– Что ты имеешь в виду?
– А то, что я как-то сняла ее с открытого окошка, беременную. – Раиса поджала губы. – Знаешь, что она мне сказала тогда? Я на всю жизнь запомнила. Она сказала, что хозяйка ее ненавидит и все равно убьет, так лучше уж она сама. Вот так. А еще раньше была история. Электрический фен упал в таз с водой, когда Ольга свитер твой стирала. Как будто случайно. Нет, ну конечно случайно, что я говорю?
– Фен, значит. Электрический. И в розетку был включен, да? Смотри-ка. – Олег подмигнул. – В каждой шутке есть доля шутки. Матушка, правда, ненавидела ее. Она убедила себя и отца, что это Оля посадила меня, чистого мальчика, на иглу. Как будто не знала, что к тому времени я уже баловался всякими индийскими травками, покуривал марихуану и анашу, просто из творческого любопытства. Оленька сначала панически боялась наркотиков, но я внушил ей, что в них нет ничего страшного. Если она не попробует настоящего кайфа, мы никогда не поймем друг друга. А она меня любила, дурочка. Между прочим, из всех баб только она одна и любила меня по-настоящему. Мы перепробовали все и остановились на ЛСД.
– На чем остановились? – заморгала Раиса.
– Наркотик такой. ЛСД называется, – улыбнулся Олег.
– Погоди, Олежек, ты наркоман, что ли? – Раиса осторожно погладила его по руке. – Бедненький, это ж не лечится. Это медленная, мучительная смерть, я вот передачу смотрела, там показывали наркоманов, кошмар, полная инвалидность к тридцати годам, и СПИД у них часто бывает, ты-то как, соблюдаешь осторожность?
Олег уставился на нее воспаленными выпуклыми глазами и вдруг дико, страшно засмеялся. Тело его дергалось, брызнули слезы, наконец, справившись с собой, он спросил сиплым, сорванным голосом:
– Ты придуриваешься или серьезно? Ты что, правда не знала, что я наркоман? Двадцать пять лет практически живешь у нас, все у тебя на глазах, и ты не знала?
– Я думала, у тебя диабет и давление. – Раиса спрятала голову в плечи, как будто испугавшись, что он сейчас ее ударит. – Хозяйка говорила, у тебя целый букет болезней… А оказывается, вот оно что. И Оленька, значит, тоже? Ну, теперь я понимаю. А она все-таки выбросилась, бедненькая, при ребенке маленьком… ужас какой! Ну а девочка что?
– Девочка слабоумная. Я же говорю, мы с Олей сидели на ЛСД, этот наркотик как-то интересно влияет на хромосомы. Никто пока точно не знает, как именно. Врачи называют Люсю олигофренкой. Матушка боится, что кто-нибудь узнает о Люсе. – Олег рухнул на тахту и опять захохотал. – Ну как же, у Галины Семеновны Солодкиной, у такой успешной, такой богатой и блестящей дамы сын наркоман и внучка олигофренка!
– Погоди, что ты смеешься все время? Плакать надо. Так где же она живет? С кем?
– Девочка? – Олег перестал смеяться, лицо его вытянулось в странной болезненной гримасе. Раиса со страхом и жалостью смотрела на его некрасивый курносый профиль. – А была ли девочка? – простонал он высоким, фальшивым фальцетом. – Толстая нелепая Люся, вся в прыщиках, вся такая добрая, ласковая. С ума сойти можно. Жил себе, жил, знал, что она существует где-то, но совершенно о ней не думал. А увидел, и что-то со мной случилось. Окончательно свихнулся. Скучаю по ней. Тянет меня туда как магнитом. Мотаюсь с видеокамерой, снимаю Люсю, а потом любуюсь потихоньку своим детенышем. Бред какой-то, безумие. Матушку едва инфаркт не хватил, когда узнала, что я туда езжу. Орала, рыдала, умоляла.
– Куда ездишь? Можешь по-человечески объяснить?
– В гадюшник этот. В питомник. К Люсе. – Он не глядя протянул руку за сигаретой, стал щелкать зажигалкой, но газ кончился, он отшвырнул зажигалку и крикнул: – Дай спички!
– Ты очень много куришь, – машинально заметила Раиса, взяла коробок с камина и протянула ему. – Значит, девочку в детский дом сдали?
– Ну а куда же? Нет, ты не думай, это не простой детский дом, а самый что ни на есть лучший.
Семейный. Люсю окружают здоровые доброжелательные дети, например вот эти веселенькие близняшки, которые сюда приезжали с фотографом Кисой.
– Господи, так ведь ее там заклюют, она ж больная, слабенькая, – покачала головой Раиса, – а они вон какие наглые.
– Это ты зря. Матушка оказывает детдому щедрую спонсорскую помощь, Люсю за это любят, пылинки с нее сдувают. Удочерили ее официально, фамилию свою дали. Все оплачено, подмазано, документы в полном порядке, и забота, и домашний уют. У матушки совесть спокойна. С одной стороны, никто не ведает о нашем позоре, с другой – больной ребенок пристроен отлично, по высшей категории.
– И давно ты стал к ней ездить?
