зверь все ближе! Ближе! Ближе!
«Какой к чертям зверь?» Иван понял, что темнота мешает ему сосредоточиться, перестать перескакивать с мысли на мысль. «Соберись, – велел он себе. – Надо отсюда выбираться к чертовой матери…»
Но сил собраться не было.
Когда голоса на мгновение умолкли, он провалился в сон.
– Вы знаете, мне не дает покоя… Щелчок. – Профессор помедлил. – Он действительно сказал «щелчок»?
– Кто сказал? – Иван поднял голову. Он сидел, прислонившись к решетке.
– Наш тюремщик. Игнат, кажется…
– Да, он сказал «щелчок» или ответить на щелчок – и что из этого? – вступил в разговор Убер.
– А то, что это означает… Он играл в ЧГК!
– Серьезно? – удивление в голосе Уберфюрера. – Ваш коллега?
– Что такое «чэгэка»? – спросил Иван.
– «Что? Где? Когда?» Игра такая была, интеллектуальная. Это наш профессиональный жаргон. «Щелчок» – взятие вопроса влет. Или когда версия «щелкает» – то есть очень красиво подходит к вопросу. Понимаете?
– Нет, – сказал Убер. – А, черт. Понимаю. И что дальше?
План составился совершенно фантастический. По словами Водяника, ЧГК – это невероятный драйв, приток адреналина. Фактически наркотик. Кто играл, этого никогда не забудет. Идея профессора: снова подсадить тюремщика на этот наркотик, а потом попросить о помощи. В общем, раскрутить.
– Ну-ну, – сказал Убер, выслушав. – Поебень какая-то, а не идея. Давайте, действуйте, а я посмотрю. Только ни хуя у вас не выйдет.
– Спасибо за оптимизм, – съязвил Водяник.
– Да не за что.
В следующий обход они начали забрасывать крючок. Когда шаркающие шаги оказались совсем рядом, Иван повысил голос: