– Во-вторых, я лично встречался с Саддамом Великим.
Иван вздернул брови.
– И что из того? Причем тут Саддам?
Молчание.
Иван слышал, как в углу жужжит муха, садится и вновь взлетает со стены комнаты.
– Мы подозреваем, что один из вас – сын Саддама.
Молчание. Иван посмотрел влево, вправо. Нет, он в комнате был один. Кроме Ланцы. И мухи.
– То есть я?
– Очень возможно.
Иван попытался справится со свалившейся на него известностью. Голова кружилась. Правда, скорее, от голода.
– И что дальше? Меня… кастрируют?
Марио Ланца улыбнулся.
– А вы этого хотите?
Ивана передернуло.
– Да как-то не очень, знаете, – сказал он. – Ты не обижайся, Марио, но мне мужчиной быть гораздо привычней. Но вы же, наверное, хотите ему отомстить?
– Саддаму Кровавому? – Тонкие брови Ланцы изогнулись. – Отомстить? Кажется, вы не понимаете, Иван. – Кастрат смотрел на диггера с улыбкой. – Мы ему наоборот, очень обязаны.
Иван поскреб ногтями небритый подбородок.
– Вы серьезно?
– Абсолютно.
Раздался звон колокола – резкий, но мелодичный. Марио встрепенулся.
– Пойдемте, праздник сейчас начнется.
Необычайно широкоплечий, огромный кастрат с ладонями, как совковые лопаты, вышел в женском платье на середину платформы и запел удивительно женственным голосом. Голос переливался, вибрировал. Нота тянулась. Когда же у него дыхание кончится? Иван уже перестал удивляться.
– Ария из оперы «То́ска» Пуччини, – пояснил Ланца шепотом.
– Что тоска, это точно сказано, – пробормотал Убер и зевнул в очередной раз. Иван начал опасаться, что скинхед в конце концов свернет себе челюсть. Ланца спрятал улыбку.
Праздник продолжался.
От переливов высоких голосов – таких высоких, что даже слов нельзя было разобрать, а если можно – то слова были явно не русские, Иван устал в первые пятнадцать минут. И целый час уже держался на силе воле. «Блять! Видимо, нужно быть очень большим фанатом оперного пения, чтобы жить здесь». Станция Ангелов – ладно, пусть так. Но лучше бы эти ангелы молчали. Или хотя бы пели что-нибудь более понятное.
Старейшины кастратов выступали в финале. Но наконец даже эта пытка подошла к концу.
– Пойдемте, – шепнул Ланца, тронул Иван за плечо. Они встали и направились к столу старейшин.
– Иван Горелов, сын Саддама Великого, – представил его Марио Ланца.
Иван неловко кивнул.
– Здравствуйте.
Старейшин было пятеро. Правда, старыми они могли считаться разве что по отношению к Мише Кузнецову. Всем им было чуть больше двадцати. В центре сидел располневший кастрат, ярко накрашенный, с подведенными бровями, в свободном одеянии через одно плечо. По сравнению с подтянутым Ланцей он выглядел совсем обабившимся. Накрашенный тоже пел сегодня, но Иван, хоть убейте, не мог вспомнить, что именно.
– Вы похожи на своего отца, – сказал накрашенный.
«Да уж».
– Спасибо, – сказал Иван.
– Мы благодарны вашему отцу… за все. Многие бы, уверен, постарались отомстить сыну Саддама Кровавого, но мы не из их числа. Этот праздник в честь нашей свободы.
– Но… почему?
Кастраты переглянулись. Главный сказал:
– Он сделал нас такими, какие мы есть. Лишенными страстей. Лишенными этой дикой, затмевающей все звериной похоти. Понимаете? Мы стали лучше. Нет, мы не собираемся мстить Саддаму, оскопляя его единственного сына. Наоборот, вас ждет почет и уважение.
– Мне нужно домой, – сказал Иван твердо. – Мне. Нужно.
– Понимаю, – сказал главный. – Мы бы хотели воздать вам еще почести… но мы уважаем волю сына Саддама.
– Понимаю, – сказал Иван. – Спасибо. Это было… – Он помедлил, подбирая нужное слово: – …великолепно.
Накрашенный кивнул – видимо, слово было правильное. Ланца взял Ивана за локоть и повел обратно, к рядам зрителей.
– Что это было? – спросил Иван.
– Благородство. – Ланца стал вдруг серьезен. – Ты дал нам возможность проявить благородство, Иван. Иногда этого достаточно. А сейчас – праздник продолжается!
Иван мысленно застонал.
– Почему у тебя такое имя странное? – спросил Иван.
– Оно не странное. Это имя великого тенора старых времен – до Катастрофы. Видите ли, у нас есть и Карузо, и Паваротти, и Робертино Лоретти, и даже Муслим Магомаев – хотя это как раз, на мой вкус, самонадеянно. Все-таки он был баритон… Когда мы основали здесь общину, каждый из нас выбрал себе имя по вкусу – из знаменитых певцов прошлого…
Ланца посмотрел на Ивана с легкой улыбкой. Знает, понял Иван. «Фотографическая, бля, память».
– Я не сын Саддама, – сказал Иван. – Вы же это знаете, верно?
Кастрат кивнул.
– Конечно, знаю. – Голос его, высокий, хрустальный, звучал странно: полуженский, полудетский тембр. – Но вы бы были… э, подходящим кандидатом на эту роль. К тому же, боюсь, вы сами многого не знаете, Иван. Я помню вас – мальчишку чуть старше меня. Мне было шесть, вам, думаю, лет восемь.
