Александр ГаринПитомец
Ты был первым, кого я увидел, когда родился. Жесткие, царапающие, холодные руки выловили меня из теплой, ласковой среды рождения, и скрипучий рык на время оглушил меня. Ты стоял чуть поодаль, глядя на меня своими прекрасными глазами, меня, сидевшего на чужих руках. Тогда же я услышал первое слово. «Дефектный» сказал кто-то. Это про меня. Списать на отходы производства. Уничтожить.
Меня поставили назад, уже легко, почти нежно. К десяткам моих братьев. Какой-то странный верх опустился на нас, и все ушло во тьму. Как будто я снова рождался. Обратно.
Потом я ожил. Я лежал в теплой слизи, и не понимал. Какой-то, такой же, как ты, подошел и заглянул, увидев меня. «Надо же, один живой. Запустить распылитель еще раз?»
Я тогда не понял, не понял ничего, но это был второй раз, когда я увидел тебя, и уже гораздо позже я узнал, что ты тогда спас меня от смерти. И что я стал твоим — уже тогда. Это хорошо, что я умею ничего не забывать. Всегда, с рождения. Тогда ты подошел поближе, и я удостоился оказаться в твоих руках.
«Не стоит. Это принцип оборвавшейся веревки». Другой, не ты, удивился. Ты что-то говорил ему про знак, и про то, что нельзя казнить того, кто смог выжить после первого раза. Ты говорил обо мне. На меня ты не смотрел, но я, сжавшийся у тебя на ладонях, и ничего не понимающий, хотел, чтобы ты говорил как можно дольше. Мне нравился твой голос. Куда лучше, чем у других. Такой низкий и приятный, самый красивый на свете. А потом ты унес меня.
Ты держал меня у себя и кормил вкуснейшим. Твои руки, самые нежные и теплые, гладили меня, и шлепали, но это никогда не было больно, а только приятно. Хотя я научился понимать, когда ты по-настоящему сердился, и когда ты был добр. Твой приятный, любимый голос учил меня, и я запоминал, для меня было счастьем, когда ты радовался, глядя на мои успехи, и я радовался с тобой. Ты стал называть меня непонятным словом, я не понимал, зачем это так, но так поступал ты, и я был счастлив лишь от осознания. Ночами, когда ты не видел, я выбирался из-под одеяла и залазил к тебе в постель, ожидая твоего недовольства по утрам, но наслаждаясь твоей близостью ночью. Я быстро рос, и становился сильнее, быстрее и ловчее, чем был, и я радовался, что ты теперь можешь гордиться мной еще больше. Я стал очень большим и красивым, конечно же, не таким красивым, как ты. Но когда ты гладил меня по голове, притягивал, и похлопывал, я был вне себя, я готов был прыгать до потолка, я готов был на все ради одного твоего ласкового взгляда. Моими любимыми часами стали часы твоих прогулок, когда мы уходили так далеко, что нас никто не видел. Ты, высокий, сильный, и красивый, и я, всюду следовавший за тобой, как верный пес. У тебя такие теплые руки, и такие добрые глаза. Родные глаза. Глаза моего хозяина. И волосы твои такие необычные, у них странный цвет, больше таких не ни у кого. Как я любил путать их, когда был маленьким! Ты очень сердился, но я был несмышлен, и не понимал, пока однажды ты не пришел ко мне, а на голове у тебя не было твоих волос, ни одного. Как же испугался и огорчился я тогда! И как оказалось, я боялся напрасно, и волосы твои стали отрастать, но с тех пор я ни разу не игрался с ними и не путал их.
Мне нравилось, когда ты выпускал меня поиграть с моими братьями. Другими, чем первые, эти были моложе и «полноценными». Они мне нравились, хотя их агрессивность в играх смешила меня. У них тоже были хозяева, у них всех. И хозяйки. Иногда мне нравилось приближаться к их хозяйкам, и слушать их умиленные возгласы «ой, какой черненький». Да, я был чернее остальных. И уже никто не видел того, что я «дефектный». Тем более мой хозяин вообще считал меня самым лучшим. Я видел это по его глазам.
Я редко видел хозяина, он все время проводил вне дома, появляясь лишь по вечерам. Я научился сам открывать холодильник, и добывать еду. Главное было в том, чтобы закрыть холодильник, об этом я почему-то забывал. «Вот засранец», говорил мой хозяин, почесывая мое выставленное и жаждущее ласки брюхо, и я соглашался. Да, я опять сделал лужу размороженным холодильником. Но зато я не побил там полки как в прошлый раз. Я становлюсь умнее, и перестаю быть «дефектным», и я радуюсь этому.
Когда ты уходишь надолго, ты ведешь меня в «питомник», где я провожу время со взрослыми братьями. Но все равно здесь нет никого взрослее меня. Я из самого первого «выводка». Но это моя тайна. Моя и твоя, хозяин.
Я знаю, что ты — очень важный среди таких как ты. Вижу, как почтительно они говорят с тобой, как вскидывают руки в жесте подчинения, когда ты проходишь мимо, и в такие моменты меня, идущего за тобой, переполняет гордость. Как будто это мне отдают честь, как будто я тоже причастен к твоей силе и власти. Вот если бы я мог доказать тебе, что я достоин быть с тобой!
Я знал, что рано или поздно мне придется это сделать. Доказать свою нужность. Свою достойность быть рядом с тобой. Но все равно когда это случилось, я не был готов. Но я быстро понял, что к чему и я понял, что не подведу тебя. Обязан не подвести.
