Пустили. Артем сам не понимал, зачем спустился под землю. Наверное, для того, чтобы, зайдя в вагон, остановиться и тщательно изучать названия станций на Таганско-Краснопресненской линии, блуждать по ним взглядом, чтобы, отыскав наконец нужную, продолжать перечитывать ее название снова и снова, будто она могла наконец исчезнуть совсем. Но она никуда не исчезла. Поезд на «Баррикадной», от которой рукой подать до зоопарка. словно специально стоял особенно долго, словно пытался дать Артему шанс опомниться, выйти, выбежать, подняться наверх, купить билет, зайти, отыскать клетку и произнести: «Иди ко мне, Ди, моя девочка!»
— Иди ко мне, Ди, моя девочка, — шептал Артем, когда поезд мчал его в туннеле к следующей станции. Она бы наверняка пошла к нему, побежала, помчалась. Это он к ней идти не мог, не находил в себе сил взглянуть на львицу. Она была олицетворением прошлой жизни, о которой он больше вспоминать не хотел. Не хотел страдать, переживать и мучиться. Решил идти вперед и продолжать существовать, плыть по течению, которое должно рано или поздно куда-нибудь его прибить.
Течение действительно прибивает к берегу, но иногда для выбора направления необходимо сделать хотя бы несколько гребков. Свои телодвижения Артем не считал мощными порывами навстречу к чему-то новому и неизведанному, скорее они походили на интуитивно выбранный маршрут, понятный и удобный в его нынешнем все же бесцельном, созерцательном состоянии. Он получил страховку за дом, съехал со съемной квартиры, купил две другие, в одной поселился, другую решил сдавать. Денег осталось не так уж и много, надо было искать работу. А где? Как? Какую? Ответы на эти вопросы давались Артему с трудом, он находил только те, которым предшествовала частица «не»: не в цирке, не у цирковых, не цирковую. А какую?
«Любую», — решил он в конце концов и оказался в будке охранника на стоянке одного из торговых центров, оккупировавших столицу с невероятной скоростью. Функции Артема заключались лишь в наблюдении за исправной работой шлагбаума. Современная техника все-таки работала с перебоями, иногда подводила, но не часто, а потому времени для расширения собственного кругозора Артему хватало в избытке. На рабочем месте он упоенно читал, глотал классику и модные новинки, а дома с удовольствием привинчивал к стенам новой квартиры очередные книжные полки. И то ли сюжет произведения однажды оказался слишком захватывающим, то ли на стоянке в воскресенье было слишком шумно, но Артем почему-то не сразу обратил внимание на какой-то странный, будто доносящийся из-под земли гул.
Что случилось? Как? Почему? В этом потом долго разбиралась правительственная комиссия, а люди только почувствовали, что построенный, видимо, наспех и без соблюдения норм огромный магазин неожиданно начал разрушаться и рассыпался за какие-то мгновения, как карточный домик. Артем услышал крики, потом его подкинуло, завертело, ударило, потащило куда-то. Он провалился, полетел через пыль, барабанные перепонки грозили лопнуть от нескончаемого гомона и гвалта, а затем разом наступили тишина, темень и боль в застрявшей между какими-то плитами ноге. «Живой», — только и подумал Артем и почувствовал, что обрадовался этой мысли, а потом обрадовался еще больше этой своей радости. Но ликование тут же сменилось паникой: «А надолго ли? А найдут ли? А если нет? Тогда лучше сразу убило бы. Нет, спокойно, не паниковать. Найдут. А если все-таки нет?» Артем царапал по окружавшим его плитам, но не сильно — боялся пошевелиться: «Что, если громада сдвинется, придавит окончательно?» Он не кричал, не стонал, скулил тихонько, чувствовал, что из раненой ноги течет кровь и боялся, что вытечет вся, без остатка. Он долго прислушивался к гнетущей тишине, стараясь уловить хоть какой-то звук, хоть малейшую надежду на приближающееся спасение. Артем ничего не слышал, он только чувствовал, как силы покидают его с каждой новой потерянной каплей. Он не помнил потом, был ли в сознании или уже успел отключиться, когда вслед за ослепляющей полоской света почувствовал на своей щеке прикосновение холодного собачьего носа.
