Словно нежилое помещение. Подвал.
– Эй, есть кто-нибудь? – позвал парень.
Тишина. Артем пожал плечами. Ну, не век же здесь сидеть?
– Еда! – сказал он громко, в пустоту палатки.
Снова тишина. Только, кажется, что-то шевельнулось за спиной. По затылку пробежал озноб. Артем вздрогнул, резко повернулся. Никого. Словно что-то коснулось его шеи, но тут же отпрянуло. Паутина, что ли?
Он оглянулся.
Наверное, это была паутина, подумал он без особой уверенности.
Странное ощущение все нарастало.
Артем помедлил. Потом пожал плечами и вышел из палатки, стараясь не спешить.
И только на улице он вздохнул свободнее.
Все-таки что-то здесь было неладно. Такая атмосфера. Совсем сдурели со своими суевериями.
На свободном пространстве перед лагерем, там, где позже будет арена, сейчас репетировали и общались несколько артистов. Они болтали и смеялись, перешучивались и сплетничали.
Когда он подошел ближе, к нему обернулись.
– А кто в черной палатке живет? Питон? Это он директор цирка? – спросил Артем. – Да?
Циркачи молча переглянулись. Лица стали такими, что Артем переспросил:
– Я что-то не то сказал?
– Питон – не директор, – сказал Гудинян наконец. – Он – просто главный. Чувствуешь разницу? Директора никто никогда не видел. Кроме стариков, а их осталось всего ничего. Трое, если быть точным. Питон, Акопыч и Лахезис. Говорят, он настолько уродлив, что не хочет никому попадаться на глаза. А когда-то был блестящим артистом.
– Правда? Но… – Артем помедлил. Неужели он сейчас опять попадет впросак. – Почему?
– Потому! Не задавай дурацких вопросов, если не хочешь получить дурацких ответов.
– Но…
Юра Гудинян поморщился. Даже болтун-фокусник избегал разговоров на эту тему. Интересно.
– Ладно, напомни позже, я расскажу тебе одну легенду, – нехотя сказал Юра. – И тебе все станет понятно.
– О директоре?
Фокусник тяжело вздохнул.
– Вот ты неугомонный! Да. О нем самом. А пока – оставь меня в покое, пожалуйста. Тебе что, заняться нечем?! – прикрикнул он и добавил шепотом: – Не сейчас. Слишком много ушей. Позже поговорим.
Гудинян подмигнул Артему, как заговорщик заговорщику. Интересно.
Несмотря на браваду, выглядел он при этом испуганным.
Артем хотел спросить, что происходит. Но не спросил.
Явно что-то очень серьезное.
– Юра, – окликнул он фокусника. Гудинян повернул голову, продолжая подкидывать монетку. Он так тренировался постоянно, каждую свободную минуту. А может, ему просто нравились монетки.
– Ты обещал рассказать легенду.
– Какую еще легенду? – Гудинян свободной рукой почесал длинный нос.
– О черной палатке. О директоре.
Гудинян помедлил. Артем смотрел на фокусника в упор. Нет уж, в этот раз он не увильнет.
– Ты обещал, Юра. Хватит от меня бегать.
– Ничего я не бегаю. Внимательно следи за руками, – сказал Гудинян. Начал делать магические пассы, его гибкие красивые кисти порхали перед лицом Артема, словно докатастрофные бабочки. – Тим-сим-саля-вим…
– Юра!
– Ладно, – сказал Гудинян. Остановил свое «крэкс-пэкс-фэкс». – Ты сам напросился. Держи.
В руке у него вдруг оказался искусственный цветок. Черный тюльпан. Фокусник протянул его Артему, подмигнул.
– Это еще зачем? – обалдел Артем.
– Намек. Ты слышал историю про Парнас?
– Конечно!
Еще бы он не слышал! То, что превратило девочку на шаре Элеонору в страшную, изуродованную, но неотразимую гадалку Лахезис.
– Говорят, тогда из всего цирка выжило всего несколько человек.
– Да, так и есть. Мы все тогда бредили Парнасом. Станция Парнас – ходили слухи, что там рай для артистов и художников, артистическая колония, пир духа и блаженство творчества. И однажды роскошный старый цирк отправился туда в полном составе. И все оказалось правдой. Как в старом рассказе Брэдбери о Луне. Все были довольны, счастливы, а наутро Парнас обернулся тем, чем и являлся с самого начала… Ловушкой для мух. Старый цирк сожрали – причем буквально. Из всех, пришедших туда в тот день, выжили в этом кошмаре только несколько человек.
– Трое, я знаю, – кивнул Артем. – Но при чем тут палатка…
– Один из выживших находится там.
– Директор?
– Нет никакого директора. Там Черный Акробат.
Артем открыл рот.
– Так он существует?!
– Как тебе сказать, – фокусник помедлил. – Говорят, он был самый лучший акробат на свете. Он убегал от Пожирателя, демонстрируя чудеса ловкости. И все щупальца, все побеги, все пасти и уловки твари не могли Акробата достать. И он ушел бы от Пожирателя… если бы не попытался спасти своих товарищей. И сорвался. Черный Акробат сломал себе обе ноги, обе руки и позвоночник. С тех пор он парализован.
– Он живет в черной палатке?
Гудинян посмотрел на Артема. Взгляд у него был застывший, словно провалившийся внутрь себя. Обычно живые глаза фокусника помертвели. Страх? Ужас? Что-то такое.
– На самом деле это нельзя назвать жизнью.
– Как это? Я же там был… еду приносил… Там нет ничего, в палатке! Там пусто!
