А может, это он, Игорь, во всём виноват? Сбил человека – и запустил безжалостный механизм разрушения?
– Мам, ты дома? – позвал Игорь, боясь начинать откровенный разговор, но понимая, что без него не обойтись.
– А где же мне ещё быть? Это папаня шляется где попало, а я всегда сижу дома. – Валентина, тихонько ворча себе под нос, чтобы Игорь её случайно не услышал, явилась пред ясные очи своего непутёвого сыночка.
– Мам, кажется, я окончательно влип. – Фраза прозвучала слишком спокойно и буднично, чтобы всерьёз насторожить Валентину Денисовну.
– Что опять? – нетерпеливо спросила она, сев на обшитую кожей табуретку: когда-то юный рокер Игорёк сам пытался оформить интерьер своей «пещеры».
– Они озвучили сумму. Я не знаю, откуда мне взять такие бабки, – вздохнул Игорь.
– Ну, во-первых, не тебе, а нам. Ты всё-таки наш сын. А во-вторых, чем это тебя так напугали? Во сколько ты, интересно, оцениваешь наши возможности? – Валентина Денисовна храбрилась, но на самом деле и она побаивалась чрезмерных запросов пострадавшего. И Игорь назвал сумму.
Госпожа Савельева замерла и посмотрела на сына так удивлённо, словно увидела его впервые:
– Сколько, ты сказал? Десять миллионов евро? И ты мог такое подписать?
– Я подписал пустую бумагу. Я не знал, что они обладают такой буйной фантазией, – огрызнулся Игорь на всякий случай: он понимал, что виноват, но он также прекрасно уяснил за свою короткую жизнь, что лучшая защита – это нападение.
– А ты не кусайся, щенок, не кусайся! – Мать возвысила голос. – Чем ты вообще думал, когда ставил подпись под этой распиской? Мать у тебя вроде не идиотка, отец – тоже…
Валентина осеклась. Она вовремя вспомнила, кто был настоящим отцом Игоря: какой-то неандерталоподобный дальнобойщик, выскочивший из кустов, где он, пардон, справлял нужду, и нарвавшийся на хохочущих пьяненьких тёлок. Сама Валя к тому времени считалась уже даже не тёлкой, а скорее коровой: дама за тридцать, обременённая роскошными (или излишними?) телесами. Её-то и завалил прямо на траву за кабиной фуры бесцеремонный водила. А она и не сопротивлялась: жизнь так бедна на приключения, почему бы и не побывать в роли изнасилованной особы?
Подруги (совсем юная свиристелка Ларка Щеглова, впоследствии выскочившая за расторопного журналюгу Чарского, и Нинка, давно умершая от цирроза печени одноклассница-алкоголичка, первая жена Данько) преданно промолчали об этом происшествии (сколько их потом было, таких пикантных историй!). Всё бы благополучно забылось, если бы Валя вскоре не почувствовала явные признаки беременности: её тошнило по утрам, а очередные месячные не пришли.
Валентина горько посмеялась над собой: надо же, десять лет бесплодных попыток зачать детёныша с идеальным мужчиной Савельевым – и мгновенный залёт с первым же попавшимся секс-гигантом «с большой дороги»! Жена Вечно Второго (тогда ещё он не был столь высоким по чину руководителем, но размах его крыльев обещал сделать его птицей высокого полёта) благоразумно промолчала о своих подозрениях, мужу её вроде бы упрекнуть было особенно не в чем, и жизнь потекла своим чередом. Игорёк воспитывался в ласке и строгости, Антон ни минуты не сомневался в своём отцовстве.
– Мам, он угрожал. Не только мне, но и семье.
– Эта фраза прозвучала вполне логичным завершением всего.
– Но он же едва очухался и лежит в реанимации! Давай обратимся в полицию, они мигом арестуют его за шантаж. А тебя через суд протянем, адвокатам на бедность подкинем – и ты свободен!
– Валентина пришла к выводу, что мнение мужа было правильным.
Едва лишь надежда затеплилась в душе Игоря, как раздался третий звонок. Парень подумал, что звонит всё тот же безукоризненно вежливый джентльмен, диктующий условия возвращения денег. Так оно и было:
– Игорь, ещё одна маленькая, но важная деталь. Фамилия человека, который лежит в реанимации, – Сизов. Константин Сизов. Вы ведь понимаете, что он не имеет никакого отношения к вашему долгу? Ведь долговую расписку вы подписали на имя Вылетова. Моя мысль понятна? Тогда попрошу без глупостей!
Комната поплыла перед глазами парня. Он ведь даже не потребовал у пациента реанимации паспорт, когда подмахивал бумажку. Что на него нашло? Он купился на самый дешёвый трюк в мире: его развели с броском под машину. Видимо, Игоря пасли от самого ночного клуба, где он изрядно принял на грудь, прежде чем сесть за руль своей изящной «Тойоты». Откуда же взяли эту сумму: десять миллионов евро? Ведь не с потолка же? Значит, об этом должно быть известно отцу. И ещё: значит, у него есть такие деньги.
– Десять миллионов евро? Но ведь это сумма инвестиций, которая поступит в наш город для осуществления крупного совместного проекта! – воскликнул Савельев-старший, задумавшись всерьёз.
Выходит, авария и в самом деле подстроена. Целили в него, а на крючок зацепили Игоря. Для надёжности. Но кому же так помешал этот несчастный проект, который то замораживали, то реанимировали вновь и вот решили-таки довести до ума с помощью целевой инвестиции как раз в десять миллионов евро? Или кому-то просто очень сильно захотелось денег. Тому, кто хорошо знал условия инвестирования, гарантом которого выступил он, Савельев.
