– Мы слышали шум воды, – сказал Иван. – Это где-то здесь, на ЛАЭС? Неужели канализация все еще работает?
– Нет. – Федор покачал головой. – Это водосброс реактора. Станция забирает воду из моря для охлаждения реактора, затем отработанную воду сбрасывает обратно в Залив. Вклад в местную радиоактивность. Впрочем, очень незначительный – по сравнению с тем, что уже есть.
– Другими словами… – Иван помедлил. – Реактор все еще работает, вы хотите сказать?
Федор поднял брови, оглядел компанию Ивановых диггеров.
– Разумеется, работает. А вы разве не за этим сюда шли?
Ого. Диггеры переглянулись. Убер поднял брови.
– Это все-таки моя специальность, – сказал Федор. – Реактор – штука капризная, но вполне надежная при должном уходе. Зато у меня есть электричество, горячая вода, душ, освещение, музыка, кино…
– Завели себе костерок, – уважительно протянул Убер.
– Именно.
– Понимаете, атомная станция – это замкнутая саморегулирующаяся система. Теоретически, даже если все люди разом исчезнут, ничего не изменится, все системы продолжат работать в автоматическом режиме. Одной загрузки атомного топлива в реакторе хватит на много лет работы. Так совпало, что третий блок – мой блок – был долгое время на ремонте и модернизации, поэтому загрузили его перед самой Катастрофой. В штатном режиме, на ста процентах мощности, он может работать больше пяти лет. Если снизить мощность примерно до пятидесяти процентов… что я и сделал… срок работы реактора увеличивается в несколько раз.
– Тогда почему остальные блоки не работают? – спросил Иван. – Или работают?
Федор улыбнулся.
– Не работают.
– Почему?
– Я их заглушил. Иначе бы они расплавились. Вот это проблема автоматического режима. Реактор вырабатывает воду для охлаждения и расплавляется. На это нужно примерно месяц, что ли… Поэтому я их заглушил. Нелегко пришлось, конечно. У меня есть «чувство реактора», это как у водителя есть чувство автомобиля, но там были чужие реакторы, не мои. Другая марка автомобиля. Четвертый блок у нас был на ремонте, поэтому мне пришлось заглушать только два. Первый и второй блоки. Второй быстро заглушился без особых проблем, а вот с первым пришлось повозиться… Как на машине в гололед… впрочем, вам это ничего не скажет.
– Мне скажет. – Убер словно проснулся. Иван даже начал забывать, что скинхед рядом, потому что тот сегодня по большей части молчал.
– Тогда вы понимаете. Пару раз меня чуть не «занесло». Еще немного, и был бы тут второй Чернобыль.
– Да тут весь мир… – Убер замолчал, почесал затылок.
– Верно.
– Анекдот рассказать? – усмехнулся Уберфюрер и, не дожидаясь ответа, заговорил на два голоса: – Чукча, ты куда идешь? В Чернобыль, однако. Зачем, там же радиация? Чукча: в Москве – двадцать рентген в час, в Питере – десять рентген, в Чернобыле – пять рентген. Всей семьей загорать будем, однако!
Скинхед огляделся, дожидаясь реакции. Все молчали.
– Как-то не смешно, – сказал наконец Кузнецов. Иван кивнул.
Бывает, что и хорошие рассказчики рассказывают неудачные анекдоты…
И вдруг Мандела оглушительно захохотал.
– Ой, не могу… Оборжаться просто. Загорать будем… ха-ха-ха… ой… – Он уперся руками в колени, выдохнул, но все равно продолжал трястись от смеха. – Не… могу… ха-ха-ха…
Убер молча смотрел на это представление.
– Сдается мне, – сказал Убер наконец. – Что ты у нас расист, Мандела.
– Что? – Негр перестал смеяться.
– Чукчи ему не угодили. – Глаза Убера сузились. – Да я тебе за чукчей пасть порву, понял?
– А чем чукчи лучше негров? – Мандела выпрямился.
– Они далеко.
– Значит, центральное освещение? – Старик покачал головой.
– Да. Мы думаем, метро снабжается отсюда, с ЛАЭС, – сказал Мандела.
Федор кивнул.
– Вполне может быть. Подземные линии электроснабжения, хмм. Думаю, их сделали как раз перед Катастрофой – как резервный канал передачи. Возможно, что подключены к этим резервным линиями не только мы… другими словами, многократное дублирование. По-военному, прямо скажем. Возможно, даже когда ЛАЭС выработает последнее топливо – впрочем, его у меня как раз много, я столько не проживу, электричество в метро все равно будет.
Старик внимательно оглядел слушателей.
– Давайте я отведу вас туда, где вы будете спать, – предложил он.
Иван благодарно кивнул. События этого дня придавили их, словно обвал туннеля. Да и полночи в противогазах – это кого угодно вымотает. Бойцы едва передвигают ноги. Сидят, клюют носами.
Иван шел за стариком и думал: атомная станция.
«Ну, бля, серьезно, надо же, твою мать!»
Она действительно существует. И работает.
Они шли по коридорам, освещенным лампами дневного света в потолочных светильниках. Иван, не переставая, вертел головой. Стены, обшитые деревянными на вид панелями и украшенные плакатами вроде «Сотрудник, помни о радиационной безопасности! Твое потомство в твоих руках». Федор пояснил, что это было нечто вроде шутки, работники ЛАЭС готовились к празднику.