– А вот так. Одно скажу: Черный Акробат очень сильно изменился. Он действительно управляет жизнью цирка, это правда. Потом расскажу, – фокусник вдруг осекся.
– Все у тебя потом, – пробурчал Артем.
– Вот ты где! – знакомый голос. Артем повернулся. Старик Акопыч, стоя за его спиной, нетерпеливо хмурился. Седые брови делали его похожим на самого старого в мире ребенка. Морщинистое лицо. – А я тебя ищу. Пошли, будем делать номер.
– Номер? – переспросил Артем, думая о другом. Черная палатка, день бойни, парализованный циркач… Лахезис одна из тех, кто вернулся с Парнаса… Как все это связано?
– Номер, – кивнул Акопыч. – Номер сам себя не сделает, мальчик. Его работать надо. Ты же будущий клоун, должен понимать.
Пауза. Артем медленно повернулся.
В это мгновение даже черная палатка вылетела у него из головы. Звон в ушах. Падение с высоты.
– Кто я? – переспросил он спокойно. Удалось, только в левой щеке что-то дернулось и задрожало.
Акопыч расплылся в улыбке. Подмигнул.
– Клоун.
Видимо, лицо Артема стало совсем глупым. Акопыч хмыкнул. Гудинян запрокинул голову и расхохотался.
– Кто-кто я? – Артем не мог поверить. Неужели к этому его готовили? Все эти странные умения, наконец, соберутся в нечто большее, в нечто особенное.
– Клоун, – повторил Акопыч. – Коверный, для начала. А ты что, даже не догадывался?
Артем подумал и покачал головой. Гудинян ушел, они со стариком остались наедине.
– Я собирался стать жонглером. Думал, меня к этому готовят. Или, может быть, немного акробатом… не знаю.
Старик усмехнулся.
– Клоун делает в цирке все, любые специальности ему подвластны. Ты увидишь.
– Как Дворкин?
– Дворкин так себе клоун. Не хочу обижать Славика, но это правда. Он ничего не хочет от искусства, он всего добился для себя. Делает привычные номера, а дальше – хоть трава не расти. Ты видел его выступления?
Артем кивнул. Дворкин был раздражающий клоун, смешащий, но не смешной. Часто пошлый. Громкий.
Но кое-что у него получалось по-настоящему здорово. Вот этот номер с зонтиками…
– Если увидишь еще, заметишь, что с каждым разом номер становится хуже. Опрощается. Забалтывается. Затирается. Когда выбираешь для себя «мне незачем развиваться, главное, держать достигнутый уровень», очень скоро ты скатишься до самоповторов. А там и до халтуры рукой подать.
– Дворкин… он…
– Да, – Акопыч кивнул. – Увы, он уже позволяет себе выступать на «отвали».
– Поэтому вы с ним не разговариваете?
– Не только. Характер у него, знаешь ли… – старик не договорил.
– Он собирался на войну.
Акопыч покачал головой, покряхтел. Сухие его пальцы были почти прозрачными.
– Это верно. Может, я в нем ошибался, – сказал он задумчиво. – Не считал его храбрецом. Впрочем… как-то же он стал клоуном? А эта профессия требует настоящей отваги. Ты поймешь. – Акопыч покряхтел, пригладил брови пальцем. – Давай начнем. Для начала – нужно найти тебе образ. И подобрать сценическое имя. Это сейчас самое важное. От этого будем… ээ… делать все остальное.
– Просто «Артем» не подходит?
Акопыч с жалостью улыбнулся.
– Если только ты собираешься выступать на детских утренниках.
– Где? – поразился Артем.
Старик поморщился.
– Ладно, не бери в голову. Старое выражение. Но имя нужно другое. Думай. Нет, сначала один вопрос… – он посмотрел на Артема в упор. – Ты вообще хочешь быть клоуном?
В голове Артема сталкивались и разлетались тысячи мыслей, смешались в единую кучу цвета, вспышки, запахи и обрывки воспоминаний. Образы. Гул аплодисментов. Розово-черное трико Лахезис… желтый мячик…
– Больше всего на свете, – сказал Артем. И вдруг понял, что говорит правду.
– Это правильно.
Старик начал объяснять свою задумку:
– Ты тощий, и грустный, и нервный, и музыкальный – это прекрасно. Как Леонид Енгибаров. И даже чем-то похож на него внешне. Можно сыграть на этом. И ты умеешь играть на пианино, это важно.
– Енги… Как там? Кто это?
– Енгибаров. Его называли «клоун с осенью в сердце». Великий был артист. Великий! Юрий Никулин и Олег Попов были великолепны, любимы, всем известны – и все же великим я назову только Леонида Енгибарова. И Чарли Чаплина, конечно.
– Чарли Чаплина даже я знаю, – сказал Артем. – Мне отец рассказывал, как он с малышом стекла бил. Только я не понял, зачем их вставлять обратно.
Акопыч вздохнул.
– Ох, малыш. Дорого я бы дал, чтобы показать тебе фильмы Чаплина. Но, увы, сейчас это почти невозможно. У человечества было такое великое достояние – культура! А все просрали, все. Все полимеры, просто все.
Последнюю фразу Артем не понял, но общий смысл сказанного уловил. Очень грустно, да.
Артем вздохнул. На миг ему до слез стало жаль себя. Жаль, что он никогда не увидит даже частички того, чем жили люди до Катастрофы. А в следующую секунду он почувствовал гнев. По какому праву они лишили его всего этого? Зачем уничтожили самих себя, свою планету и все то прекрасное, что создали сами?