Славику повезло: Ольга безалаберно не ставила машину в гараж. Тепло, да и окна квартиры выходят прямо на стоянку. Багажник послушно отворился, принимая в свои мрачные недра безжизненное тело бывшей хозяйки, а её убийца преспокойно уселся за руль и погнал паркетник в сторону идущего на прострел через весь город ярко освещённого проспекта.
Где-то вдалеке пели назойливые сирены: скорая? полиция? вроде бы ещё и пожарная? или и то, и другое, и третье? Может быть, это уже по его душу? Стараясь не думать о провале, Слава слегка притопил педаль газа. Послушная иномарка плавно ускорилась, унося водителя подальше от места преступления. Пока ещё ему везло: никто не преследовал его, да и навстречу машин практически не попадалось.
Освободив багажник от жуткого груза, новоявленная госпожа Величко погнала свой послушный маленький джип по загородной трассе в ночь, пока ещё точно не зная, где встретит завтрашний день.
18
«Туарег», вдоволь попетляв по ночному городу, всё-таки нашёл пристанище на стоянке перед больницей. Савельева непреодолимо влекло туда, где находилась в этот момент Эльвира. Пускай она отказывается говорить с ним по телефону, но, оказавшись с глазу на глаз, скажет хоть что-нибудь. Пусть обругает и выгонит (едва ли у неё хватит на это смелости и душевных сил!), но он её увидит, услышит и поймёт, что у неё всё в порядке. Если, конечно, подобная формулировка уместна в её состоянии…
Полутёмные коридоры больницы скрадывали гулкие шаги Вечно Второго, дежурный персонал суетился, узнавая заместителя мэра и пытаясь догадаться, чем вызвано столь позднее его появление в стенах печали.
– Вы, наверно, к Женечке Карелиной? У неё сейчас мать. – Семенящая почти спиной вперёд медсестра пыталась заглянуть в глаза высокого посетителя и прочитать по ним истинные цели его визита. Голос медички звучал довольно жёлчно. Человек с мало-мальски развитым воображением мог домыслить то, что засело в её аккуратно причёсанной головке, но не прозвучало вслух: «Интересно, где была эта мамаша, когда всё происходило?»
– Как дела у девочки? – сохраняя внешнее спокойствие, спросил Савельев.
– Антон Павлович, честно скажу: плохо! Она так и не пришла в себя, видимо, ребёнок испытал сильнейший шок. Но изнасилования не было. И ещё: у девочки сломаны пальцы на руках, а ведь она была подающей надежды пианисткой! Что же этот гад натворил! И как мать такое допустила! – Доселе сдерживаемое открытое осуждение наконец вырвалось на свободу. Антон резко остановился, прищурившись, глянул на лицо собеседницы и сказал только:
– А если бы вас отправили в служебную командировку, что бы вы сделали?
– Нас в командировки не отправляют, – обиженно отозвалась медсестра и сразу же замкнулась, мысленно ругая себя за излишнюю откровенность. И с кем разболталась: он же мужик, да ещё и высокопоставленный чиновник, у него все мысли о работе. Ему бабьих проблем не понять!
Придя к такому выводу, женщина успокоилась и, указав Савельеву на приоткрытую дверь одной из палат отделения интенсивной терапии, шепнула:
– Они там. Пройдёте?
– Да, спасибо! – кивнул Антон Павлович, жестом отпустил медсестру и, собравшись с духом, шагнул в поток призрачного голубоватого света, льющегося из двери.
Эльвира, сгорбившись, сидела на краю большой белоснежной кровати, в центре которой лежала худенькая бледная девочка, опутанная прозрачными трубочками. Из-за ночного освещения лицо Жени выглядело особенно жутковато: синие тени под закрытыми глазами углубились, создавая ощущение полной безнадёжности.
– Эля? – робко позвал Антон мгновенно пересохшими губами. Ему хотелось обнять её, прижать к груди крепко-крепко, укрыв от всех бед. Но, как защитить её от открывшегося перед ним ужасного зрелища, он не знал и сам. И эта беспомощность бесила его, как взбесила бы любого деятельного мужика, привыкшего находить конкретные решения для вставшей на пути проблемы.
– Да. – Это короткое слово прозвучало без всякого выражения, словно льдинка упала на холодный синеватый линолеум на полу палаты. И эта безысходность испугала Савельева гораздо сильнее, чем всё остальное.
– Я присяду? – Вопрос канул в пустоту, не найдя ответа.
Приняв молчание за согласие, Антон Павлович приблизился к Эльвире и сел на стул возле кровати. В белом халате, накинутом на плечи, он выглядел как доктор. Или, скорее, как артист, исполняющий роль доктора. Но сейчас Элку не трогала его явная мужская красота, так поразившая его совсем недавно, на излёте прошлой жизни. Да, именно так она стала относиться к тому, что происходило до трагедии с Женькой. Маленькой, славной, жизнелюбивой Женькой, не заслужившей даже сотой части выпавших на её долю страданий!
– Где ты собираешься жить? – спросил Савельев, надеясь, что разговор на деловые темы хотя бы немного отвлечёт Элку от чёрных мыслей.
– Жить? Разве после этого можно жить? – скорбным эхом отозвалась Эльвира, всё же обернувшись в сторону Вечно Второго.
– Нужно. Теперь только ты сможешь заново заразить дочку любовью к жизни. – Антон и сам не понимал, откуда берутся эти слова, но слова были интуитивно точными, правильными, настоящими. Глаза Элки на мгновение вспыхнули.