И значит, вашего отца я тоже знал. Раз вы были там, то ваш отец входил в ближний круг Саддама Оскопителя, Саддама Великого.
Иван помолчал.
– Как его звали? Ну… – Диггер помедлил и все-таки произнес: – Моего отца.
– Я не знаю, кто из тех людей был ваш отец, – сказал Ланца. – Простите.
– Ну, блин, – сказал Иван. Через силу улыбнулся. – Ничего, как-нибудь переживу.
«Кому, черт возьми, вообще нужен этот отец?» Иван почесал затылок. Дожил себе до двадцати шести и тут – на тебе. Открытие.
Ланца провел их через блокпост «Пионерской». Охраняли выход два таких же высоких, плечистых кастрата. Если бы не смазанные движения и не бабьи лица, их можно было принять за нормальных мужиков.
«Есть в этом что-то противоестественное», подумал Иван.
Такое ощущение неправильности. Даже слова толком не подберешь.
На прощание Ланца протянул ему каску с коногонкой и древним аккумулятором, который нужно было крепить на пояс.
– Все, здесь я с вами расстаюсь. Вот ваши вещи. С оружием, простите, сложнее… – Он снял с плеча старый «калаш», захваченный ими у слепых, отдал Ивану. – Патронов всего восемнадцать. Я не смог достать еще…
– Ничего, – сказал Иван. – Что-нибудь придумаем. Не в первой.
– Не знаю, насколько хватит заряда аккумулятора, – сказал Ланца. – У меня лежит в памяти пара книг по электротехнике, но я, понимаете ли, их еще не читал.
Иван усмехнулся.
Убер медленно подошел. Видно было, каких усилий ему это стоило. Его лицо подергивалось.
– Прощайте, Убер, – сказал Ланца высоким «ангельским» голосом. Протянул руку.
– Бля, – сказал Уберфюрер в сердцах. Шагнул вперед и осторожно, словно опасаясь раздавить, обхватил эту ладонь своей. Нажал. Ланца продолжал улыбаться. Уберфюрер нажал сильнее. От напряжения у него на шее вздулись вены.
Ланца невозмутимо улыбался.
– Ну вы… ты мужик, – сказал Уберфюрер, наконец сдавшись. Осторожно потряс распухшей, красной ладонью. – Уважаю. Спасибо тебе.
Вот и все. Бывай, станция Ангелов.
– Вы… ты… – Убер усилием воли справился с собой. Поднял голову. – Ты не мог бы нам спеть? Только что-нибудь… э-э… человеческое.
Похоже, оперный праздник достал не одного Ивана.
– Почему бы и нет. – Кастрат улыбнулся.
– В юном месяце апреле, – запел Ланца. – в старом парке тает снег…
Детская песня ширилась и набирала силу. Голос звучал – казалось, что одновременно поют ребенок и женщина. И им отвечает эхо – огромным детским хором.
– Крыла-а-атые качели… летят-летят… ле-етят.
Они шли по туннелю и слышали, как поет Ланца – кастрат с уникальной памятью.
Голос был чистый и прозрачный. Как кристалл.
Далеко отсюда Призрак задирает голову, слыша этот голос.
Серый Призрак переступает с места на место и морщится – насколько он способен проявлять эмоции. Высокочастотная вибрация – нет, ему не нравятся звуки такой высоты. Они вносят искажения в картину мира, мешают видеть. Сеть туннелей – он ощущает ее как кровеносную систему – подергивается перед его глазами. Серый втягивает в себя воздух – люди бы удивились, узнав, сколько воздуха он может вдохнуть за один раз. Хотя с тем же успехом он может и не дышать совсем.
Он идеальная машина для выживания.
Ноздри холодит и щекочет – здесь запахи. Но главное не это. Призрак чувствует мир по-другому. Мир полон радиочастотных излучений. Каждый человек, каждое живое существо – это радиостанция, говорящая на своей частоте.
Запахи.
Светящийся мир, потрескивающий мир.
Он чувствует слабые нотки страха. Помехи. Тот, кого он преследут, наделен чутьем и подозревает, что что-то не так.
Призрак заранее предчувствует важность момента, когда они – он и тот, кого он преследует – встретятся. Это будет как разряд молнии. Синяя вспышка, запах озона.
Это будет лучшая еда на свете.
Глава 13Ведьма
Трещина бежит по трубе, расщепляет ржавые чешуйки, окольцовывает металл. Вот так всегда. У каждого есть предел прочности. Будь ты даже на сто процентов стальным, и на тебя найдется точка опоры, усилие и правильное приложение силы.
Физику, блин, знать надо.
Иван оторвал взгляд от трубы, повернулся. Подсветил фонарем. Водяник, шедший за ним, заморгал. Фигура профессора казалась оплывшей и одновременно исхудавшей – синие комбинезон и куртка на нем болтались, как на вешалке, на коленях пузырилась ткань. Всклокоченная борода Профа спуталась окончательно, морщины уходили на огромную глубину, кожа стала не просто бледной, а серой, словно крошащийся старый бетон. Мешки под глазами.
– Скоро уже, – сказал Иван, чтобы подбодрить профессора. Водяник равнодушно кивнул. Последний переход дался профессору непросто. Держать диггерский темп нелегко, тут даже подготовленные люди сдают – не то что ученый, годами сидевший, не выходя, со станции. Сколько Иван помнил, Проф всегда был на «Василеостровской». «Когда я пришел туда? Лет шесть назад? Семь?» Иван скривился. А все равно пришлый.