– Значит, Вылетов? – Антон Павлович вдруг понял, что его подставили на самом высоком уровне. Видимо, он с блеском отыграл роль Вечно Второго и кто-то очень сильно не хотел видеть его первым.
26
Эльвира стояла под душем, пытаясь отмыться от переживаний нескольких последних дней. Она, конечно, понимала, что это нереально, но вновь и вновь тёрла покрасневшую кожу жёсткой мочалкой, сдобренной дорогим гелем, запах которого неуловимо напоминал Элкины любимые духи.
К счастью, Савельев не проявил желания присоединиться к ней, иначе она просто нагрубила бы ему, не задумываясь о последствиях. Одна только мысль о занятиях сексом сейчас вызывала в ней эффект резкого отторжения. Но душа – ах, эта неизведанная субстанция, существующая по загадочным законам, известным лишь ей одной! – тосковала по свету серых глаз Антона, по его скуповатой мужской ласке, от которой замирало нутро и кожа покрывалась мурашками дикого восторга.
Руки Савельева… О боже! Высшие силы были в порыве величайшего вдохновения, создавая эти ненавязчивые изгибы мускулов, достойные кисти живописца, эти пальцы, чуткие и красивые… Когда они нервно пробегали по телу Эльвиры, легко касаясь груди и повторяя линию спины, Карелиной казалось, что она умерла когда-то давно и в этот момент возродилась вновь, открытая для истинного счастья, которое и должна приносить настоящая любовь.
«Значит, всё-таки любовь? Элка, ты непроходимая идиотка! Этот мужчина явно собирает коллекцию из всех встреченных на его жизненном пути женщин, которые мало-мальски заинтересовали его. Вот чем зацепила его ты, бледная копия красавицы-матери, заскочившая в шикарный СВ – и осквернившая его своим зачуханным, невыспавшимся видом?»
Эльвира тщательно вытиралась пушистым полотенцем и думала, думала, думала. Если бы какое-нибудь каверзное существо в этот момент решило влезть в мозги этой женщины с ехидной целью прочитать её мысли и обвинить её в похотливости, оно с удовлетворением обнаружило бы полное отсутствие переживаний о судьбе дочери. Голову Элки сейчас занимал один лишь Савельев – мужчина, всколыхнувший самые глубинные волны, на которых столько лет покоилась её женская натура, лишённая ласки и мужского внимания. Приставания Чарского в промежутках между его конфликтующими барышнями, Таней и Мариной, не в счёт: «жилеткой с промежностью» она становиться не хотела.
И всё же Савельев так трепетно относился ко всем своим женщинам или только к ней, значившей для него чуть больше остальных? И Эльвира оставила за собой тайное право придерживаться второго варианта. Именно это давало ей силы жить.
– Элечка, тебе звонили, – сообщил Савельев, когда Карелина вышла из ванной, вытирая рассыпавшиеся по плечам влажные волосы.
– Наверное, с работы. Я же сорвала командировку. Начальство наверняка в гневе. Наш главред не склонен к сентиментальности. Не удивлюсь, если он врежет мне за прогулы. – Эльвира была недалека от истины. Как раз в это время Олег Ефимович всерьёз рассуждал об увольнении Карелиной за отсутствие на рабочем месте без уважительной причины.
Конечно, тяжёлое состояние дочери – причина более чем уважительная. Но ведь в данный момент Элка не находилась, как привязанная, в реанимационной палате, наблюдая за спокойным сном наконец-то очнувшегося ребёнка, а сидела за столом незнакомой пока квартиры, попивая кофе, приготовленный руками любимого мужчины! А значит, действительно прогуливала…
Антон поставил чашку на стол, поднялся и подошёл к Элке сзади, положив руки на плечи. Эльвира замерла, желая остановить мгновенье.
– Девочка моя, скажи, может, тебе что-нибудь нужно? Чем я могу помочь? – Голос Савельева дрогнул. Это было так непохоже на него! Но Антон готов был оставаться таким, немного беспомощным, слишком уязвимым и, несомненно, влюблённым! А может быть, любящим?
– Знаешь, Антон, я, может быть, впервые в жизни почувствовала себя слабой, и мне не захотелось тут же взять себя в руки. Когда-то я не понимала свою мать, пыталась учить её жизни: женщина должна быть самодостаточной и самостоятельной. В общем, всего в жизни добиваться сама. А теперь я пасую перед предложенными жизнью обстоятельствами и делаю это с каким-то мазохистским удовольствием. Потому что знаю, что где-то рядом есть ты. Скажи, что ты сделал со мной? Неужели ты со всеми своими женщинами творил такое волшебство? – Высказав это плохо завуалированное признание в любви, Элка застыла, ловя глазами мятущийся взгляд Антона.
– Это ты сотворила со мной волшебство, моя маленькая колдунья. Прости меня, я не журналист и не умею играть словами. Но я боюсь признаться в собственной слабости, чтобы не разрушить иллюзию, которую ты создала для себя: иллюзию сильного, всемогущего человека. Могу пообещать тебе лишь одно: моя слабость никак не отразится на твоей судьбе. – Если бы только Савельев знал, как он ошибается в этот момент, он сдержал бы порыв откровения и промолчал. Но неумолимый разрушительный механизм был уже запущен, и Антон Павлович послушно вписался в схему этого механизма, став его «колёсиком и винтиком».