– Только не заставляйте меня играть! Я не хочу играть! Я ненавижу пианино!
Лебедев, побледнев, выронил цветы и шагнул спиной вперёд обратно в коридор, чуть не столкнувшись с вбежавшей в палату на крик медсестрой. Это было выше его сил, и он сам чуть не разрыдался от переполнившего его сердце горя. Несчастный ребёнок! Её лишили даже мечты о сцене!
Эльвира обхватила дочь руками и терпеливо шептала ей в ухо: «Ну тише, тише, моя лапушка! Не переживай так, никто не будет тебя заставлять ничего делать. Всё будет хорошо, моя девочка!»
Постепенно Женя успокоилась, ей сделали укол, и только трепещущее, как у птенчика, сердечко выдавало её недавний испуг. Инна Ивановна заменила Эльвиру у постели девочки и отправила Карелину из палаты: не оставлять же потрясённого посетителя в таком состоянии!
– Здравствуйте, Сергей Никитич! Извините, что так получилось. Врачи сами не ожидали подобной реакции. Никто не ожидал, – потерянным голосом произнесла Эльвира, постоянно оглядываясь на дверь палаты, за которой страдала её дочка.
– Вам не за что извиняться, Эльвира Михайловна! Девочка не виновата в том, что с ней сотворили эти скоты в человеческом обличье. Я убил бы их своими руками, несмотря на то что одна из них – ваша сестра. – Лебедев позволил себе вслух выразить своё отношение к произошедшему, потому что искренне жалел о несостоявшейся Женькиной судьбе.
– Знаете, я столько лет считала, что у меня нет никого в этом городе, – даже сестры, которая раньше не особенно-то хотела родниться. И вдруг я отчего-то решила встретиться с ней и доверить ей свою дочку. Почему судьба не остановила меня, не сделала предупреждающий выстрел в воздух? Отчего ей понадобилось стрелять сразу на поражение? – Лицо Элки страдальчески исказилось, и Лебедеву сразу захотелось пожалеть её.
– Эльвира Михайловна, я хотел рассказать Женечке о фестивале, на котором она должна была выступать в качестве почётного гостя. Мы вспомнили о ней и стоя аплодировали, а потом победительница конкурса сыграла Женину любимую рапсодию, – почему-то сказал Сергей Никитич.
– Что же вы о ней, как о мёртвой? У неё ещё всё будет хорошо! Она настоящая умница, и я в неё верю. – Глаза Эльвиры сияли такой убеждённостью, что Лебедев невольно заразился этим всепобеждающим материнским чувством и слегка успокоился.
– Я ещё зайду к Женечке, только позже, хорошо?
– Сергей Никитич откланялся, сунул Карелиной пакет с конфетами и виноградом и быстро зашагал по коридору прочь.
Похоже, ещё одна история добавилась в копилку его горестных воспоминаний, решил он после посещения больницы.
Чарскому повезло значительно больше.
При виде его довольной физиономии, прячущейся за великолепным букетом Таниных любимых белых лилий, Исаенко дрогнула и простила Димочку. Ещё бы: она ведь столько лет трогательно и самозабвенно любила этого человека! И вот мечта всей её жизни стояла перед ней на коленях посреди больничной палаты и торжественно клялась в вечной любви и искреннем желании связать с ней судьбу!
– Шутить изволите, господин Чарский? – настороженно усмехнулась Танечка, не сводя глаз с такого родного лица и потрясённо читая на нём раскаяние, любовь, нежность. «А глаза такие честные-честные», – обязательно сказала бы Элка при виде цветущей Димулиной мордахи, спрятанной в цветах.
– Никак нет, госпожа Исаенко! – радостно осклабился Дима.
Ура! Его не выгнали! Его слушали, и слушали благосклонно! И Чарский продолжил свою тщательно подготовленную импровизацию:
– Танечка, если тебе нравится моя фамилия, я готов поделиться ею с тобой – ведь это единственно дорогое, что у меня осталось, кроме тебя, конечно!
И Таня, не веря собственным ушам и не до конца осознавая, что вообще происходит, с ослепительной улыбкой сказала вовсе не то, что собиралась выложить Чарскому при встрече. Она сказала «да»!
39
Савельев вызвал такси и всё-таки вдоволь накатался по ночному городу.
Что-то пошло не так в их отношениях с Карелиной. Женщина почему-то упорно не выпускала их за рамки банального романа, а ему хотелось большего, неизмеримо большего! Он мечтал видеть Элку каждый день, рассказывать ей о том, как прошёл день в мэрии (или не в мэрии, Антон готов был к любой другой работе), и даже воспитывать ещё одного чужого ребёнка, если только это будет Элкина дочь Женя.
Отчего же Эльвира так противилась столь простому и правильному решению? Обычно женщины сами стремятся замуж за своих любовников, а тут такое мягкое, но решительное сопротивление! Конечно, Карелина не совсем обычная женщина, иначе Савельев просто не заинтересовался бы ею. Но ведь она любит его, любит по-настоящему: в этом Антон ни на миг не сомневался! Почему же тогда Эльвира его отвергла?
«Отвергла, отвергла, отвергла», – загрохотало вдруг нестерпимо болезненным эхом переставшее слушаться сердце, и тут же острая, раздирающая внутренности боль когтистой лапой прошлась по груди Савельева, безжалостно пригвождая его к сиденью машины. Этот приступ ничем не напоминал те слабенькие предвестники, что Антон чувствовал несколько раз накануне. Вечно Второй с внезапной ясностью понял, что умирает. Умирает именно сейчас, прямо в такси, так глупо и невовремя!