– Меньше года. Матушка мне все голову морочила, говорила, Люсю в Америку увезли, там много бездетных, вот и вывозят наших больных детишек. Здоровых за границу не выпускают, а больных – пожалуйста. Я с удовольствием глотал это вранье. Я думал, девочке в Америке лучше, там к дефективным относятся совсем по-другому. А однажды мне позвонила Ольгина сестра, Лиля, и повезла показать Люсю. Я тогда находился в крепкой завязке, то есть был почти нормальным человеком. Оказалось, Лиля ездит туда постоянно, иногда берет Люсю к себе. Она после смерти Ольги не решилась оставить девочку у себя. Молодая одинокая женщина, работает с утра до вечера, зарабатывает копейки, помощи никакой, ей только не хватало больной племянницы. А тут матушка моя со своими разумными предложениями, мол, там, в семейном детском доме, специальные реабилитационные программы и такой уход, какого она, Лиля, при всем желании не сможет обеспечить.
– Погоди, зачем хозяйке это понадобилось? – перебила его Раиса. – Вы же с Ольгой даже расписаны не были, она могла вообще умыть руки и не суетиться.
– Стало быть, не могла, – улыбнулся Олег, – она хоть и сильная женщина, и деловая, но все-таки не совсем животное. Она хотела как лучше. А может, и другие есть причины, не только нравственного порядка. Не знаю, она мне не докладывала.
Раиса помолчала, морщась от каких-то сложных раздумий, потом спросила тихо:
– Значит, ты так долго спал из-за наркотиков?
– Ага. Это называется нарколепсия. Со мной такое уже было. В принципе, можно сдохнуть запросто или какую-нибудь конечность отлежать так, что потом придется ампутировать.
– Ой, господи, – покачала головой Раиса, – ну ты, Олежек, от этой пакости собираешься освободиться? Или так вот будешь смерти ждать?
– Сейчас опять пытаюсь, в сотый раз, наверное. Жить хочется, понимаешь ли. Очень хочется жить. Как ты меня разбудила, так и терплю с тех пор. Кстати, учти, у меня скоро ломка начнется, ты не пугайся. Конечно, если станет совсем хреново, вмажусь методоном.
– Может, тебе в больнице полежать? Сейчас вон сколько рекламируют всяких клиник, где избавляют от наркотической зависимости.
– Да ну, фигня. – Он махнул рукой. – Я на своей шкуре перепробовал практически все. Надо хотя бы раз самому до конца переломаться, перетерпеть, без посторонней помощи.
– А Ксюша знает?
– О чем? О том, что у меня есть слабоумная дочь? Разумеется, нет.
– А что ты наркоман?
– Ну, это только ты у нас такая наивная, такая дрессированная. – Олег оскалил крупные прокуренные зубы. – Впрочем, у Ксюши все впереди. Пока знает, потом научится не знать.
– Как же она решилась рожать от тебя?
– А она и не решалась.
– Да ты что?!
– Ничего. Маша – не мой ребенок.
– С ума сошел? – Раиса перешла на шепот. – Как же это может быть? Я не верю, вот не верю, и все, что бы ты мне ни говорил!
– Ну, не верь, – разрешил Олег. – Что от этого изменится? Я почти двадцать лет на игле. От меня уже давно никто родиться не может. При всем желании. Да и желания нет давным-давно. Правда, это строго между нами, Раиса. – Он подмигнул. – Поняла?
– Нет, – покачала головой Раиса, – ничего я не поняла и понимать не хочу. Тебе, гаденышу, повезло, наконец нашлась девочка хорошая, чистая и ребенка родила здоровенького, загляденье, а не ребенок. Ты вот взял бы, собрал свою волю в кулак, бросил бы эти чертовы наркотики и зажил бы наконец нормально, как человек. Тебе же всего сорок, для мужчины самый лучший возраст. Забрал бы Люсю из детдома, мало ли что там хозяйка выдумывает? Нельзя с таким грехом жить, Олежек, нельзя. При живом отце, при живой бабке девочка в детдоме. Ну, пусть больная, пусть слабоумная, ты сам говоришь, она добрая, ласковая, она твой родной ребенок, будь ты человеком, забери ее.
– Люся не слабоумная. – Олег зажмурился и помотал головой. – Она мутант, таинственное существо, живущее не по кретинским общепринятым законам, а по своим собственным. Слушай, а может, она просто ангел? А, Раиса? Хочешь полюбоваться ангелом?
Послышались шаги по гравию, и через минуту в дверь постучали.
– Это кого еще принесло? – вздрогнул Олег.
– Может, Ксюша вернулась? – Раиса, кряхтя, отправилась на веранду. В дверях она увидела высокого приятного мужчину в новеньких джинсах и голубой рубашке.
– Добрый день. Капитан Косицкий. Уголовный розыск. – Он показал раскрытое удостоверение.
– Ой! – Раиса зажала рот ладонью. – Что случилось?
– Мне нужно побеседовать с Солодкиным Олегом Васильевичем. Он здесь?
– Да, проходите…
– Вам знакомы эти люди? – Молодой вежливый капитан, заместитель начальника по розыску, разложил перед Ксюшей пасьянс из портретов.
– Нет, – ответила она, даже не взглянув.
– Так, Ксения Михайловна, давайте-ка мы успокоимся и побеседуем без эмоций.
– Я совершенно спокойна. Эмоции здесь ни при чем. Просто я не хочу с вами беседовать. Не хочу, и все.
– Ну мы же принесли вам официальные извинения, никто вас ни в чем не обвиняет, я всего лишь прошу вас посмотреть на эти фотороботы и сказать, знаете ли вы кого-то из этих людей.
– Не знаю.
– Почему вы закричали и позвали на помощь?
– Потому, что за мной шел один человек.
– Вы знаете, кто он?
– Понятия не имею.
– А что же тогда испугались? Вы ведь вызывали милицию ночью, верно?