Потому что из льдисто-серых глаз Сазона на нее смотрит голодная мерзкая тварь.
В стеклянном шарике кружились обрезки блестящей фольги. Снег продолжал падать – медленно, красиво. Опускался на заснеженную равнину, на аккуратные крошечные елочки, на крышу домика. Сазонов покрутил шарик, поболтал. Бульк! Снег снова начал падать. Когда-то этот шарик должен был стать свадебным подарком Ивана своей невесте. Но не стал.
«Потому что я вмешался».
«Это было просто, – думает Сазонов. – Я забрал его команду. Его жизнь, его станцию… Даже этот дурацкий шарик я у него забрал. Теперь заберу его женщину. Как тебе такое, Иван?!
Все, что было твоим – стало моим.
Или – станет».
Конечно, она всегда знала, что однажды он может не вернуться. Он – диггер. Его любовница – мертвый город наверху. Смешно, но Таня ревновала его к этим замерзшим пустым набережным, каменным парапетам и гранитным львам, которых она видела только на картинке. Опасность наверху всегда была ее, Таниной, соперницей – старше и мудрее; она не заманивала Ивана, не звала, но он всегда возвращался к ней.
Ива-ива-ива-ван.
Он больше не встанет в дверях, прислонившись плечом к клеткам, в которых копошатся и посвистывают морские свинки. Он больше не будет спрашивать у Бориса: «Что, не сдох еще, оглоед?»
Потому что оглоед сдох.
Она посмотрела на белую коробку с красной надписью Quartz grill. Борис сопел и возился в опилках. Когда началась блокада, его собирались съесть, но она отстояла…
Отстояла его право быть последним.
«Все у меня забрали, хотя бы его не забирайте».
Татьяна идет по проходу, несет кастрюлю с намешанными остатками – очистки, грибы, стебли, водоросли, одно парящее варево. С началом блокады все стало намного сложнее.
Иван кончился.
Оглоед сдох.
Кажется, ей даже удалось к этой мысли привыкнуть. Почему нет, ведь она железная. Она – стальная.
А Хозяин Туннелей все так же молчит в темноте перегонов, держит свое трубное дерево с кроной готовым к новым жертвам.
И ветер теребит шелестящие цветные ленточки.
«Он не вернется. Никогда».
А потом она слышит, что Иван живой. Что он на «Невском» кого-то за что-то там убивает. Что он убийца и маньяк, которого только из уважения к памяти павших не называли убийцей и маньяком – а теперь он воскрес и получит за свои преступления по полной.
Славно, да?
Ей кажется, что она сейчас обернется, а он стоит в проходе между клетками, прислонившись к ним плечом, и насмешливо улыбается.
Треснувшие губы. Крепкие руки.
И покой. Сейчас она обернется и увидит…
«Почему ты не пришел? – думает Таня. – Что тебе помешало?
Ты меня больше не любишь?
А у твоей любовницы наверху – у мертвой, пустой каменной земли, продутой всеми ветрами – разве нет больше дел, кроме как снова забирать тебе к себе?
Снежная королева, вот кто она.
Сырая невская земля.
Холодная завистливая сука».
Сазонов повертел шарик в ладонях. Пламя электрического фонаря отражалось в стеклянных боках. На стекле оставались жирные следы пальцев.
Что Иванядзе находил в этот игрушке?
Сазонов размахнулся и швырнул шарик в угол каморки. Хрясь! Разлетелись осколки. Брызги. Серебряные блестки плавают в лужице глицерина.
«То же будет и с ней. С твоей Таней, Иван».
Он встал. Пора одеваться. Церемония скоро начнется. Не хотелось бы пропустить приезд генерала. Сазонов скривил губы. «Старого кретина».
– Кто мой отец? – спросил Иван. – Я никогда не спрашивал, но…
Евпат поднял голову и внимательно посмотрел на него.
– Так и не рассказали тебе, значит? Генерал Мемов.
«Ты убьешь собственного отца». Иван кивнул: понятно. Вместо ожидаемого взрыва эмоций он почувствовал только пустоту.
– Он тебя искал, – сказал Евпат. – Но не нашел – потому что так хотела твоя мать. А я ей помог – сначала с побегом, затем укрыться. Я был вашим телохранителем, но ты всегда называл меня дядей.
– Но теперь? – спросил Иван. – Почему ты со мной?
– Вполне возможно, что меня на самом деле нет. – Дядя Евпат посмотрел на Ивана. – Вполне возможно, с тобой разговариваю не я, а твоя опухоль головного мозга. Или, скажем, застарелая гематома. Помнишь, тебя ударили в детстве? Сгусток крови так и не рассосался, если тебе интересно… Да и вообще ты частенько получал по голове, надо признать.
– Что мне делать? – спросил Иван.
– Помнишь, ты пришел ко мне и спросил: жениться тебе или нет?
– Да. И ты мне сказал: женись.
– Правильно. – Дядя Евпат смотрел на Ивана с грустью. – А если бы я сказал: нет? Что бы ты сделал?
– Я бы все равно женился.
– Почему? – словно удивился дядя Евпат. – Разве я когда-нибудь давал тебе плохие советы?
– Хорошие.
– Тогда почему?
Иван прикрыл глаза. Снова открыл.
– Это решение я хотел принять самостоятельно. Оно мое.
Дядя Евпат смотрел на него строго и жестко:
– И ты готов нести за него ответственность?
Иван помолчал.
– Да.
– Всю ответственность?
Пауза. Долгая-долгая пауза.
– Да.