Савельев хотел что-то сказать, но сумел издать только странный скрипучий звук, жутко напугавший таксиста. Парень оглянулся на своего пассажира, сразу всё понял и, лихо развернув тачку, помчался обратно в больницу, не обращая внимания на знаки ограничения скорости и тупо мигающие жёлтым светофоры. Возле больничной ограды таксист набрал номер скорой помощи и возбуждённо заорал:
– Скорее, помогите! У меня клиент умирает! Я у ворот стою, скорее!
Когда переполошенная дежурная медсестра приёмного покоя узрела, кого привёз взбалмошный таксист, у неё самой чуть не прихватило сердечко. Она принялась названивать заведующему реанимационным отделением и хирургу-кардиологу, а вокруг потерявшего сознание Савельева уже хлопотала бригада врачей, среди которых была и Инна Ивановна.
«Что же такое сказала ему эта Карелина, раз он так на это отреагировал?» – думала докторша, помогая реанимировать больного.
– Похоже, инфаркт, – констатировал кардиолог, осмотрев вице-мэра.
– Чего же вы хотели-то? Возраст! – вздохнула фельдшер скорой помощи, покачав головой.
Сколько таких вот инфарктников, не достигших ещё пятидесяти лет, прошло через её руки! Кто-то выкарабкивался и жил дальше, до следующего инфаркта, кого-то коварная болезнь убивала на месте. Этот, похоже, не жилец: слишком долго не приходит в себя, как будто сопротивляется отчаянным попыткам врачей вернуть его к жизни. Таких фельдшерица прозвала «невозвращенцами». Обычно они долго тянули с обращением к врачу, терпя боли в сердце и живя в условиях постоянного стресса. А потом этот стресс обрушивался на них смертоносной лавиной, сметающей всё на своём пути.
– Умрёт, поди, Савельев-то наш, – тихо сказала она.
Коридорная сестра услышала её по-своему и тут же позвонила в детское отделение, возбуждённо сообщив:
– Аннушка, а вице-мэр-то, похоже, того… скончался! Инфаркт!
Как-то незаметно весточка достигла палаты, в которой лежала Женя Карелина. Её мама, конечно же, не спала, размышляя о сделанном ей этой ночью предложении. Её позвали замуж второй раз в жизни, и она хотела этого замужества больше всего на свете. Но что-то внутри, какой-то малодушный страх из разряда «а вдруг он будет гулять и от меня?», останавливал её. Господи, зачем ты наказываешь нас, заставляя слушаться рассудка, который так часто противоречит голосу сердца?!
В коридоре раздался дробный стук каблуков, а потом в дверь засунулась встрёпанная голова Инны Ивановны:
– Эль, скажи мне, ради бога: что плохого ты сделала Савельеву?
– Ничего, – абсолютно непонимающе уставилась на докторшу Эльвира.
– Тогда что плохого тебе сделал он? – продолжила странный допрос Инна.
– Тоже ничего, – вздохнула Карелина. – Он мне сделал предложение.
– Тогда, боюсь, если ты хочешь принять его при жизни Антона Павловича, тебе нужно поспешить. – Озабоченно взглянула врачиха на часы.
– Что случилось, не томи, говори прямо! – В возвысившемся голосе Элки появились истерические нотки.
– Да инфаркт у твоего Савельева, вот что случилось! Лежит в реанимации без сознания и не хочет помогать врачам! – почти закричала Инна Ивановна, хватая Карелину за вялую, непослушную руку и куда-то таща по ставшему вдруг бесконечным и холодным больничному коридору.
– Он будет жить? – с интонацией капризного ребёнка то ли спросила, то ли потребовала Эльвира. Она отказывалась верить словам Инны.
Как же так: ведь совсем недавно они так нежно и страстно любили друг друга! Он был так напорист, силён и красив! У него не может быть инфаркта, ведь он собрался жениться!
«Жениться он собрался, как же! На тебе, между прочим! А ты что сделала, красотка второсортная? Отказала ему! ОТ-КА-ЗА-ЛА! Может, у человека куча разных проблем, а тут ещё ты со своими капризами. Капелька стресса, полученного от твоего отказа, переполнила и без того налитую до краёв чашу, вот сердце Антона и не выдержало. Может быть, ты и в самом деле жила в его сердце? Тогда именно ты разорвала его своим отказом!»
– Ты не ответила! – напомнила Элка, задыхаясь от бега.
– Я не могу тебе ответить, потому что я не знаю ответа на твой вопрос. И я не верю в чудеса. – Во всяком случае, докторша была честной перед Карелиной.
Дежавю, и вновь это проклятое дежавю! Элку притащили в ту самую палату, где совсем недавно лежала Женька. Дочь, теперь Савельев.
«Любимый, что же ты натворил? Что же я натворила?!»
Увидев выражение Элкиного лица, одна из медсестёр бросилась к ней со шприцем наперевес и влепила укол без всякого предупреждения.
– Теперь можешь пройти к нему. В порядке исключения, – поторопила Эльвиру Инна Ивановна.
Карелина слепо уставилась в пространство перед собой и, наконец, обретя долгожданное равновесие (пол уплывал из-под её ног), сделала шаг.