– Ага, – сказал Иван. «Смотри, какой воспитатель нашелся. Что-то не подозревал я в нем педагогических наклонностей. А они есть».
Убер потянулся. Зевнул так, что кожа на челюстях едва не лопнула.
– Давай спать, что ли?
Иван кивнул, натянул одеяло до подбородка. Высоченный потолок реакторного зала мешал погрузиться в сон – непривычно большое пространство, вообще все непривычно. Пол из свинца или что там еще, это же надо.
«Но мы же сюда добрались, верно?»
Сон не шел. Не чувствовал Иван себя уютно. Вспомнился рассказ Водяника про Петра Первого, основателя Петербурга… мол, тот не мог спать в больших помещениях, и ему всегда натягивали над кроватью полотно, как второй потолок. А еще Петр боялся тараканов. Иван зевнул. «Тараканы – я ведь и не помню уже, как они выглядят». Закрыл глаза. Полежал. Еще полежал. Да что за ерунда! Спать хочется зверски, а сон не идет.
Он поднялся. Все вокруг спали. Сопение Кузнецова было тревожным, словно ему снился не очень хороший сон. «Надеюсь, твой сон лучше, чем мои», подумал Иван.
Он нашел на полу свернутую в несколько раз ткань. Размотал – вполне приличный тент получится. Аккуратно, чтобы не разбудить, набросил ткань на стеллаж, теперь закрепить… Иван прижал край ткани тяжелой деталью, похожей на маховик дизеля, только с круглыми отверстиями на боку. Протянул полотно над спящими, чтобы оно легло на станину… перебросить на другую сторону. Готово. Иван отошел на несколько шагов, полюбовался сделанным. Вполне приличная палатка получилась.
Теперь можно и поспать.
Он вернулся, ступая неслышно, как крадущийся по улицам Питера диггер, пробрался между спящими. Лег на койку – она все еще хранила тепло его тела – и потянул на себя одеяло. Спать. Спать…
– Командир? – позвали его.
– Миша? – Иван открыл глаза. – Чего тебе?
Глаза Кузнецова блеснули в темноте. Он приподнялся и оперся на локоть.
– Я тут подумал… Здорово, что мы дошли до ЛАЭС. Верно, командир?
«И помни, прямой путь – не всегда самый короткий», вспомнил Иван.
– Верно, Миша. Спокойной ночи. Хороших снов.
– Приятно снова видеть человеческие лица. – Федор откашлялся. – Извините… Живу здесь совершенным отшельником. Знаете, в старое время – до Катастрофы – была одна профессия, которая мне ну очень нравилась. Смотритель маяка. Сидишь себе круглый год на крошечном островке, в каменной башне, слушаешь рокот волн, указываешь путь кораблям… Да, отличная профессия. А я вот смотритель реактора. Не так романтично звучит… но все-таки не жалуюсь. Только иногда так хочется с кем-нибудь перекинутся хоть парой слов… Кстати! Скажите, вам… ничего не говорит имя… – Он помедлил. Провел пальцами по губам, словно в сомнении. – Энигма?
Иван чуть не захлебнулся чаем.
– Откуда вы?
– Ага. – Лицо старика просветлело. – Значит, я не схожу с ума. Как у него дела?
– Нормально. Он слепой вообще-то.
– Я знаю, – кивнул Федор.
– Знаете?
– Конечно. Мы с ним долго разговаривали. Он мне рассказывал про свое ранение в тот раз, когда мы, скажем так, случайно созвонились. Это была микроволновая пушка, кажется.
Иван аккуратно поставил кружку на стол. Значит, Энигма не выдумал тот разговор? Какая приятная новость.
– Значит, он не всегда был слепым?
– Думаю, нет. Впрочем, вы и сами это знаете, верно?
Иван кивнул.
– Он раньше был диггером.
– Кем?
– Ну, кем-то вроде нас. – Иван обвел рукой сидящих у телевизора. Голубоватый свет экрана истончал силуэты сидящих Кузнецова, Седого, Манделы, Убера. – Разведчики, короче. Только он старше и круче… наверное.
Старик кивнул. Морщины собрались на лбу, разгладились.
– Ага, понимаю. Но, видимо, даже на опытных разведчиков случается проруха. Он рассказывал, что исследовал какой-то секретный объект… или лабораторию? Там с ним и случилась эта… неприятность.
Иван хмыкнул.
– Да уж… обтекаемо сказано.
Один из силуэтов, облитый голубым свечением, встал и направился к столу, за которым сидели Иван со стариком.
Вблизи силуэт оказался Манделой, в руке у него была чашка с блюдцем.
– Еще чаю, пожалуйста, – произнес негр церемонно. – Если не затруднит.
– С удовольствием, сэр. – Старик улыбнулся. Поднял чайник, наклонил над чашкой. Взвился вкусный – Иван на секунду даже задержал дыхание – пар, пахнущий чем-то настоящим. Именно, подумал диггер. Куда уж нашим метровским чаям до него.
– Премного вам благодарен, добрый сэр, – отозвался Мандела, чуть поклонился, стоя с чашкой в руке. Повернулся, чтобы идти к телевизору…
– Что такое микроволновая пушка? – спросил Иван у Федора. Спина Манделы замерла. Напряглась. Иван заметил это краем глаза.
– Вы знаете, что такое микроволновка? – спросил старик. – Такая печка для разогревания еды?
– Нет.
