Яна тогда в очередной раз поклялась себе, что больше не проронит из-за нерадивой родительницы ни единой слезинки, но брошенный и недолюбленный ребенок, который жил где-то у нее в сердце, раз за разом надеялся, что однажды получит частичку родительской любви, которую заслуживает.
Яна почти не помнила свою мать трезвой, та начала пить, едва Яна вышла из младенческого возраста. Отец Яны смириться с алкоголизмом жены не смог, поэтому оставил и ее, и ребенка. В подростковом возрасте Яна мечтала, что отец однажды вернется и вытащит ее из этого ада, но он, очевидно, давно вычеркнул из памяти свою первую семью, поэтому ей приходилось со всем справляться самостоятельно.
Какое-то время мать старалась сохранять видимость нормальной жизни для окружающих: ходила на работу, одевала и причесывала Яну перед школой, но дома, за закрытыми дверями, она неизбежно прикладывалась к бутылке, допиваясь каждый день до беспамятства, иногда засыпая на кухонном столе в окружении пустых бутылок.
В детстве Яна лишь догадывалась, что с матерью что-то не так, но все равно любила ее всем сердцем, как умеют любить только дети. Ясное понимание того, что ее семья не такая, как остальные пришло, когда Яна училась во втором классе.
В их школе второклассники учились во вторую смену, и зимой, когда по вечерам темнеет довольно рано, мать сама забирала Яну после уроков. В тот день мать задерживалась, поэтому Яна самостоятельно оделась и села дожидаться, когда за ней придут. Время шло, а мать все не появлялась. Ее одноклассники давно разошлись по домам, уже подходили к концу и уроки старшеклассников, а Яна все ждала. В теплой куртке было жарко, по спине противно скатывались капельки пота, но раздеваться на не стала – вдруг мать появится и станет ругать за то, что Яна до сих пор не готова.
Когда школа совсем опустела, Яна поняла, что случилось что-то нехорошее. От страха за мать по щекам потекли слезы, которые она торопливо вытирала рукавом – слезы мешали вглядываться в зимнюю мглу.
В конечном счете домой ее привела вахтерша, Анна Витальевна, которая обнаружила зареванную второклашку, в темном вестибюле школы. Она долго звонила в дверь Яниной квартиры и, в конце концов, отыскав в школьном ранце ключи, отперла сама.
В нос им сразу ударил запах сигарет и перегара. Анна Витальевна велела девочке ждать в подъезде, а сама, не разуваясь, прошла внутрь. Ее не было какое-то время, и Яна снова начала плакать. Наконец, Анна Витальевна появилась, молча провела Яну в дом, раздела и велела отправляться в свою комнату. Девочка послушалась и сидела тихо, пока Анна Витальевна не появилась снова. Она поставила перед Яной тарелку с бутербродом и стакан молока, сказала, что матери нездоровится, но к утру она будет в порядке. Яна с благодарностью съела свой нехитрый ужин и легла спать.
С того дня все переменилось. Мать стала пить все больше и все чаще, пропускала работу, перестала обращать внимание на дочь. Яна сама стирала и гладила свою одежду, питалась тем, что находила в холодильнике, хотя бывали дни, когда кроме запотевшей бутылки водки там не было ничего, тогда она просто ложилась спать голодной. Примерно в то время она и подружилась с Ликой. Ее семья жила в соседнем доме, и Яна иногда убегала к ним, прячась от какой-нибудь особенно разгульной пьянки.
По мере взросления Яна стала предпринимать попытки вернуть мать на путь трезвости: проверяла ее сумки, когда та приходила домой, и безжалостно выливала содержимое бутылок в унитаз, искала по всей квартире тайники и заначки, которые так же хладнокровно опустошала. Она столько раз просила и умоляла мать завязать, но все без толку, поэтому она решила во что бы то ни стало вырваться из этой жизни и никогда больше туда не возвращаться.
И у Яны получилось. Правда, вычеркнуть мать из жизни, как это сделал когда-то ее отец, она не смогла. Раз в три дня заказывала для нее продукты, оплачивала коммуналку, возила к врачу. Но никогда не давала наличных денег, потому как слишком хорошо понимала, на что они будут потрачены.
И вот сейчас, стоя перед обитой потрескавшимся дерматином дверью, она в очередной раз пожалела, что позвонила матери. Зачем она здесь? Захотелось снова пообщаться с нетрезвой родительницей? Помнится, в прошлый раз их встреча закончилась взаимными упреками. Но раз уж приехала, придется зайти.
Яна нажала на кнопку звонка, и за дверью разнеслась резкая трель. Тут же щелкнул замок и в проеме отворившейся двери показалось лицо матери. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, когда мать, наконец, сказала:
– Проходи, Яночка, я как раз чай заварила.
Яна сидела за маленьким кухонным столом и с удивлением поглядывала на мать. Она уже не помнила, когда в последний раз видела ее трезвой. Следы многолетних излияний отчетливо отражались на ее лице, но взгляд был ясным, и мать любопытством изучала Яну.
– Ты их видишь?
– Что? – переспросила Яна, выныривая из раздумий.
– Ты поэтому приехала? – мать пытливо вглядывалась в лицо дочери. – Они и к тебе приходят?
– Мам, ты о чем? – Яна с испугом смотрела на мать.
– Ты…видишь?