В коридорах стояли диваны для отдыха. По углам засохшие растения в огромных горшках. Полумрак скрывал следы прошедших лет.
«Жаль, что Звездочет этого не увидит. И профессор Водяник.
Интересно, смогу ли я заснуть, зная, что надо мной нет многометровой толщи земли? – подумал Иван. – Наверное, не сразу…
Угу. Скорее всего коснусь подушки головой и отрублюсь».
– Что это? – Иван огляделся. Огромное помещение, освещенное так, что резало глаза. Лампы тут были везде. Очень яркие. Очень.
Белые стены, блестящие от света десятков ламп дневного света. Гладкий пол. На полу в центре зала – огромный круг, составленный из сотен цветных квадратов. Некоторых квадратов не хватало, зияли провалы.
Под потолком зала – железные лестницы, рельсы-направляющие, в углу замер длинный цилиндр огромного крана… или подъемника? Стальные станины уходили под потолок.
– Куда мы пришли? – спросил Иван.
– Центральный зал, – сказал Федор. – Под вашими ногами фактически сам реактор. Вот этот круг, что вы видите – с квадратиками – мы называем его «пятак». Это зона загрузки топлива в реактор. Видите, они разного цвета…
– Э-э… а почему мы пришли именно сюда?
– Я здесь сплю.
– Что, прямо на реакторе?! – Даже Убер выглядел обалдевшим.
Старик усмехнулся.
– Зачем же прямо на реакторе? Вон там, в углу.
Иван оглянулся. Действительно, за металлическим стеллажом, заполненном какими-то механизмами и деталями, виднелся край полосатого матраса. Ну, старик. Кремень.
– Сумасшедший мир, – сказал Федор. – Разве я когда-нибудь думал, что буду спать в реакторном зале, чтобы защититься от излучения снаружи? Но здесь действительно безопаснее всего. Под вашими ногами – плита биологической защиты реактора, мы называем ее Елена. Толщина Елены несколько метров, над головой – бетонный козырек, который, теоретически, выдержит падение на него реактивного самолета.
– Охуеть, – только и сказал Убер. Федор кивнул.
– Это самое безопасное место на станции. Поверьте старику.
И конечно, даже в самом безопасном месте почему-то не спалось.
– Мандела, ты любишь блюз? – спросил Иван. Косолапый рассказывал, что лучший блюз всегда исполняют черные люди. И еще Том Уэйтс, конечно, но это исключение. «Негры очень музыкальны. Ритм у них в крови», говорил Косолапый. «А теперь послушай вот эту кассету»… Косолапый научил Ивана не только тому, как быть диггером, но и разбираться в музыке.
– Почему я должен любить блюз? – удивился Мандела, привстал на своем матрасе. – Только потому, что я черный? Конечно, я могу петь таким голосом… – Мандела запел тонко и высоко, пританцовывая на месте и щелкая пальцами. – А-у-у, а-у-у-у.
Чем-то это напоминало пение Рэя Чарльза, которого Косолапый тоже уважал, только – очень уж отвратительный вариант.
– Вообще-то это был простой вопрос, – заметил Иван.
– Без расизма? – насторожился Мандела.
– Ну… почти.
Мандела засмеялся.
– А по-моему, кто-то ни фига не понимает в блюзе, – сказал Убер. – Вот ты можешь отличить чикагский блюз от техасского? Скажи честно, можешь?
Негр перевел взгляд с Убера на Ивана.
– Да ну вас к черту с вашим блюзом! – обиделся Мандела, скатал в валик матрас с подушкой, одеялом и ушел спать в другой угол.
Демонстративно.
Будь тут дверь, он бы ей хлопнул.
– Что ты к нему цепляешься? – спросил Иван. – А, Убер? Нормальный же парень.
– Нормальный, – согласился скинхед. Откинулся на подушку, заложил руки за голову. – Что я, не вижу? Но мне по приколу его цеплять, понимаешь? Да и вообще, подумай сам – вот я скинхед, правильно?
Иван посмотрел на свежевыбритую голову Убера и улыбнулся.
– Ну не знаю, как тебе сказать прямо…
– Да пошел ты, – беззлобно огрызнулся Уберфюрер. – Вот я скин, а он негр… Это же классическая ситуация настройки имиджа!
– Не понял. – Иван нахмурил брови. – Чего?
– Вот я бритоголовый. Бритоголовый что делает, когда видит чернокожего? Правильно! Идет и задирает его черную задницу. Логично, брат? Логично. А если такой бритоголовый весь из себя скинхед стоит и не задирает негра, он что – боится, получается? Это значит, яиц у него совсем нет, у этого скинхеда? Так что все правильно, андестенд? А например, если негр не замечает, что рядом с ним потенциальный расист – и не идет бить его белую арийскую задницу, он кто? Вот то-то. Короче, Иван. Не лезь к нам с Манделой. Мы сами разберемся. Это вопрос доминирования.
– Ты же говорил про имидж? – уточнил Иван.
– Да иди ты, – отмахнулся Убер. – Знаешь, почему я на самом деле его достаю?
– Ну, скажи.
– Не потому, что он черный, а потому, что слабый. Понимаешь? Он слабый. Терпит. День, когда он врежет мне по морде, будет последним днем моих над ним издевательств. А пока, извини, не заслужил. Вот так-то, брат.