В последний момент Артем обернулся.
– Это ничего, – сказал он. – Я напишу! – крикнул. – Обязательно напишу тебе. Слышишь?!
– Хорошая девушка, – сказал офицер. – Эх, ты.
Коридоры, коридоры. Затхлый душный воздух. Какие-то люди. Пока его вели к месту заключения, Артем молчал. И только, когда открылась дверь камеры, спросил:
– Что там, наверху?
Офицер пожал плечами. Но все же ответил:
– Говорят, снег идет.
– Снег? – Артем помедлил, прежде чем шагнуть в темноту. Снег он видел только на картинках. Рождество, Новый год, счастливые дети. – Снег – это хорошо. Красиво.
Глава 31Эрмитаж
Эрмитаж, день X + 6
За окнами дворца белая пелена – снег продолжал падать. В следующем зале было разбито окно. В него временами врывался ветер, разбрасывал снежинки по залу. Вокруг шедевров прошлого кружилась белая крупа.
Путники притихли. Залы дворца, хотя и пострадавшие от времени, производили сильное впечатление. Компаньоны шагали, завороженные, вертели головами.
Суровые мужчины в париках, потемневшие, вздувшиеся от сырости красотки взирали на пришельцев со стен. Герда поежилась. Взгляды людей, умерших несколько столетий назад, совсем не добавляли ей бодрости.
Скорее неуютно. Смотрят и смотрят.
Компания, не сговариваясь, остановилась. Огляделись. Оказавшись под защитой от ветра и снегопада, все немного приободрились. Хотя внутри здание не слишком внушало оптимизм.
Они разошлись по залу. Две картины еще продолжали висеть на стене, хотя и покосились. Остальные лежали на полу. Одна из картин была безжалостно вырезана из рамы. Видимо, кто-то из диггеров постарался.
«Ладно, если для души брал, а если для костра?» – Герда покачала головой. Убер стоял посреди зала, широко расставив ноги, разглядывал шедевры и покачивался на носках.
– Если бы тебе предложили забрать в метро одну картину, какую бы ты взял? – спросила Герда.
Убер задумался. Хмыкнул.
– «Мону Лизу».
– Она в Лувре, – сказал Таджик. Герда и Комар переглянулись. Во дает, Таджик! Все знает.
Убер почесал резиновый затылок.
– А! Ну тогда… хмм, «Грачи прилетели».
– Эта в Третьяковке, в Москве.
– Хмм. «Три богатыря» Репина.
– Вообще-то это Васнецов, – поправил Таджик. – И она в Москве.
– «Прогулка по тюремному двору». Ван Гог.
Таджик вздохнул. Сказал мягко:
– Убер, ты уверен, что именно эта жизнерадостная картина нужна тебе в темном мрачном подземелье?
Убер хмыкнул.
– Ладно, уговорил, языкастый. Меняю свой выбор. Пусть будет Клод Моне, «Завтрак на траве».
– Это тоже в Москве. Музей искусств имени Пушкина, второй этаж…
– Опять?!
– …зал импрессионистов, – невозмутимо закончил Таджик.
Убер присвистнул:
– Они что, там, в своей Москве, совсем оборзели?!
– Продолжаем экскурсию по городу Петра Великого! – сказал Убер. – Комар, возьми «калаш».
Они обменялись оружием. Передали друг другу патроны и рожки. Комар повесил на шею старый привычный автомат, проверил предохранитель, рожок. Убер перезарядил дробовик. Щелк. Щелк, вставил патроны. Передернул помпу. Пошел впереди, закинув дробовик на плечо.
– А теперь, дамы и господа, внимание! – провозгласил он. – Немного культуры!
Комар с Гердой переглянулись. О, нет.
Убер повернулся к компании:
– Я знаю, вы будете злиться. Но я все равно должен предупредить вас о некоторых правилах.
– Ты здесь уже бывал? – удивилась Герда.
– Ну, постольку-поскольку.
– Это как?
Убер ответил уклончиво:
– Каждый день что-нибудь меняется.
– Вы слушаете? – начал он. – Главное правило, правило номер один – идите за мной и делайте как я. Второе правило: если отстали, найти вас будет нереально. Такая вот аномалия. Тут можно заблудиться… в трех соснах. И до Катастрофы можно было, если честно, но – сейчас здесь происходят очень странные вещи. Вроде идешь прямо, а оказываешься за спиной шедшего за тобой или вообще в другом конце здания. Особенно опасны повороты. Тут есть парочка, которые ведут не туда, куда должны. Мой приятель Седой рассказывал, что однажды повернул в коридоре и в следующий миг оказался в другом конце города, где-то у Дыбенко. Ходят упорные слухи, что тут есть один поворот, который ведет прямо в Москву, в музей имени Пушкина.
Правило номер три. Иногда тут загораются лампы. Не бегите, не кричите, не хватайтесь за оружие. Электричества, естественно, здесь нет со времен Катастрофы. Но вспыхивающую лампу я видел лично. Причем, что интересно, провод у нее был выдернут из розетки.
– Что еще? – Убер помедлил. – Ага! Иногда слышны голоса. Словно люди идут рядом и беседуют. Голоса будто прямиком из прошлого, потому что обычно говорят о какой-то ерунде времен до Катастрофы. Постмодерн, деньги, цены на нефть, современное искусство, котики, но чаще какие-то сериалы. Это, конечно, не призрак-зануда, что обитает в Михайловском замке, но тоже приятного мало. Иногда звуки бывают – просто жесть.