Артем провалялся в больнице больше месяца: потеря крови, открытый перелом большой берцовой кости, сотрясение мозга. Но организм теперь хотел жить и мобилизовал силы на восстановление. Едва выписавшись, мужчина отправился в районное отделение МЧС, где, как ему пообещали, должен был он найти свою спасительницу. В загонах сидело несколько овчарок, но Артем сразу почувствовал: вон той, самой стройной и беспокойной, кружащей по клетке, обязан он жизнью. Он подошел к решетке, поставил возле нее мешок с собачьими лакомствами, улыбнулся, сказал:
— Спасибо, собака!
— За что спасибо-то? — окликнули его сзади. Артем обернулся. К нему подходил одетый в форму спасатель.
— За жизнь. Она меня в торговом центре нашла. Помните, который рухнул месяц назад.
— Как же не помнить? И центр помню, и тебя помню. Это, кстати, я тебя спас, а Марта здесь ни при чем.
— Как?
— Да вот так. Уже сколько раз на задания выезжала, толку, что с козла молока. Тебя нашли быстро только потому, что нога из-под плиты торчала. Я когда увидел, собака вообще в другом месте была. Я позвал просто, все научить пытался, показать, зачем она здесь. Вот такие дела, брат. А за гостинцы спасибо, конечно. Я передам вместе с ней новым хозяевам.
— Новым хозяевам?
— Ну да. Подбираем сейчас. Ей — хорошую семью, а мне — нормального напарника. Непрофессионалов тут держать накладно получается, да и ни к чему.
Артем снова вспомнил слепящую полоску света и то мгновенное ощущение бескрайнего облегчения, что почувствовал он в момент появления возле него, едва дышащего, собаки. Артем даже не колебался, просто спросил:
— А можно мне взять?
— А чего же нельзя? Можно. Только учти, звезд она с неба не хватает. Обычная трехлетняя собака, не поддающаяся дрессировке. Я обычно не ошибаюсь, всегда удачных щенков выбираю, но, знаешь, как говорится, и на старуху бывает проруха. Так что давай, забирай, пока я добрый. Многого от нее не требуй, просто люби.
Артем уже любил, а требовать сначала и не собирался, но каждый раз, встречаясь глазами с овчаркой, не мог поверить, что интеллект, струящийся из ее глубоких глаз, обманчив. И почему-то обидно было, что тот милый, приветливый спасатель так и будет считать Марту ни на что не способной собакой. Конечно, не мог Артем сделать то, чего не удалось добиться за три года профессионалам из МЧС, но научить даже трехлетнее животное нескольким трюкам вполне был способен.
Уже через несколько месяцев стояли они с Мартой у Центра спасения, готовые продемонстрировать свои достижения. Артем попросил у спасателей немного наркотического вещества, на которое натаскивали они «талантливых» собак — не таких, как его никчемная любимица. Каково же было их удивление, когда через несколько минут Марта села именно возле той из пяти сумок, в которой его спрятали. И незачем им знать, этим благородным людям, что нюх у овчарки вовсе не улучшился. Зато слух у нее был великолепным и вполне мог уловить тот едва различимый щелчок пальцами, который издавал Артем, когда она оказывалась возле нужного места. Ловкость рук и ушей — и никакого мошенничества. Разрешите откланяться — наша взяла. Собака получила одобрение и аплодисменты, хозяин сорвал восхищенные пожимания рук и приглашение на работу.
— Нет, ребят, спасибо, конечно, но не по мне это. Вы все-таки люди военные, подневольные значит, а я свободу люблю.
— А ты где работаешь? — спросил Артема бывший напарник Марты.
