— Боюсь, в таком случае ваша с Йозефом склока дойдет до фюрера, а я не уверен, что он примет твою сторону, — сказал Штрайхер. — Хотя по-человечески я тебя могу понять. Геббельс, конечно, скотина, тем более если сам спал с ней.
Прошло около часа, и Йозеф надеялся, что Лей чуть поутих. Нет, не тут-то было. К тому же Штрайхер фактически принял его сторону, заметив Геббельсу, что тот поступил не по-мужски.
Никто из них, конечно, не догадывался о катализаторе скверной истории — прекрасной Елене, но Йозеф скорее умер бы, чем позволил кому-нибудь об этом узнать. И ему ничего не оставалось, как только напускать на себя высокомерие и отвечать на упреки Штрайхера в известном стиле: мол, интересы дела превыше всего.
Лей ждал еще час. И Геббельс ждал, ничего не предпринимая. Он не знал, кто и как поведет себя в развитии этой драмы, но был готов все принять на себя и даже испытывал своеобразное удовольствие от приносимых во имя любви жертв. Хелен тоже помалкивала.
Лей позвонил Гиммлеру. Он все честно рассказал ему, кроме того, что Полетт была и любовницей Геббельса (об этом говорить было противно), и попросил у него сопровождения из нескольких человек — безусловно, в штатском, — на случай, если придется оказывать давление.
— Я готов предоставить в ваше распоряжение весь свой штат, — отвечал Гиммлер. — Но неужели это единственный вариант — вам самому появляться в редакции?
— А кому там появляться? — спросил раздраженно Лей. — Единственный, кто в сложившейся ситуации мог бы действовать от моего лица, это вы, Генрих, но вас я об этом просить не хочу.
— Будем считать, я сам это предложил, — отвечал тот.
«Очень благородно. С чего бы это? — подумал Лей. — Хотя, если уж я его в это впутал, другого выхода у него все равно нет».
Только сейчас, переломив наконец ситуацию, он почувствовал, что грудь буквально разрывается от боли. Сделав передышку, Роберт попросил вызвать к нему Феликса Керстена, и тот приехал очень быстро.
— Я готов повернуться на восток и читать Коран, — пошутил Лей. — Извините, доктор, я хотел сказать, что готов сделать все, что вы скажете, если это поможет унять боль, потому что другие предложат морфий, а мне нужна сейчас ясная голова.
Когда Керстен закончил его выслушивать, Лей уже собрался было усесться на ковер и начать «самоуглубляться», но врач велел ему лежать и не делать резких движений.
— Все это достаточно серьезно, — строго пояснил он. — Я должен пригласить к вам специалиста.
— Хорошо, только попозже, — согласился Роберт. — А пока давайте испробуем ваши методы. В Северной Баварии, в поместье моих друзей, я имел дело с одним местным лекарем. У меня тогда тоже болело сердце, он положил мне руку на грудь, и боль этой рукой тут же сняло.
— Сколько раз с тех пор у вас болело сердце? — вздохнул Керстен. — Болезнь нужно лечить, а не снимать ее симптомы. Хотя если вам трудно терпеть боль, я могу, конечно, облегчить ваше состояние. Если вы обещаете тут же не вскакивать и не хвататься за дела. Вообще, мне непонятно, как после таких травм вам позволяют…
— Значит, вы считаете, что человек может и должен терпеть боль, — с любопытством спросил Роберт, — и что избавление от нее не самоцель?
— Да, я так считаю, — твердо отвечал Керстен. — Вы никогда не замечали, что если в разrap зубной боли вы вдруг порежете себе палец, то зубы сразу перестают ныть, а боль от пореза не так уж мучительна? Иногда одну боль можно унять другой болью, более терпимой, но нельзя пытаться изгнать боль, которая не знает пути вовне, но лишь — внутрь или в сторону. Это я и называю перераспределением энергии, боли, наслаждения — все равно.
— А нельзя ли трансформировать одно в другое, например, боль в наслаждение?
— Мои методы как раз и обучают подобным трансформациям. Мои ученики спокойно переводят боль в энергию, энергию — в наслаждение и наоборот.
— Наоборот? То есть наслаждение в боль? А кому это может понадобиться?
— Каждому свое, как говорили древние. — Керстен улыбнулся. — Случается, человек нуждается в страдании.
— Ладно. Вы меня убедили, — сказал Роберт. — Буду терпеть. А «самоуглубление», как я понял, нужно как раз для того, чтобы каждый сам разобрался, что именно ему требуется в данный момент земного бытия?
— Совершенно верно. Считайте, что вы уже прошли первую ступень.
— Не пожелав принять морфий?
— Вообще не приняв облегченья.
