Пришлые - народ легкий и смехотворцы - издевались над богомольцами:
- Этим его не проймешь. Вот если бы попасть в кашевары к епископу скорее бы... господь бог его прибрал.
Но один знающий человек осадил их:
- Не больно-то! Он, милые мои, сначала кашевара заставляет отхлебать, а потом и сам. Его не обманешь.
Бродяги приходили в азарт, начинали каркать:
- Напрасно, божьи старцы, усердствуете, не вернуться вашему отцу Варсонофию. Сидит, поди, хлопотун в колодке, подобно диакону Александру. Не ждите его, светики...
Старцы огрызались:
- Типун вам, безбожники!
Всем было известно, что у ревнителей древлего благочестия нет более преданного, более честного защитника и близкого друга диакону Александру, чем "смиренный во Христе" старец Варсонофий, не убоявшийся и в эти лютые дни отправиться в Нижний Нов-Град хлопотать об освобождении диакона.
Неужели в темницу? Ведь он же повез ответы епископу. Он поклялся старцам скорее голову сложить на плахе, чем хотя бы в одном слове уступить митрофорному палачу... Теперь ведь только и остались два помощника у диакона - Варсонофий и Герасим. И оба в Нижнем гостят.
Повседневно выходили керженские люди на берега реки и далеко спускались вниз по ней, встречая старцев, которые должны были приплыть по Керженцу с Волги. И возвращались каждый раз вновь одни, поникнув головами и скорбно вздыхая... Беспастушное стадо.
А ночью, когда луна усаживалась, пригорюнившись, на макушках сосен, в моленных проливались горючие слезы о многострадальном диаконе Александре. Доведется ли когда-нибудь свидеться?
И вот однажды, когда все были на работах: кто в лесу, кто в поле прибыл долгожданный стружок из Нижнего. Вышли: Варсонофий, Герасим, Демид и Исайя. А того, кого особенно ждали - диакона Александра, - опять не оказалось.
Варсонофий был мрачен, старец Герасим глядел исподлобья, сердито. Демид, как всегда, имел вид беззаботный и даже шутить порывался, вылезая из стружка на берег. Но как всегда, так и теперь дядя Исайя его одернул:
- Буде уж. Сапун. Попридержи язык. Не к месту.
- Как справились? Благополучно ли? - спросил Варсонофия Авраамий.
- Нанялся волк в пастухи - добра уж не жди.
- Что так?
- И слышать не хочет. Куда там!
Отец Авраамий пытливо посмотрел в лицо Варсонофия.
- Ответы взял?
- Взял и передать велел всем вам, что ответы наши-де написаны несправедливо, и поэтому надлежит ему таковую нашу неправду, приехав на Керженец, при собрании народа обличить; и когда сюда приедет, тогда и свои ответы при собрании же народа даст. Упрямый бес! Уж он надо мной смеялся и ругался, уж он меня и всякими-то лютыми казнями стращал, насилу я ноги уволок от него...
- А как же с диаконом Александром?
- Отказал. Говорит: "Если же диакон уйдет, укроется, то с кем же мне при народе тогда спор вести и кто мне станет за него, за диакона, отвечать, коли он сбежит?" Я просил его на поруку, под расписку, но епископ и слышать не хочет... Куда тут! Головою своею ручался я за диакона, но он - ни в какую.
Варсонофий долго говорил о строгости епископа, а об этом, пожалуй, не нужно и говорить - об этом и так всяк знает.
"Лесной патриарх" превеликое множество видел разных разностей на своем веку и в глазах его навсегда поселилось недоверие к людям. Он слушал Варсонофия и, улыбаясь, почесывался. Сподвижники диакона Александра старцы Герасим и Филарет, один - бурный, седой, волосатый, другой - сухой, молчаливый, какой-то пришибленный, - слушали Варсонофия вздыхая:
- Ох, ох, ох, господи, укроти сына погибели! Спаси и сохрани нас и дай нам жизнь вечную!
Авраамий подслушал эти слова старцев Герасима и Филарета и сказал им сердито:
- Смертному должно представлять о себе смертное же, а не бессмертное. Охать нечего, а надо научиться стоять за себя.
"Лесной патриарх" вообще держал себя настороже. У него в голове родилась своя, особая мысль. Он старался угадать, оглядывая всех, пытая глазами: "кто из них предатель?" И никто бы не смог его уверить в том, что здесь нет предателя.
По его убеждению, теперь среди старцев обязательно должен объявиться Иуда. Среди апостолов, и то оказался, а среди этой голодной толпы, среди собравшегося здесь со всех сторон сброда - неужели нет?
"Без подкупа вряд ли и Питирим поведет такое дело", - об этом постоянно думал, встречая скитников, приехавших из Нижнего, "лесной патриарх", считая Александра кем-то преданным.
Вечером в этот день в лесу было большое собрание: сошлись и скитники, и крестьяне, и вольница из беглых... Всем им Варсонофий поведал о намерении епископа в скором времени приехать на Керженец для размена вопросами и ответами с расколоучителями. И просил он мужиков оповестить об этом все соседние деревни.
Варсонофия выслушали в глубоком молчании. От епископа добра никто и не ждал. Надеялись слабо.