Отсюда четвертое правило: не бегите, даже если услышите что-то страшное или неприятное, или, скажем, наоборот, очень приятное. Здесь нельзя бегать. Ка-те-го-ри-чески. Все понятно?
Комар кивнул, Герда сказала «да», Таджик промолчал. Ахмет дернул щекой. Но под маской этого никто не увидел.
– Ну, что поехали?
Убер помедлил. Свет его фонаря медленно пополз по полу.
Лестница вела на второй этаж. Они медленно поднялись наверх, вошли в зал. Шаги отзывались гулким эхом.
– Слышите? – Герда понизила голос.
Тук, ту-тук, тук, ту-тук.
Мерный стук. Зловещий и гулкий, он разносился по Эрмитажу, словно источник звука находился где-то неподалеку.
Но была у этого звука какая-то потустороннесть. Зловещая голодная обреченность. Иссушенные, замерзшие тела. Лед и холод. Одиночество. Смерть.
– Убер?
– Это метроном, – ответил скинхед. – Тихо всем! Замрите и слушайте.
Они стояли в полной тишине и слушали, как метроном отсчитывает удары.
Тук, ту-тук. Тук, ту-тук. И эхо.
Звук затих. Наступила тишина.
– Теперь можно, – сказал Убер.
Убер молчал. В темноте его глаза казались прозрачными.
– Убер?
– У меня всегда мурашки по спине от этого звука, – сказал скинхед негромко. – Слышите? Никогда не нравился.
– Он здесь всегда? Это звук?
– Да. И длится ровно одну минуту. Я засекал. Ровно минута – секунда в секунду.
– И что это значит?
Скинхед пожал плечами.
– Я спрашивал у старых диггеров. Говорят, это связано с Великой Отечественной и с блокадой Ленинграда немцами. Мне всегда не по себе, когда я это слышу. Тогда, в Блокаду, по радио передавали только звук метронома – чтобы жители понимали, что Ленинград еще жив, еще держится. Что сердце города еще бьется.
Следующий зал прошли в молчании. Опять картины, опять статуи – здесь одна из статуй упала и разбилась на несколько белоснежных частей.
Скинхед остановил Комара, показал кивком в угол зала.
– Кресло в углу видите?
Компаньоны остановились за его спиной. Таджик чуть поодаль.
Кресло обычного для Эрмитажа стиля – изогнутые ножки, широкая спинка в резной отделке. Удивительно сохранилось. Кресло с облетевшей позолотой (но кое-где она еще осталась, золотистые искорки), с красной бархатной подушкой. Ткань выглядела потрепанной, пыльной – но целой. И мягкой.
– Фокус хотите? Сколько до него, по-вашему? – спросил Убер.
– В шагах? Или в метрах? – уточнил Комар.
– Без разницы. Так сколько?
– Ну, метра три.
– Ага, – сказал Убер. – Все верно. И сколько тебе нужно времени, чтобы пройти три метра? А, брат Комар?
Комар задумался. Видимо, тут какой-то подвох. Ловушка в полу? Что-то еще?
– Несколько секунд, – осторожно сказал он.
Убер хмыкнул.
– Мы замеряли как-то. Минимум двадцать минут – это мой рекорд. Седой шел минут сорок. Швейк – был у нас приятель, трепло редкое, но прикольный тип – три с лишним часа. Причем дошел совершенно вымотанный, даже болтать не мог, а это вообще нечто невероятное. Хочешь попробовать?
Комар пожал плечами.
– На фиг?
– И правильно, – сказал Убер. – Нет времени на опыты. Хотя интересно. Словно в стеклянном тоннеле идешь, причем свернуть нельзя. И повернуть назад тоже. Я когда шел, ветер дул навстречу, не очень сильный, но противный, промозглый, словно с холодного моря. Швейк утверждал, что ветер был сухой и жаркий, точно в пустыне. У него все лицо страшно обветрилось, стало багровое, как жопа павиана. Так что я ему верю.
– Убер, может, хватит болтать? – не выдержала Герда. – Мы же шли куда-то. Ты не забыл?
Комар мысленно согласился.
– Ага, – сказал Убер. – Привал, пацаны. Пересидим метель и пойдем дальше. Простоцарь, ты чего застыл?
Бывший царь стоял у огромного полотна, выполненного в розово-кремовых тонах – похожего на выставку кондитера, увлекшегося живописью. В полутьме зала молочно белело крупное тело женщины. Глаза женщины были веселые, под хмельком.
– Позднее барокко, – прокомментировал Убер. – Или рококо? Вечно их путаю.
Ахмет отвернулся. Замер. Снова – медленно – повернул голову к картине.
Показалось, что пока он не смотрел на картину, выражение лица женщины изменилось. Исказилось ненавистью.
Стало жутким лицом покойницы…
Ахмет вздрогнул. Затем повернул голову и внимательно посмотрел на женщину. Женщина улыбалась, глаза были веселые.
«Глюки у меня, что ли?» Ахмет на всякий случай отступил от картины на пару шагов. Ничего не изменилось. Но затылок заледенел. «Что тут происходит?!»
– Ох, – сказала Герда за его спиной. Ахмет скосил глаза. Не хотелось поворачиваться к веселой женщине спиной. – Вы видели?
– Что видели? – заинтересовался Убер. – А?
– Вы скажете, что это глупость… но…
– Это глупость, – заявил Убер авторитетно. – Все, теперь худшее позади, можно рассказывать. Что ты видела?