– Обычно они вот такого размера. – Старик показал ладонями. – В них готовят еду… на скажем, волнах, которые заставляют молекулы воды колебаться с такой скоростью, что вода закипает.
Иван попытался представить и помотал головой.
– И как это повлияло на Энигму?
– Он пытался открыть дверь, там была автоматическая защита – и она сработала. К счастью, Энигма вовремя понял, что что-то не так. Но словил напоследок микроволновый импульс. Краешком задело, но все равно…
– То есть?
Федор посмотрел на диггера.
– Грубо говоря, его глаза сварились.
Иван помолчал. Вот как. «А мозги у него, случайно, не сварились?» Этим бы легко объяснились странности в поведении слепого.
– И где стояла эта… хмм… эта пушка?
Федор пожал плечами.
– Где-то около станции «Невский проспект». Или «Гостиный двор»? В общем, где-то там. Какой-то секретный объект, я точно не знаю.
Иван вспомнил последний их с Шакилом «залаз». Как раз в районе «Гостинки-Невского». Ствол на потолке, который целился в камни… и ничего не происходило. Автоматический пулемет?
Может, и не пулемет.
Может быть, Иван всего на полшага не дошел до того, чтобы свариться заживо?
Мандела стоял рядом, словно забыл, зачем приходил.
– Что вы там смотрите? – спросил Иван. До него долетали только обрывки песен и экспрессивных театральных выкриков. «Я задержу их, ничего». «Защищайтесь, господа», «Каналья!» и прочее.
Мандела пожал плечами.
– «Три мушкетера» называется. Хороший фильм, только непонятный немного.
Старик негромко засмеялся.
– А мне «Два бойца» нравятся, – сказал Иван, посмотрел на Федора. – У вас случайно нету?
– Здесь есть кто-то еще, – сказал Седой. Иван облизнул губы – растрескались совсем, помолчал. Пожилому скинхеду верилось сразу.
– То есть?
– Не один он здесь живет, зуб даю.
– Может, женщину от нас свою прячет? – предположил Иван. – Я бы так и сделал, наверное. Видок-то у нас бандитский, прямо скажем.
Седой покачал головой. С сомнением.
– Не знаю. Может, и женщину. Может, нет. Но точно кого-то прячет.
– Вы один живете, точно? – Иван смотрел в упор. – Мы думаем, здесь есть кто-то еще. Почему он или она от нас скрывается?
Федор помедлил. Иван видел, как сжались его руки с тонкими пальцами. Морщинистая кожа с синими узловатыми венами. Интересные у него мозоли, кстати…
– Никого здесь нет, – сказал Федор наконец. – Извините, мне надо побыть одному… простите…
И вышел. Иван посмотрел ему вслед. Интересно, от чего бывают такие мозоли? Он поднял свои ладони и внимательно разглядел. Понятно, от чего.
От лопаты.
В следующий раз Иван выбрал время, чтобы задать вопрос про мозоли. Сначала старик долго молчал.
Потом предложил диггеру одеться на выход.
Интересно, подумал Иван. «Убьет меня и закопает где-то в лесу?»
За корпусом ЛАЭС простиралось ровное поле.
– Раньше это был газон, – пояснил Федор глухо.
– А теперь? – спросил Иван, хотя уже начал догадываться.
Кресты, сваренные из металлических трубок, торчали из земли. Их было несколько десятков. Некоторые – с надписями. Часть даже с оградками.
– Теперь это кладбище, – сказал Федор. Серый туман наползал на ЛАЭС. Гигантские трубы напоминали ноги огромного чудовища, застрявшего в мутной пелене.
Иван подошел к одной из оградок, наклонился, напряг зрение.
«Марина К. род. 1993» – прочитал он. На могилке лежали стебли бурого растения с острыми листьями и белесыми некрупными цветками. Иван слышал про традицию носить цветы на кладбище, но видел такое впервые. Кто она был старику? Иван покачал головой. Жена? «Это не мое дело».
– Возвращаемся, – сказал старик. Иван кивнул.
Перед уходом они остановились, чтобы еще раз попрощаться с умершими. «Минута молчания в память павших. Сейчас!» Иван склонил голову.
– Я нахожу их везде и хороню здесь, – сказал старик. – Чтобы было по-человечески. Понимаете, Иван?
– Да. Мне кажется, понимаю.
– Петербург – англицкий город, – сказал Федор.
– Ангельский?
Старик улыбнулся.
– Английский, то есть. Это старое выражение.
Он откинулся в кресле и начал читать – негромко, чуть отстраненно, с паузами в нужных местах:
– Прекрасен и сумрачен, как бабуин, что с английской гуляет трубкой, с английским зонтом, в клетчатом пледе шотландском и шарфе на шее большом.
Ко всем обращаясь по-русски, четко, до буквы звучит, ленинградских кровей он старинных, на любом языке говорит.
Странный для всех, равнодушен, ночью разводит мосты. Вантовый, ванты, калоши, булка, поребрик, носки.
Трубу он с собой не таскает. Дома забыл саксофон. Гордый.
Гордый. Звучит саксофон.
– А еще у этого бабуина должны быть пушкинские бакенбарды, – произнес голос Убера. Иван и не заметил, когда тот появился в библиотеке. Заново выбривший голову скинхэд стоял, опираясь на спинку кресла жилистыми руками – Иван видел на его плече татуировку «серп и молот», наполовину скрытую рукавом футболки. Отсветы живого пламени ложились на скуластое, с запавшими щеками лицо Уберфюрера. Красивое и мрачное, как закат постъядерного мира.