– Ты вырос. – Дядя Евпат внезапно улыбнулся. – Как ты вырос с тех пор, когда я видел тебя в последний раз. Теперь ты мужчина. Воин. Я обещал твоей матери заботиться о тебе, но я погиб. Возможно, это был не лучший способ… вот так вернуться. Наверняка не лучший. Но я все равно был с тобой все эти годы. Я видел, как ты превращался из мальчика в юношу, видел твои слезы и обиды, видел твои успехи и поражения. Теперь ты понял, что такое свобода. Возможно, это последний урок, что я тебе дал, а ты усвоил.
– Ответственность за жизнь другого человека – это и есть свобода? – Иван смотрел на дядю в упор.
– Верно, – сказал Евпат. – Свобода – это не выбор между «калашом» и винтовкой. Свобода – это не выбор между тем, взять автомат левой рукой или правой… Это все ерунда, мелочи, не стоящие внимания. Настоящая свобода – это когда ты держишь на прицеле человека и решаешь, жить ему или умереть.
Дядя Евпат помолчал.
– Иногда свобода – это право выстрелить себе в висок.
Иван поднялся на платформу «Василеостровской». Прошел мимо столов, заставленных едой и выпивкой. Мимо веселых лиц, которые – по мере того, как он шел – становились совсем невеселыми. Мертвая, напряженная тишина разлилась в воздухе.
– Иван, – тихо охнули сзади. – Меркулов вернулся.
Поднялся шум. И тут же стих, когда Иван снял с плеча ружье…
Он оглядел стол. Жених с невестой сидели в центре – как и полагается. По правую руку от невесты Пашка, по левую Катя – свидетели.
Генерал Мемов как почетный гость. Хмурый и сосредоточенный.
Таня сидела с мертвым лицом. Сазонов напоминал белую статую в черном костюме.
Сазонов поднялся. Открыл рот, словно хотел что-то сказать…
Иван поднял двустволку, взвел курки. Телохранители Мемова рванулись было, но генерал остановил их движением руки.
– Какого черта? – спросил Мемов.
– Я обвиняю этого человека, – сказал Иван громко, так, чтобы слышали все.
– В чем именно? – Мемов поднялся со своего места.
– В краже генератора и убийстве, – сказал Иван. – Хватит?
– Кого он убил?
– Ефиминюка. И, насколько понимаю, Орлова.
Мемов изменился в лице, начал поворачиваться…
Сазонов вдруг вскочил на стол, прямо на белую скатерть, прошел и спрыгнул перед Иваном. Звон разбитой посуды. Даже на свадьбе он был в бежевом плаще. Перевязь с кобурой через плечо.
Пауза.
– Знаешь, чего мне не хватало без тебя? – спросил Сазонов.
Иван внимательно смотрел на него – не дрогнет ли рука. Нет, лежит спокойно. Главное, не пропустить момент, когда Сазон потянется к револьверу…
– Нет, – сказал Иван.
– Мне не хватало спокойствия. Думаешь, я стрелял в тебя?
– А разве нет? – Иван поднял брови.
Двухстволка направлена бывшему другу в грудную клетку.
– Я тоже так думал. Нет, Ванядзе… – Сазонов помолчал. «Ну же, чего ты ждешь, – думал Иван, – потянись к револьверу». – Ты был прав насчет совести…
– Правда? – «Когда он, блин, потянется к оружию? Сил уже никаких нет».
– Не веришь, значит. – Сазонов медленно покачал головой. – Это ничего. Это уже не так важно – веришь ты или нет. Я должен был сказать. Прости меня.
Иван молчал. Он видел краем глаза сидящих за центральным столом Пашку с Таней, но ему было уже все равно.
– Я бы хотел… понимаешь… – Сазонов замолчал, глядя на Ивана странным, вопрошающим взглядом. – Как положено.
«Свобода – это не выбор между «калашом» и винтовкой…»
– Честная дуэль? – спросил Иван, опуская дробовик.
– Да. – Сазонов вдруг улыбнулся своей знаменитой кривоватой улыбкой и снова стал похож на себя прежнего – уверенного и спокойного. – Честная дуэль.
– На «Приморской»?
– Совершенно верно. – Сазонов запахнул плащ, поправил перевязь с револьвером. Выпрямился. – Там, где я раздолбал этот чертов генератор. Это будет по-настоящему. Ты даже сможешь сказать свое знаменитое «бато-о…» – рука его метнулась к револьверу.
Иван вскинул ружье и выстрелил, почти не целясь. Бам-м! Отдача долбанула в плечо. Сазонова откинуло назад, на праздничный стол. С грохотом полетела посуда. Закричали люди. Бум-м! – со второго ствола. Кровь. Дым в воздухе. Сазонов медленно падал, заваливая стол, глаза в недоумении раскрывались… Красивое лицо. Очень красивое. И удивленное.
Сазонов выплюнул кровь.
– К-как же?.. – Он закашлялся. – Я… быстрый…
На бежевом плаще медленно расплывалось красное пятно.
Иван опустил ружье. Стволы дымились. Оглядел собравшихся и подошел к мертвому другу. Бывшему другу.
– Каждый охотник желает знать… – сказал Иван и пальцами закрыл мертвецу глаза. – Где сидит… Эх, ты, Сазан.
Тогда, на «Сенной», после драки с торговцем пылью, он несколько часов неподвижно лежал, глядя в стену. Прошла ночь. Он почти не спал, только иногда забывался смутной, тяжелой дремой. В какой-то момент Иван понял, что реше