Он молча протянул руку. Грета подошла, не понимая, но сделала то, что не требовало объяснений, — подала ему свою, и он несколько секунд держал ее пальчики. Потом она отняла руку и нахмурилась.
— Извините. Я не знала. Что с вами?
— Простуда, наверное.
— У вас болит горло, голова?
— Да, немного.
Она подошла к роялю, потрогала пальцем клавиши. Одна звякнула слегка.
«Видел бы меня сейчас кто из боевых товарищей, — думал Роберт. — Они бы лопнули со смеху. Но что делать, если последняя достойная девушка, за которой я романтически ухаживал, была моя тридцатисемилетняя жена… А ведь они чем-то похожи, — вдруг поразился он, — та тоже то сердилась, то делалась очень нежна».
— Хотите, чтоб я поиграл? — спросил он.
Маргарита нервно повернулась.
— Руди сказал…
Ох уж мне этот Руди! Роберт стиснул зубы, но улыбнулся.
— Ваш брат предпочитает Моцарта. Это, кажется, его любимое… — Он сел к роялю и заиграл «Маленькую ночную серенаду».
— Нет, не нужно… — Она чуть дотронулась до его плеча. — Пожалуйста.
— Вам не нравится? Я теперь редко играю. Растренировался. Но мне больше нечем вас развлечь.
— Меня не нужно развлекать. И мне очень нравится. Я только не понимаю, — она отошла к окну и стояла вполоборота к нему, — я не понимаю, зачем вам эта политика. Вы же музыкант.
— Нет и никогда не был.
Она пожала плечами.
— Я не понимаю.
«Нечто подобное я недавно говорил Рудольфу, — усмехнулся про себя Роберт. — Что же он мне тогда ответил? Да, что-то о воле и вере».
— Эта политика, как вы ее назвали, — всего лишь стремление изменить печальную участь Германии, — сказал он.
— Насильственным способом?
— А что в нашем мире совершается иначе?! Другого способа у природы нет. Через силу к радости!
— Быть жертвой — меньший грех.
— Случается, что, рождаясь, дитя губит свою мать. По-вашему, оно грешно?
— Младенец действует бессознательно. Им движут силы природы.
— Они движут и нами. Государства, как люди, рождаются и умирают. Вот и новая Германия должна родиться. Сама природа вытолкнет ее из чрева Европы, которая при этом вполне может и… отдать концы.
— А если Бог решит иначе? Если во время несчастных родов он решит сохранить мать?
— Бог? Мы в этой гипотезе не нуждаемся.
Она не приняла шутки:
— Нет Бога — нет и греха. Нет греха — нет и кары за него. Что же вы оставляете?
— Право сильного.
— Сильного без разума? Сильного без души?
— Разум — это воля вождя. Душа — его вера.
— Его? — Она отвернулась от окна со странной улыбкою.
Роберт понял, что охотники возвращаются. Он ясно представил себе Адольфа в нелепой меховой шапке и огромных мохнатых сапогах.
— Что ж, Христос ходил в рубище, обдирая босые ноги о камни Иерусалима.
— Христос? Но ведь вы в этой «гипотезе» не нуждаетесь!
— Не путайте Бога с Мессией. В нем мы нуждаемся, как никто иной!
— Но кем же он послан?
— Природой.
— Природой, без разума и души? Что это такое?
— Не более чем соединение молекул. А душа — энергия их движения. Разве вам не объяснили этого в школе?
— А если… природа пошлет другого мессию?! И он скажет, что мы, арийцы, — низшая раса, пригодная лишь для того, чтобы пасти скот иудеев и возделывать поля славян?!
— Что-что?
— Разве не являлись уже миру безумцы, пророчившие власть одним и рабство другим? И где они теперь — империи Александра, Цезаря, Тамерлана? Где наполеоновский рейх? Что осталось от них, кроме пластов человеческой плоти?! Я где-то читала, что оазисы в пустыне — это кладбища прошедших некогда армий. Вы превратите Европу в пустыню с оазисами? А вы не боитесь, что арийский оазис будет цвести пышнее всех?!
— Что? — Роберт про себя присвистнул. Ай да девчонка! Вот это страсть! И как похожа на брата! Такой же обманчиво дремлющий вулкан!
Чтобы скрыть возбуждение, он повернулся к роялю и, поскольку послышался шум и веселые голоса ввалившейся в дом компании, заиграл марш тореадора из «Кармен». Под эту бодрую музыку и появились первые улыбающиеся «охотники», румяные с мороза и шутливо переругивающиеся Геринг и Ангелика. Увидав Грету у окна и Роберта за роялем, они резко остановились и в первый момент даже как будто попятились назад.
— Много белок настрелял? — спросил весело Лей.
— О да! — смеялся Геринг.
— Герман не промазал ни в одну, — заметила Ангелика.
— С таким оружием, какое у меня было, промахнуться немыслимо!
— Да, у Фридриха первоклассные стволы, — согласился Роберт.
— Безусловно, только я-то стрелял из пальца, старина! Вот из этого! — Геринг поднял указательный палец. — Наши дамы пожелали создать новую партию — беличьих пацифисток. А фюрер объявил себя вегетарианцем.
— Ничего, друзья мои! — воскликнул вошедший следом за ними Фриц Гесс. — Мои егеря уже пустили собак, и завтра я обещаю вам полную компенсацию за моральный ущерб.
Только сейчас поняв, что произошло, Роберт захохотал; вслед за ним рассмеялись и остальные.
— Лей, как всегда, показывает, что он умнее всех, — сказал Геринг жене. — Воображаю, как он пыхтел тут вокруг малышки Марго, пока я гонял белок. Ничего, завтра я возьму реванш!