Варсонофий же, вместо веры и бодрости, своими рассказами о лютости Питирима нагнал на всех такого страха, что хоть сейчас, не дожидаясь приезда епископа, ложись и помирай. И у многих появилось желание по своей воле пойти и пожечься в огне.
- Чего болтать попусту, - говорили такие, - гореть надо; в огне токмо и познаешь покой да истину.
Старцы суетились в своих черных рясах и куколях-кофтырях, не отходили от Варсонофия. У него был вид степенный, лицо сосредоточенное. Пугал, а сам держался твердо. Поневоле потянешься к такому. Спокойнее с такими-то.
- Мне что? - говорил он. - Могу и в огонь и в воду за скитскую братию, за древлее благочестие... Куда хочешь. Это легко. А по-христиански-то, по нашему уставу - надо не умирать, а жить и укреплять свою силу, ибо на нашей стороне правда... Правильно говорит старец Авраамий.
Голос его был спокойный, уветливый. От рыжевато-золотистых седин веяло благоуханием розового масла. Среди убогих старцев, лесных мужиков и разного бродяжьего люда с виду Варсонофий - не расколоучитель, а настоящий никонианский архиерей... Нарядный какой-то.
Поднялись споры у мужиков и у вольницы. Вместо божественности, началось сквернословие... Не все были на стороне Варсонофия.
Один кричал ему:
- Сатана тебя толкнул ехать к Питиримке! Не надо было!
Другой:
- Черничишка-плут за стеклянницу вина душу продаст!.. Взолгать им что воды напиться.
И пошли бурчать в разношерстной толпе:
- Черт с ними, и с ответами!.. Какие просит, такие и дать ему, лишь бы отвязался, лишь бы сюда не ездил на погибель нашу. Бог с ним! Ему и в кремле не пыльно. Чего уж... Пускай там и живет, а к нам не надо.
Зашипели, заворчали вокруг скитников беглые:
- С вами тут, со святыми отцами, опять в острог попадешь... Ясности у вас нет. Одна муть.
- Или захотели вы лоскут на ворот, а кнут на спину?
- Образ божий не в бороде, а подобие не в усах... Чего спорить? Денег бы теперь побольше.
- А по-нашему, - сказал здоровенный парень с вырванными ноздрями, "помилуй господи", а за поясом кистень. Вот как! Беритесь за ножи, святые старцы, не ошибетесь. Воевать надо. Резать, жечь, топить, а на войне и смерть красна... И умереть можно лучше, чем на костре... веселее. Право слово: веселее!
Голос Варсонофия разливался в сумрачной тишине хмурых сосен до поздней ночи. "Лесной патриарх", прислонившись к сосне, слушал его с глубоким вниманием. Варсонофий говорил о том, что над ответами всем старцам надо опять призадуматься, обсудить еще и еще раз... Пересмотреть их. Не надо озлоблять лютого гонителя раскола: благоденствие скитов дороже самолюбия... Не надо навлекать нового гнева со стороны царских палачей... "А воевать нам не к лицу, да и где же нам, сиротам".
Согревало хвойную крепость теплое июльское небо. Раскольники задумались. Варсонофий осмелел, стал доказывать необходимость не идти на открытую борьбу с Питиримом, чтобы не погубить скитов... Доказывал горячо... И, кажется, многие задумались.
XXIII
Бурлак, убежавший с Дона после разгрома булавинского восстания, рассказывал:
- И пошли за ним, за Булавиным, вся работная голытьба... Двинулись на грабление богатых домов. Изо всех-то хоперских, бузулукских, медведицких и иных городков набрался народ. Нагие и босые, пешие и конные. Полторы тысячи бурлаков... Задорились идти на воевод, на рындарей, полковников и всяких начальных людей... По дороге к нам пристала чернь разная... А потом нас в бою всех разбили... Правосудный царь приказ дал: выжечь и разорить все города по Хопру до Бузулука, по Донцу, по Медведице... "Оные жечь без остатку, - отписал он, - а людей рубить, а заводчиков на колеса и колья, дабы отнять у людей к восстанию и к воровству охоту, ибо сия сарынь, кроме жесточи, не может унята быть"... А пришлось и царю трудно. Многих дворян и князей посажали мы в воду. Восьмой год пошел с той поры, а не могу я того забыть, как потешились мы над боярами, - никогда не забудешь. Равности ведь хотел Булавин для народа. Знатные казаки жили в Черкасске по куреням, а наши бурлаки по анбарам и по базам... Справедливо ли это?
Истомин с досадою потер лоб.
- Ладно... Умолкни... Сами знаем...
Отец Карп добавил:
- Всякая зело кровожадная тварь лопнула бы, не поместила бы в своем чреве столько крови, а нашему императору все мало... Все просит и требует...
Волга играла с привязанными к берегу стружками. Качала их, дергала, цепляясь за борта, сталкивала один с другим и отступала, ухая и шелестя песком, насыщая собою разбухшую сырую отмель... Ватага расположилась поодаль на поемном лугу, среди зелени и ярких желтых цветов. Жгло солнце. Приятно звенел водоплеск.
Братаны вальяжничали: кто лежал, распластавшись, кто сидел, калясь на солнце, в одних портах, кто играл в зернь: соседи их, растрепав губы, глазели на игру, а некоторые с хмурыми лицами, вскидывая головами, пели грустную лесную разбойничью песню.
Ты свети, свети, красно солнышко,
Над горою ли свети над высокою,