– Мам…
– Я впервые увидела, когда родила тебя. Я лежала в палате одна, тебя забрала нянечка, а я, пользуясь передышкой, прилегла вздремнуть. Она появилась словно из ниоткуда. Открываю глаза – сидит. В таком же больничном халате, которые выдавали всем роженицам. Не помню, что она говорила, помню, что плакала и боялась, что ее ребенок останется сиротой. Я тогда так удивилась, как же ребенок останется сиротой при живой матери? А она все плакала и плакала, я, как могла, пыталась ее утешить, но тут в палату зашла медсестра, и та женщина вдруг исчезла. Я не могла поверить своим глазам! Только что передо мной сидела, и теперь ее нет. Медсестра даже как будто не слышала, что в палате еще несколько секунд кто-то безутешно рыдал. А на следующий день я узнала, что накануне во время родов умерла женщина. Отец ребенка исчез задолго до рождения ребенка, и малыш на самом деле остался сиротой. Как она и говорила. Потом стали появляться и другие, пугали меня до чертиков. Я даже подозревала у себя шизофрению, ходила к психиатру, но мне диагностировали лишь послеродовую депрессию. С годами я видела все больше и больше, они сводили меня с ума! Только алкоголь помогал мне от них избавиться. Но несколько месяцев назад все прекратилось. Они ушли. Поэтому, Яна, я спрашиваю тебя: ты их видишь?
Яна молчала, переваривая услышанное. Ее мать тоже Видящая? И все это время, она убивала себя алкоголем только потому, что не находила объяснения тому, что видела собственными глазами? Убегала от реальности, не имея сил принять ее?
– Яна, скажи мне!
– Да, мне кажется, да, – призналась Яна.
Мать вздохнула и закрыла руками лицо.
– И что же теперь с тобой будет? – дрогнувшим голосом спросила она.
Яна молчала. У нее не было ответа на этот вопрос.
После разговора с матерью Яна чувствовала себя совершенно измотанной. Но, несмотря на это, когда такси остановилось у знакомого подъезда, она решила немного пройтись. Зашла за кофе в свою любимую кофейню и, крепко сжимая бумажный стаканчик в руках, неспеша побрела вдоль по улице. Резкий толчок в бок едва не сбил ее с ног, Яна чудом устояла, но кофе выскользнул из рук и коричневой лужей растекался по брусчатке.
– Разорви связь! – прохрипела старуха, вцепившись в рукав ее куртки. – Ты умрешь! – выплюнув последнюю фразу, она отпустила Яну и проворно заковыляла прочь.
Яна бросилась за ней, но городская сумасшедшая ловко затерялась в толпе, и как Яна ни старалась, не могла разглядеть среди спешащих прохожих старуху в старом тряпье.
Глава 31
Марк сидел на полу перед выпотрошенной дорожной сумкой и таращился на окровавленный кинжал. Он не знал, сколько времени прошло, из оцепенения его вывел звук открывающейся двери. Марк быстрым движением затолкал вещи обратно, стараясь не дотрагиваться до клинка, и отставил сумку в сторону.
– Ой, вернулись, Марк Владимирович, – Ольга, помощница по хозяйству, приветствовала его с широкой улыбкой. – Как отдохнули? – Она запнулась на полуслове, увидев ссадины на лице Марка и еще не до конца сошедшие синяки. – А что это с вами приключилось? Неужто в аварию попали? Господи, помилуй!
– Нет, все в порядке, – поспешил ее заверить Марк. – Просто попал в неприятную историю.
– Ограбили? – Ольга села на банкетку у двери и в ужасе сложила руки на груди.
– Вроде того, – Марк решил, что лучше будет соврать, чем посвящать домработницу в подробности произошедшего у Плач-камня. – Но вы не переживайте, все уже позади. Виновный наказан, а мои синяки уже почти прошли. Кстати, ему досталось не меньше.
– А я и не сомневалась! Вы-то у нас, Марк Владимирович, ого-го! – И она выразительно потрясла кулаком в воздухе. Ольга встала, и Марк отступил в сторону, давая ей пройти. – Только вот же незадача, я-то не знала, что вы приезжаете, потому не заказывала никаких продуктов. Планировала сегодня только легкую уборку сделать.
– На этот счет не беспокойтесь, я закажу доставку из ресторана, – улыбнулся Марк.
– Хорошо, а завтра я тогда приготовлю что-нибудь из любимого, да?
– Договорились, – Марк снова улыбнулся и направился в сторону кабинета, не забыв прихватить с собой сумку.
– Ой, Марк Владимирович, – он остановился на полпути, вопросительно глядя на Ольгу, – пока вас не было, приходила женщина, сказала, что она мать… Карины, – домработница сочувственно опустила глаза, – я сказала, что вы в отъезде, и она оставила для вас пакет, – Ольга вернулась к шкафу в коридоре и вытащила оттуда сверток, – сказала, что нашла в комнате дочери и решила передать вам.
Марк почувствовал, как в горле встал ком. Не говоря ни слова, благодарно кивнул Ольге и, взяв из ее рук пакет, скрылся за дверью кабинета.
Софья Алексеевна ответила после третьего гудка.
– Марк, дорогой, здравствуй! Ты уже вернулся?
– Здравствуйте, Софья Алексеевна, да, буквально только что вошел. Ольга передала мне пакет, который вы для меня оставили.