— А если так? — сквозь зубы произнес Рудольф.
Роберт не ответил. Пришпорив коня, он пустил его в галоп вдоль цепочки всадников; за ним тут же устремились ревнивый Геринг и впавший в раж Геббельс, который сидел верхом третий раз в жизни.
Гитлер ехал ближе к концу цепочки. Он держался в седле спокойно, не делая резких движений, почти не поворачиваясь, и не вызывал ничьих опасений. Рудольфу он признался, что чувствует себя при этом настолько неуверенно, что никогда не позволил бы себе показаться в таком положении кому-либо из посторонних или тем более сфотографироваться, чему Гесс был несказанно рад. Радовался он и тому, что сколько в себе ни копался, не находил и тени охотничьего азарта, хотя раньше ему казалось, что он его не лишен. Но это было к лучшему, поскольку давало ему возможность целиком сосредоточиться на главном — безопасности Адольфа. Он решил взять ее полностью на себя, отпустив Гиммлера; Борману же не сказал ни слова, будучи уверен, что тот сам знает свое дело и будет его отлично подстраховывать. Адольф, однако, и сам вел себя дисциплинированно, четко заняв то место, которое указал ему Фридрих Гесс. Здесь кабан даже теоретически едва ли мог появиться, потому что для этого ему пришлось бы пересечь обширную поляну, проскочив мимо Геринга. Пойди он в обход, нужно было бы перехитрить Лея, а затем — что тоже представлялось немыслимым — и Фридриха Гесса.
Собаки держали зверя в буреломе, в довольно глубоком овраге. Их голоса не смолкали ни на минуту. Егеря с трудом сдерживали тройку хрипящих бульдогов, которым предстояло поднять зверя из его убежища и гнать под пули охотников. Наконец коренастых кобелей спустили, и они молча покатились вниз по склону, по грудь проваливаясь в нетронутый снег. За ними рванулась и взятая в воспитательных целях Берта, едва не вывихнув Рудольфу плечо, за что получила чувствительный удар плетью вдоль хребта. Выросшая в городе, привыкшая к автомобилю и аэроплану, добрая и неопасливая псина искренне стремилась помочь, не ведая, как отличается ее собачья судьба от участи этих кобелей, брошенных в пекло страстей человеческих. Визг, вой, хрипы, ржанье лошадей, звук рожков и крики — любезная сердцу охотника музыка близкого апофеоза заставила сильнее биться и женские сердца.
Дамы, сбившиеся в кучку на удобном и безопасном возвышении, гадали, на кого выскочит белый кабан, то есть кому улыбнется фортуна — Герингу или Лею, занимавшим наиболее выгодные позиции, — и шутили, что глупое животное наверняка подставит лоб Борману, и тот оставит с носом обоих.
Внезапно все ахнули. Из-под заваленного снегом бурелома показалось настоящее чудовище, воистину природный феномен — хрипящий от боли и ярости гигантский самец-альбинос, а на нем, намертво впившиеся в плоть, висели три бульдога, снять которых можно было лишь с кусками кабаньего мяса.
Фортуна улыбнулась Герингу. К нему ломился зверь под аккомпанемент крутившейся вокруг своры, и Герман не сплоховал. Его пуля вошла точно в глаз, и кабан, три раза перекувыркнувшись, должен был остаться на снегу испускать дух, но зверь крутанулся влево, судорожным прыжком поднялся на ноги и уже вслепую, боком, двинул на Лея, после выстрела Геринга с досадой отшвырнувшего свой карабин далеко в снег. Впрочем, будь он даже в руках у Роберта, это ничего не изменило бы. Кабан считался убитым — он получил смертельный выстрел, и то, что он продолжает двигаться, не имело значения. Это был труп, добивать который выстрелом мясника Роберт не стал бы из гордости.
— Что он делает? Сумасшедший! — заорал Гитлер, увидав в руке Лея широкий длинный и прямой нож.
Через минуту кабан снова закрутился на месте, оставив после себя кровавое пятно и три распластанных на снегу тела — человека и двух собак. Зверь был, по-видимому, заговоренный. Какая-то сила развернула его еще левей и теперь понесла прямо на фюрера. Гесс осознал это не сразу — настолько немыслимым казалось ему все происходящее. Но туша продолжала неумолимо расти, и Рудольфа охватил суеверный ужас. «Если это смерть, — сказал он себе, — значит, так нужно, значит, это судьба… Но не для Адольфа».
И точно со стороны услыхал свой голос:
— Берта, взять!
Овчарка весело понеслась, едва касаясь лапами снежного поля. Оттолкнув Адольфа назад, за круп лошади, и с трудом ее сдерживая, Гесс увидел, как его Берта и окровавленный кабан сшиблись, как он тащил ее несколько метров вместе со все еще болтавшимся на нем бульдогом и наконец точно окаменел на бегу и ткнулся рылом в снег.
Вскочив на лошадей, они поскакали к опушке, куда первым уже подоспел Борман, за ним — Геринг и старший Гесс. Собаки скулили, но были живы. Роберт морщился, держась за бок, но уверял, что кабаний клык, распоров куртку и свитер, только пощекотал ему тело. Он подшучивал над бледным Герингом, советуя в следующий раз бить зверю из двух стволов сразу в оба глаза, чтобы его так круто не заносило.