За ранним ужином обсуждали стратегию охоты на кабана. По тактическим моментам высказались лишь четверо; остальные задавали вопросы. Четвертым, помимо известных охотников Геринга, старшего Гесса и Лея, оказался Борман, и в этом деле проявивший должную осведомленность. Дамы помалкивали. Эльза пыталась что-то сказать по поводу природного феномена, но мужской азарт рос в геометрической прогрессии. Даже Геббельс, обычно сторонившийся физических нагрузок, слушал чрезвычайно внимательно, и глаза его азартно блестели. Пожалуй, единственным, кто был по-настоящему равнодушен к предстоявшему действу, оставался Рудольф Гесс.
— Как, имея такого отца и традиции, не сделаться охотником! — недоумевал Геринг.
— Да, я не любитель. Это правда, — несколько смущенно соглашался Рудольф. — Ничего не нахожу в этом. Загнать живое в угол, убить в упор… Что за удовольствие!
— А если это живое в три центнера весом и с клыками по полфута каждый! Разве в подобном поединке ты не ощущаешь себя Зигфридом?!
— У Зигфрида не было двустволки.
— Ты же альпинист! Ты знаешь, что такое азарт! — не унимался Геринг.
— Мой дед, бывало, ходил на кабана с одним кинжалом, — вздохнул Фридрих Гесс. — Пока собаки держали зверя, он в два приема перерезал сухожилия на передних ногах, а когда тот тыкался рылом в снег, вонзал другой — в шею. Есть еще прием — принять всю тушу на длинный нож, но… это уж из области фантазий. Да и зверь должен быть некрупный. Нет, в этом деле хорошее ружье верней всего.
— У вас есть такие ножи? — вполголоса спросил Лей.
— У меня отличная коллекция старого оружия! — похвастался Фридрих. — Правда, я держу ее на чердаке. Но если хотите, я вам покажу.
Коллекцию выразили желание смотреть все, и гостиная на два часа превратилась в подобие средневекового арсенала. Шпаги, пистоли, арбалеты, аркебузы, кинжалы с вделанными в рукоятки потускневшими от времени рубинами переходили из рук в руки с комментариями хозяина и массой исторических справок, которые компенсировали младшему Гессу отсутствие охотничьего азарта.
Гитлера не было. После ужина он сразу ушел к себе. На завтрашнюю охоту фюрер тем не менее намеревался отправиться, и перед сном Рудольф еще раз напомнил отцу, что все должно пройти без эксцессов.
— Здесь нет охраны, это — грубейшее нарушение, за которое я несу ответственность, однако отговаривать его не считаю себя вправе. Поэтому у меня к тебе просьба, папа, не сочти это за цинизм, но нужно их… как-то утихомирить. Я имею в виду Германа и Роберта.
— В каком смысле утихомирить? — не понял его отец.
— Если ты читал Фрейда, то поймешь… Меня беспокоит завтрашняя охота. Ты думаешь, Роберт просто так спросил о ноже?
— Он выбрал себе первоклассный нож и два дамасских кинжала, но… Он же не сумасшедший, чтобы…
— Папа, ты плохо его знаешь. Ты плохо знаешь нас всех. Мы прошли через такое, после чего какой-то кабан с его жалкими клыками в полфута — детская игра.
— Что же нужно сделать? Поговорить с Робертом?
Нет, отец явно не читал Фрейда. Пришлось объясниться напрямую:
— Папа, ты же видишь, что Карин нездорова и Герман, по сути, один. А Роберт вообще без жены. Нельзя ли как-то решить эту проблему… на сегодняшнюю ночь?
— Руди… — Фридрих Гесс с некоторых пор смотрел на многое глазами сына, но тут он несколько поежился: — Карин — подруга Эльзы… Как же…
— Ну да, да, ты прав! Это я увлекся, конечно. Герману придется потерпеть, но Роберт… Ты пойми — он от отсутствия женского общества вообще не привык страдать. А тут еще Грета его дразнит.
Фридрих Гесс почесал затылок. Размышляя, он несколько раз прошелся взад-вперед, поглядел на сына. Рудольфу этот взгляд не понравился.
— Папа, будем смотреть на все проще. В доме есть какая-нибудь бабенка? Роберт — эстет, конечно, но, думаю, сейчас это не главное. Так есть или нет?
— Да найдется…
— Пусть отнесет ему что-нибудь из белья или фрукты. Дальше — его дело.
— Сынок, — Фридрих был все же сильно смущен, — подумай, удобно ли? Может быть, он уже отдыхает, а тут незнакомая женщина…
— Значит, выставит ее за дверь! Все, папа, договорились.
Рудольф ушел смеясь и рассказал все это Эльзе. Но она, вместо того чтобы тоже позабавиться, отвернулась от него к стене.
— Ты что, малыш? — не понял он.
— Ничего, — был ответ. — Спокойной ночи.
Было еще совсем темно, когда все в приподнятом настроении собрались за завтраком. Лей явился последним, с трудом сдерживая зевоту. Когда кавалькада всадников с егерями и десятком саней уже выехала со двора, Рудольф придержал коня рядом с плетущейся позади всех кобылой Роберта.
— Хочешь глоток папиной настойки для бодрости? Отлично действует.
— Он мне еще и выпить предлагает, — проворчал Лей. — Великий моралист! Вопит повсюду о партийной этике, а сам подсылает какую-то девку бешеную. Она мне всю ночь спать не давала. — И, заметив усмешку Гесса, возмутился всерьез: — Что я из себя представляю, мне самому хорошо известно. Но и тебе не мешало бы в себе разобраться. Или партийный долг — это одно, а обыкновенная честность — другое?