В тот день ты был необычайно хмур и сосредоточен. Ты не ответил на мои прыжки вокруг тебя, лишь молча положил руку мне на плечо и заставил сидеть спокойно. Что-то коротко сказал, как выплюнул. Странно, обычно я всегда понимал тебя, а тут… Ты был чем-то встревожен и расстроен. Ты вывел меня на улицу и заставил сесть в свою машину. Отвез так далеко, как я ни разу не бывал. Там повсюду были такие же, как ты, в такой же одежде. Они все делали что-то непонятное мне. Но это было очень похоже на то, что делали мы вдвоем, когда ты учил меня бою.
Ты отвел меня к пустому пространству, где было много, очень много таких как ты. Двое из них были с моими братьями. Я едва успел поздороваться, когда ты снова позвал меня, присев рядом со мной, и положив руку мне на голову. «Ты должен это сделать», сказал ты тогда. «Ради меня. И себя». Я не понял. Что я должен сделать, хозяин, что? Но было уже поздно. Ты резко отстранился, и отдал меня в руки других. Другие заставили меня и моих братьев встать в ряд за какой-то чертой. Эта черта обводила огромный участок голой земли. Кругло. На другом конце виднелись такие же, как ты. Ты и еще двое хозяев моих братьев прошли в центр круга и уселись на траву спина к спине. В руках у вас были палки, которыми вы обычно защищаетесь от врагов.
Раздался какой-то крик, и меня как подкинуло. С братьями было то же. Я обернулся. В том месте, где полоса, теперь была преграда. Я ее не видел, и я видел других таких как ты через нее так же четко, как если бы ее не было. Но я точно знал, что преграда там была, и через нее не пробиться.
И тут меня осенило. А может, это игра? Наподобие тех, что мы играли с тобой? Когда ты прятался, а я пытался найти тебя, и потом мы катались в траве, я, и ты, и я визжал от восторга, а ты смеялся своим раскатистым приятным смехом…
В следующий миг я понял, что это была не игра. Потому что я почуял Его.
Убийцу.
Он был на другом конце поля. Он был страшен. Он него веяло давней, застарелой враждой. Я не знал, кто он был. По виду он был похож на таких же, как ты, но выше, страшнее, и еще он был ЧУЖОЙ. Не такой, как мы. Он нам не принадлежал. Он был чужеродным среди нас.
И он был вооружен.
Мы трое, я и мои собратья, насторожено следили то за ним, то за вами, нашими хозяевами. Но вы никак не желали помочь нам, показать, что делать. Ты и двое других молча сидели, не глядя по сторонами, ни на Убийцу, который начал приближаться к вам.
Убийца издал рев, который заставил меня нервно подпрыгнуть, и устремился вперед, к вам, хозяевам. В руках Убийцы мелькнуло широкое лезвие. Он несся прямо на тебя.
Я не знаю, бегал ли я до этого так же быстро, как я побежал тогда. Одновременно со мной сорвались с места мои братья. Но я успел первым. Он уже заносил над тобой, безмолвным, и недвижимым, копье и я, видя, что не успеваю, в диком, рвущем связки прыжке, кинулся на него. Я налетел на Убийцу как вихрь, я рвал его на части, не замечая ран, что он наносил мне, и мои братья, вслед за мной навалившиеся на него, не добежавшего до тебя всего на два шага, в исступлении терзали его плоть.
«Остановить операцию», это крикнул ты. Крикнул, и вскочил, впервые в жизни грубо отпихнув меня. Другие хозяева с трудом заставили нас успокоиться, и отойти от Убийцы, который был едва жив. Я оглянулся, и почувствовал, что преграды больше нет, что со всех концов поля к нам бегут такие как ты. А ты… ты только мельком коснулся моей головы и склонился над едва дышавшим Убийцей. «Ты жив?» спросил ты, склонившись к его лицу. Убийца не мог отвечать, но он вскинул руку с длинным ребристым лезвием. Однако прежде, чем я успел дернуться, ты поймал его руку, и прижал к почве. «Жить будет» обратился ты к подоспевшим другим хозяевам. «Эксперимент прошел удачно. Они будут нас защищать».
Почему-то при этих словах все мое существо исполнилось гордости.
Мы возвратились домой, ты был очень доволен, так доволен, как никогда. Ты скормил мне все мясо, что было в холодильнике, и весь запас крови. Ты разрешил лежать рядом с собой на диване и положить голову себе на грудь, хотя я видел, что тебе было тяжело. Ты гладил меня, проводя пальцами вдоль изгибов моего тела, и хотя я едва ощущал твои прикосновения, все мое тело жалось и окатывало ни с чем не сравнимыми волнами удовольствия. Мы были одним целым, ты и я. Я очень хотел, чтобы ты мной гордился, чтобы ты был мной доволен. Я не понимал, как другие братья могли обижаться на хозяев, и даже сердиться на них, для меня было счастьем просто быть рядом с тобой. Я только очень досадовал, что у тебя нет детенышей, другим братьям разрешалось забавляться с ними, катать на спине и даже носить в зубах. У тебя не было женщины, чтобы она принесла тебе детенышей. Но хоть и с трудом, я понимал, что должно быть, просто еще не настало время для этого.
Пока что я наслаждался близостью к тебе, твоим одиночеством, не деля тебя ни с кем.