Видя на лицах беспокойство, он взял у Бормана платок и сунул его под распоротую куртку, затем вынул совершенно чистым и тут же попросил помочь ему подняться, поскольку к ним стремительно приближалась группа перепуганных всадниц. Рудольф побежал обратно к кабану — посмотреть, что с Бертой. Он с трудом вытащил ее из-под туши, сильно помятую, со сломанной лапой, но живую. Третий бульдог все еще висел на кабане, вращая налитыми кровью глазами; он был цел и невредим. Тут Рудольфа точно током ударило — он обернулся, ища взглядом беременную жену, но Эльза как будто предвидела его внезапный испуг и издали помахала ему рукою.
Все общество медленно двигалось по полю, ведя под уздцы лошадей к забрызганному кровью трофею, на который дамы поглядывали с ужасом, словно еще не веря, что зверь больше не поднимется.
Рассмотрев кабана, все пришли к выводу, что рана в глаз была смертельной; смертельным был и удар в сонную артерию, нанесенный Робертом. Нож все еще торчал в ней по самую рукоять. Знатоки только плечами пожимали.
Первой не выдержала Маргарита — опустившись на колени и уткнувшись в шею Берты, девушка расплакалась. Вторым едва не вышел из себя Адольф. Он дважды набирал воздуха в легкие, чтобы разразиться тирадой по адресу Лея, но брал себя в руки, по-видимому, не желая составлять компанию фрейлейн Гесс.
Если бы не несколько минут ужасающей неопределенности, когда сбитый ударом Роберт лежал на снегу, а туша кабана продолжала двигаться по направлению к фюреру, охоту можно было бы считать удачной. Хотя именно эти минуты и придавали ощущению удачи особую, возбуждающую остроту.
Берту Рудольф отнес в сани, бережно укрыл полушубками, и все проезжавшие мимо нагибались и гладили овчарку, единодушно признанную главной героиней дня. Израненные бульдоги трусили рядом с санями, по-своему выражая красавице свою собачью солидарность.
— А «бульдог» обставил-таки «борова», — шепнул Рудольфу Геббельс, указывая глазами на сосредоточенного Геринга и едущего в окружении дам Лея, который в самых юмористических тонах описывал свои ощущения в момент лобовой атаки на кабана. — Хотя формально вся слава — Герману, а Роберту — выговор от фюрера. Suum cuique, как говорится, — каждому свое.
Весть о гибели белого кабана разнеслась по округе со скоростью звука охотничьих рожков, и крестьяне из соседних деревень заполнили двор усадьбы, чтобы поглазеть на зверя. Ничего устрашающего в нем уже не было. Лежала большая, грязная свинья, которую лишь с натяжкой можно было назвать белой, — искусанная, изодранная, с выбитым глазом и перерезанным горлом.
— Жил дикий гордый зверь. Выходил со своим выводком из чащи за желудями и корешками, никому зла не делал, — говорила Эльза Ангелике, наблюдая из окна столпившихся вокруг телеги крестьян. — Пришли мы, погубили, растерзали…
— А все-таки Роберт молодец! — ответила Гели, покосившись на стоящую у другого окна Маргариту. — Здорово он его!
Рудольф с отцом поднялись наверх, чтобы помочь Лею раздеться, поскольку удар был настолько сильным, что Роберт все еще чувствовал что-то вроде контузии, хотя и пытался это скрыть. Когда сняли рубашку, обнаружили с левой стороны широкую красную полосу, идущую от лопатки почти до середины живота, и Фридрих, ничего не слушая, тут же отправился вызвать по телефону врачей, хотя других видимых повреждений не обнаружилось.
Возвратился он вместе с Гитлером и остальными мужчинами, и Лею пришлось сделаться на время чем-то вроде экспоната, который все разглядывали да еще и норовили руками потрогать.
Гитлер был все еще раздражен; однако, увидав след от кабаньего клыка, он несколько минут молчал, нахмурившись, потом покачал головой. Только сейчас, пожалуй, он по-настоящему осознал, что удар в шею был самым сильным ходом в сложившейся ситуации, поскольку даже меткому стрелку чрезвычайно трудно сделать смертельный выстрел в идущего зигзагами зверя. Роберт, знавший диспозицию охотников, сделал все возможное, чтоб остановить фатальный бег кабана в сторону фюрера, но поступил он так осознанно или в порыве ложной гордости — на этот вопрос мог ответить только он сам.
Карин позже рассказала Эльзе, что Герман считает — Лей меньше всего думал о фюрере; Эльза же передала ей слова Рудольфа — тот был убежден в обратном. И обе усмехнулись, понимая, что их мужья сказали самое сокровенное о себе. Истина же, как всегда, лежала посередине; правда, в какой-то момент она несколько попятилась в область потустороннего.
Вечером в Рейхольдсгрюн приехали трое вызванных Гессом хирургов, и это оказалось очень кстати, потому что у Лея началась сильнейшая головная боль, и врачи помимо ушибов обнаружили у него сотрясение мозга.
Казалось, на этом рождественские испытания, выпавшие на долю Роберта Лея, могли бы и закончиться, да не тут-то было. Около одиннадцати вечера его неожиданно вызвали к телефону. Лакей сначала сообщил хозяину, что звонит фрау Лей из Кёльна по неотложному делу, и Фридриху ничего не оставалось, как только сказать об этом Роберту, который пришел в ужас. Дело было в том, что, уезжая, он всегда оставлял жене точные сведения о своем местонахождении, но она еще ни разу в жизни ими не воспользовалась.