имые чистота и пронзительность, что давно уже позабылись старым ловеласом Савельевым и потому стали для него настоящим божественным откровением…
…При первых же словах Антона Эльвира сползла на землю и отключилась. Вечно Второй, пожалуй, впервые в жизни почувствовал себя абсолютно беспомощным. Она, конечно, вскоре пришла в себя, но глаза её приобрели жутковатое отрешённое выражение и смотрели куда-то в пространство, мимо Савельева.
Женщина что-то безостановочно шептала. Прислушавшись, Антон уловил страшный смысл её слов:
– Это я во всём виновата! Я не должна была ехать в эту командировку! Я не должна была оставлять её одну, думая только о себе! Я не должна была давать волю собственной похоти!
Савельев отшатнулся, словно получил пощёчину. Он, несчастный, не мог подобрать достойного определения их отношениям, боясь неточным словом снизить высоту накала пронзивших их чувств, а она безжалостно окрестила их похотью! Неужели она права? Неужели за всеми красивыми размышлениями о любви стоит самая обычная похоть? Тогда отчего же ему не захотелось после этого ложиться в постель с Диной? Почему одна только мысль о том, какую душевную боль сейчас переживает Эльвира, вызывает у него самого ощущение реальной физической боли? Кто знает точный ответ? Кто вправе судить? Кто?..
– Простите, Антон Павлович. Я испортила вам командировку. – Ну вот и всё сказано. Она отодвинулась на нереально далёкую дистанцию, вернувшись в эпоху ледяного «вы».
15
Женька была такой бледной и слабенькой: она и раньше-то не отличалась излишней пухлостью, а теперь от неё и вовсе осталась всего лишь тень. На фоне мертвенно-белой простыни лицо девочки с истончившимися, заострёнными чертами казалось вовсе прозрачным. Глаза Женьки были закрыты: она так и не пришла в себя.
«Милосердная» кома. Когда-то Эльвира слышала подобное выражение, но в то время она не смогла бы понять его до конца. Теперь она знала, что так лучше. Лучше, когда Женя находится где-то далеко от этого мира и не надо ни плакать, ни страдать от боли, ни бояться. Не надо раз за разом прокручивать в памяти недавние жуткие события, постепенно сводя себя с ума.
Пусть это станет достоянием её, Жениной, матери. Матери, без зазрения совести оставившей её в гнезде моральных уродов и отправившейся в командировку – прямо в постель к главному кобелю города N. В том, что произошло, виновата лишь она одна. Как справиться с этим грузом, Карелина не знала. Оставалось рассчитывать на простенькое заклинание, которое постоянно вдалбливала ей в голову её мать, Ирина Николаевна: «Элка, ты сильная! Ты выдержишь!» И Элка просто обязана выдержать всё…
Эльвира сидела на краешке постели дочери, глядя невидящими глазами в белую стену напротив. Женщине даже не позволяли взять Женьку за руку: пальцы девочки были плотно упакованы в гипс. Из носа ребёнка выползала тоненькая прозрачная трубочка, присоединённая к мерно гудящему аппарату.
Славик. Это был Славик. Худое, невзрачное существо, от которого просто не могло исходить никакой угрозы. В тот вечер Эльвира даже не потрудилась заглянуть в черноту его глаз, спрятанных за стёклами интеллигентских очков. Да и вряд ли смогла бы она прочитать в этих глазах подводную часть айсберга его мрачной души.
Но прошлого уже не вернёшь, и надо учиться жить в новых условиях. На столе следователя лежит написанное Элкой под диктовку заявление, Славика ищут и обязательно найдут, если он ещё в городе. Светлана помещена в психушку: её взяли прямо в квартире Карелиных, где она бесновалась посреди разведённого ею погребального костра. Женя здесь, в больнице, и ей уже не стать почётным гостем фестиваля «Весенняя рапсодия», да и никакого другого фестиваля тоже. Приговор врача однозначен: она больше никогда не сможет играть. И будет настоящим чудом, если когда-нибудь она сможет любить. Если, конечно, она захочет заставить свой юный организм очнуться от комы. «Милосердной» комы…
К Эльвире сзади потихоньку подошла Татьяна Исаенко, облачённая в просторный больничный халат. Она присела рядышком и обняла женщину за плечи. Здесь, в пустой белоснежной палате, Элка сама казалась хрупким потерянным ребёнком.
Таня уже знала о том, что произошло с Карелиной: в городе N, впрочем, как и во всех других городах, плохие новости расходятся, словно круги по воде, быстро и неотвратимо. И собственная печальная история показалась ей пустой и глупой. Травиться из-за этого уж точно не стоило. Ум, молодость, красота – всё это осталось у неё. А это, согласитесь, неплохая приправа к одиночеству!
– Как ты, Эльвира? – тихонько спросила Татьяна.
– А как ты думаешь? – горько усмехнулась Элка, решившая надеть шубку ёжика, чтобы защитить от полного разрушения хотя бы собственную психику, если всё остальное уже разрушено. Несколько раз, правда, звонил Савельев, но она сбрасывала звонок: защищаться от него она не хотела, а колючки прятать уже не могла физически.
– Прости, я на самом деле не знаю, чем могу тебе помочь. Но помочь очень хочу. – Несколько обязательных, но ни к чему не обязывающих фраз. Всё так, как и должно быть.