– Она ведь очнётся, правда? – Карелина смотрела на Савельева, словно он был пророком, которому известны все тайны прошлого и будущего. И он тихонько взял её за руку. Эльвира никак не отреагировала на это трепетное прикосновение, но Антон был счастлив уже оттого, что она его не оттолкнула.
– Обязательно! И ты не смеешь в этом сомневаться! – Голос мужчины слегка возвысился. «Это просто волнение», – уговаривал себя Антон, пытаясь справиться со слезами, неожиданно подступившими к его глазам. Он испытал настоящий шок, когда понял, что эти слёзы сейчас вырвутся на свободу и потекут по лицу прямо на глазах у женщины, которую он старался как раз от слёз оградить.
Вдруг Эльвира встрепенулась, словно проснувшись от тяжёлого сна, встревоженно взглянула на Савельева и, подняв руку, удивительно нежным прикосновением стёрла всё-таки смочившую щёку слезу.
– Странно, я всегда думала, что настоящие мужчины никогда не должны плакать. А теперь мне кажется, что настоящий мужчина – тот, кто может позволить себе не скрывать слёз, – мягко сказала Эльвира, попытавшись улыбнуться хотя бы краешком губ, хотя они предательски дрожали.
– Я пришёл сказать тебе, что завтра у тебя будет квартира, – вспомнил вдруг Савельев. Этой фразой он хотел защититься от собственной беспомощности перед предложенными судьбой обстоятельствами.
– И только? – Карелина испытующе смотрела на него, но он неимоверным усилием воли всё-таки остановил слёзы и отрицательно помотал головой:
– Об остальном я даже не решаюсь заикнуться. Боюсь показаться неуместным.
– Мне не нужна квартира. Я надеюсь, меня пока не выгонят отсюда, а потом я найду куда податься. – Минутная слабость была позабыта. Эльвира опять казалась холодной и отстранённой, она даже высвободила руку и отсела подальше.
– А смысл? Ребёнку нужны нормальные условия для жизни, – настаивал Савельев.
– Наверно, я слишком поздно спохватилась создавать эти условия. – Элка усмехнулась настолько болезненно, что Антону впервые в жизни захотелось съесть таблетку валидола: ощутимо кольнуло сердце. Савельев невольно поморщился и потёр грудину.
– У тебя больное сердце? – встрепенулась Эльвира.
– В том-то и дело, что здоровое, – слегка напряжённо откликнулся Антон. Ему нельзя даже вспоминать о сердце: он просто обязан быть здоров!
– Может, попросишь у врачей таблетку? – предложила Карелина, но Савельев только отмахнулся.
И в этот самый миг с кровати послышался слабый, как дуновение ветра, голосок, произнёсший одно-единственное слово:
– Мама!
…Савельев не любил мелодрамы и никогда их не смотрел. Он не верил в высокие переживания обычных людей и считал всё происходящее на экране пустым лицедейством. И вот на его глазах в больничной палате развернулась по-настоящему драматическая сцена: глаза Эльвиры вспыхнули, лицо мигом порозовело, и женщина склонилась над очнувшейся девочкой, чтобы та не подумала, что её опять покинули в трудную минуту.
– Я здесь, моё солнышко! Я больше никому не позволю тебя обижать! – Голос Элки сорвался, по лицу хлынули слёзы, она невольно прикрыла лежащего ребёнка собственным телом, словно большая птица.
– Хотел бы я пообещать тебе то же самое, – скрипнув зубами, чуть слышно произнёс Савельев. Но Эльвира уже не вспоминала о его присутствии в палате…
19
– Я думаю, её надо потихоньку уволить. Подобные скандалы с сотрудниками не делают чести нашей газете, – разглагольствовал Олег Ефимович, сидя в начальственном кожаном кресле и испытующе глядя на приглашённого «на ковёр» Чарского.
Того, признаться, искренне удивила настойчивость шефа в этом вопросе. Во-первых, никакого скандала вроде не намечалось (хотя город и гудел, как растревоженный муравейник). Во-вторых, Карелина вполне успешно справлялась со своими служебными обязанностями, пусть не создавая шедевры, достойные Пулитцеровской премии. В-третьих, нормальные начальники должны защищать своих подчинённых, а не топить их собственноручно.
Естественно, высказать всё это главному редактору в лицо Дмитрий Сергеевич не решился. Вслух он только робко возразил:
– Люди поговорят и забудут, а мы потеряем хорошего, исполнительного работника.
– Вам как непосредственному начальнику отдела, где трудится Карелина, конечно, виднее. Но что-то вы слишком уж рьяно её защищаете. Кстати, не подскажете, где вы провели ночь перед отъездом Эльвиры Михайловны в эту пресловутую командировку? – Олег Ефимович вперил пристальный взор в переносицу Чарского. Дмитрий Сергеевич вспотел и заёрзал на стуле.
– Вот то-то же. Если эта всеобщая любовница так дорога вам, открывайте свою собственную газету – и скатертью дорога, я вас не держу! Будете набирать сотрудников согласно вашим либеральным принципам. А я считаю, что настоящая газета должна делаться чистыми руками. Как Карелина будет учить читателей нравственности, если у неё самой рыльце в пуху?! – Выступление главного редактора становилось слишком уж пафосным, напоминая Чарскому насквозь пропахший нафталином, но всё же бессмертный «совок».