— Да сейчас особо нигде.
— Слушай, у меня знакомые лабрадора взяли. Щен бестолковый до жути. Может, возьмешься дрессировать? У тебя же классно получается.
— Давай попробуем.
С тех пор Артем пробовал уже десять лет. Пробовал по-разному и с переменным успехом. Какие-то собаки ускользали из памяти, как только заканчивали обучение, иные оставались в ней навсегда, но ни одну из них не позволил себе Артем впустить в свою душу. Она была полностью занята Мартой. Только овчарке разрешал он вмешиваться в свое внутреннее далеко не всегда блестящее состояние и исключительно ей доверял поднятие своего подчас угнетенного, тоскливого настроения. Нет, Артем не был подвластен постоянной хандре и скорби, он заново научился улыбаться, шутить, даже звонко и почти беззаботно хохотать, только вот грусть из глаз никуда не исчезла. Да и могла ли исчезнуть? Человек может найти в себе силы на продолжение какой-то деятельности, на развитие активной позиции, на поиски новых свершений, но способы пережить и навсегда забыть трагедию ему неизвестны.
Не ведал о них и Артем, а потому, несмотря на искреннюю увлеченность дрессировкой собак, несмотря на тотальную занятость и отсутствие времени предаваться тягостным раздумьям, несмотря на существование в жизни определенных встреч с представительницами прекрасного пола, то и дело в случайно ли брошенной кем-то фразе, в невольно обращенном внимании на чужого ребенка, в чрезмерном ли, докучливом стороннем любопытстве получал он вдруг резкий, болезненный удар по своей не затянувшейся ране. Мало кто из нормальных людей находит удовольствие в страдании. Бывает, несчастные получают некую выгоду от своих мучений, но вряд ли кто-то из них радуется подобному приобретению. Человек разумный скорее откажется от благ, только бы избежать продолжения своих терзаний. Артем не был исключением. Он постарался, как мог, оградить себя от любых напоминаний, но окончательно избежать столкновения с миром, в котором живешь, невозможно, как ни пытайся. Не мог Артем бывать только на тех улицам, где не ходят за ручку с мамами маленькие девочки, не мог не замечать беременных женщин, не мог не обращать внимания на счастливые семьи, приходящие к нему на тренировку со своими собаками.
Нет, он не был параноиком и не зацикливался на своем горе, но все же иногда чужое благополучие вызывало гнетущую зависть и невольную злость, заставляло задавать вечный и всегда безответный вопрос: «Почему это случилось со мной?» — и предлагало искать ответ на него там, где ищут ответ на неразрешимые вопросы многие, многие люди, — в забытьи. Артем выбрал самый популярный и отнюдь не новый способ ухода от реальности: в самые тяжелые минуты пытался по-прежнему найти облегчение в спиртном, но опьянеть до конца уже то ли не мог, то ли не позволяла этого сделать ответственность перед собакой. Ум оставался ясным, а следовательно, желаемого избавления от воспоминаний не случалось. И оттого способом этим, как оружием для восстановления душевного равновесия, пользоваться Артем в последнее время практически перестал, но окончательно избавиться от дурной привычки пока так и не сумел, как не удалось ему и освободиться от ее следов на своем лице. Он по-прежнему выглядел заметно старше своих лет, и хотя давно уже не был обрюзгшим и одутловатым, угадывалась в его облике то ли болезненность, то ли усталость, то ли надломленность. Если бы окружающие его люди доподлинно узнали, сколько ему лет, они бы, возможно, были удивлены и даже ошарашены, но затем присмотрелись бы и увидели, что и походка у него все еще решительная, и взгляд не тусклый, и плечи расправлены, и кожа не слишком морщинистая, и энергия если и не бьет ключом, то все же уверенным, быстрым ручейком. И хотя моложавым при всем желании Артема уже никто никогда бы не назвал, но и странным его облик для мужчины слегка за сорок считать перестали бы.