Элка удивлялась, как это до сих пор в коридоре не толпились желающие посочувствовать. В беде сочувствовать легко, – так раньше думала Эльвира, придерживающаяся принципа, что настоящий друг познаётся в радости. И только теперь Элка смогла сполна оценить всю глубинную мудрость фразы «друг познаётся в беде». Иногда человеку не нужно дежурных фраз и неловких утешений. Иногда ему нужно просто дать возможность пережить беду наедине с ней. Переиграть её «в гляделки» и не моргнуть первой, хотя глаза готовы ослепнуть от слёз. И только настоящий друг способен понять это и предусмотрительно отойти в сторону, не влезая в душу с сочувствующим видом.
Татьяна поднялась и неслышно вышла из палаты. Элка, сама того не ведая, сейчас дала бывшей коллеге серьёзный урок, возрождающий ту к нормальной, полноценной жизни. Исаенко вернулась к себе в палату, достала мобильник и позвонила соседу, у которого остались ключи от её квартиры, – пареньку из разряда «продвинутых», помешанных на компьютерах и рэпе, но абсолютно не испорченных реальным злом.
– Чего хотели, тёть Тань? – отозвался парень, и та рассмеялась в трубку:
– Какая я тебе тётя? Мне ещё тридцати нет! Ты говорил, у тебя старенький ноутбук завалялся. Не можешь на время одолжить его мне?
– Вам в больницу принести? Я мигом, только маме записку оставлю, чтобы она меня не потеряла, а то мы с ней на дачу собирались. – Голос соседа, такой юный и свежий, добавил Татьяне решимости.
Ноутбук ей нужен был, чтобы составить резюме. Исаенко решила найти наконец достойную работу, которая позволила бы ей раскрыть все свои таланты и проявить способности. Чарский теперь казался ей злым волшебником, околдовавшим её на долгие годы и лишившим возможности думать и действовать самостоятельно. С этим покончено. Дима, конечно, пытался вернуть всё на круги своя, он даже притащил в больницу букет любимых Татьяной белых лилий. Исаенко только рассмеялась: упругие чистые цветы составляли такой контраст с изрядно потасканным Казановой! И как же она раньше этого не замечала?
Высоцкий пел: «Это не горе, если болит нога». Теперь Татьяна готова была дважды подписаться под этой строчкой.
Сосед прискакал через полчаса с ноутбуком под мышкой и коробкой апельсинового сока в руках.
– Это вам, пароля там нет, входите смело. И больше не делайте с собой таких глупостей. Вылечивайтесь и приезжайте к нам на дачу лопать клубнику. Она у нас ранняя! – И парень, подмигнув Татьяне, помчался домой: мама ждёт!
Татьяна включила портативный компьютер и задумалась над пустой страницей. Чистый лист всегда немного пугал её: она знала, что бумага всё стерпит. Но она также знала, что рукописи не горят и что написанное пером не вырубишь топором. Исаенко невольно зажмурилась и помотала головой: надо же, как её сегодня потянуло на народную мудрость! Но пора было начинать писать, чтобы не растерять первоначальный запал.
Через полчаса Татьяна закончила работу над резюме и хотела было выключить ноутбук и отложить его в сторону. И вдруг её посетила мысль, показавшаяся ей весьма интересной: а что, если попробовать создать электронный дневник? Доверить этой игрушке всё, о чём не хотелось бы говорить ни с кем? Потом можно будет распечатать всё и стереть. Или просто стереть, не распечатывая.
Говорят, дневник – это тоже хорошая психотерапия. Таня уже прошла пару сеансов у врача-психотерапевта, и её первоначальные предположения подтвердились: лечить душу Исаенко взялась усталая, обременённая кучей собственных проблем дама, находящая, впрочем, в себе скрытые внутренние резервы, чтобы постоянно располагающе улыбаться и давать стандартные советы. О дневнике, правда, она ничего не говорила. Тем решительнее Татьяна взялась за самокопание.
А начала она свои «психотерапевтические мемуары» с истории Эльвиры Карелиной – женщины, показавшей ей, каким может быть настоящее горе…
16
Валентина Денисовна встретила вернувшегося из командировки мужа ехидной фразой:
– Что, милый мой, стареем? Рассеянным стал, телефоны теряешь?
– Я действительно потерял телефон, – сухо отозвался Антон Павлович, которому вовсе не хотелось сейчас вступать в словесное единоборство с рассерженной женой.
– И нашла его та самая Эльвира, которая бросает ребёнка где попало и ездит по командировкам, чтобы соблазнять вдали от дома женатых мужиков, да ещё и с хорошей должностью? – Валентина и не думала униматься.
Строгий отчёт о происшествии в городе N, положенный на рабочий стол её мужа и доставленный ей лично в руки его помощником, оброс по дороге целым ворохом сплетен и досужих домыслов.
Основой всех этих слухов, к сожалению некоторых участников событий, служил вполне реальный факт: Эльвира Карелина действительно поехала в служебную командировку и даже переспала там с Савельевым (хотя свечку, естественно, никто не держал и правду знали только Антон и Элка, Дина не в счёт). Но дочь Карелина оставила у двоюродной сестры, причём с полного согласия последней. Светлана давала показания об этом в присутствии врачей, разрешивших провести допрос, выглядела она при этом вполне вменяемой. И это была первая командировка Эльвиры Михайловны за всё время её работы в газете, что подтвердили все сотрудники редакции. К тому же Карелина была, безусловно, примерной матерью (об этом твердили все, включая коллег Элки, соседей и педагогов музыкальной школы, где училась Женя).