«Он решил, что я всерьез, — про себя хмыкнул Роберт. — Любопытно, где он находит себе учеников!»
— Может быть, теперь вы мне покажете, как трансформировать боль в энергию? — спросил он. — Мне бы это сейчас очень пригодилось.
— Покажу. Теперь вы можете встать — ваша боль уже не опасна.
«Оригинал!» — веселился Роберт, усаживаясь на ковер, скрестив ноги, как показал ему Керстен. Дальше началась целая вереница каких-то непонятных движений и жестов, причем Керстен сначала только показывал, потом начал говорить и наконец просто дирижировал Робертом, как оркестром. Врач заблуждался, думая, что получил еще одного преданного ученика. Лей покорно выполнял все, что от него требовалось, но в душе потешался над собою. Однако результатом явилось заметное облегчение в груди и бодрое настроение.
«То же самое он предлагал Гиммлеру, — вспомнил Роберт. — И тот, конечно, согласился, и тоже сидел на полу, блестя очками на восток, и радовался, что его никто не видит».
В это время Юлиус Штрайхер, поразмыслив, решил ввести Гитлера в курс дела. В отсутствие Гесса Штрайхер чувствовал себя с фюрером уверенно и, пользуясь правами старого бойца и друга, по-свойски изложил все в несколько ироническом стиле, по-прежнему симпатизируя Лею.
— Понятно, что он взбесился и попросил Гиммлера устроить опровержение, — закончил Штрайхер.
— Ненавижу эти свары! — бросил Гитлер. — Неужели нельзя договориться?
— Видимо, Геббельс, как всегда, напустил слишком много туману, и ему срочно потребовались конкретные имена.
— Но не собственной же любовницы! Это и в самом деле цинизм. И непохоже на Геббельса. Здесь что-то не так… — Гитлер задумался. — Даже если эта француженка давно ему не дорога, не в его духе так обходиться с женщиной и при этом идти на прямой конфликт с Леем. Нет, здесь определенно что-то не то.
— Может быть, внимание к себе привлекает? — предположил Штрайхер. — Или… мстит Лею из-за Елены?
Гитлер покачал головой.
— Нет, Геббельс не станет делать бессмысленных вещей. По собственной воле, во всяком случае.
— Ты хочешь сказать, что его вынудили? Но кто? Ты, может быть, меня подозреваешь?
— Нет, старина, — улыбнулся Гитлер. — Выбрось это из головы. Во всей этой истории есть какая-то нелогичность, если подходить к ней с обычными мерками. Здесь должна быть замешана очень сильная страсть. А у кого в этой четверке имеется таковая? У Геббельса — к Хелен!
— Значит, он сделал это… для нее? Чтобы доказать ей, что Полетт для него больше не существует?
— Но нужно ли это Елене? Ведь ее-то страсть обращена на другой предмет.
— Геббельсу нужна Хелен, Хелен нужен Лей… Кто же из них мстит Полине?
— А ты не чувствуешь по почерку, чья тут рука?
Штрайхер щелкнул пальцами.
— Бабья, черт меня подери! Ты абсолютно прав! Хелен мстит Полине. За Роберта. Используя Йозефа как инструмент!
— Ненавижу баб! — констатировал Гитлер. — Вечно заварят кашу! Ладно, пусть все развивается естественным путем. В самом конфликте я на стороне Лея. Если все так, как мы с тобой думаем, Геббельс не очень обидится. Представляю, как он извивался у нее под каблучком, прежде чем согласился!
— Свернет он себе когда-нибудь шею из-за этих баб! — заметил Штрайхер.
— Я принимаю людей такими, каковы они есть, — ответил Гитлер. — Если, конечно, то, чем они являются, не вредит делу, как в случае с Ремом. А из этой глупой истории можно даже пользу извлечь. Опровержение станет доказательством добросовестного подхода, объективности следствия и т. д. и т. п. Пусть это сделает Кренц.
Адвокат, уже прочитавший сегодняшние статьи Геббельса, был возмущен откровенной и циничной клеветой и распоряжению фюрера обрадовался. Он тут же позвонил в редакцию, где ему сказали, что только что у них был по данному вопросу господин Гиммлер, однако поскольку дело приняло неожиданный оборот, он уже уехал — для консультаций.
Гиммлер в самом деле уехал очень быстро, однако не за консультациями, а — в модный салон Монтрё, где пробыл около получаса и затем возвратился в особняк Кренца.
Гиммлер быстро поднялся на второй этаж и постучал в спальню Лея. Роберт сам открыл ему дверь и отступил на два шага.
— Я был в редакции «Франкфуртцайтунг» и узнал там о новых обстоятельствах, которые могут так или иначе повлиять на ход дела, — сказал Гиммлер. — Обстоятельства эти сами по себе печальны. Мадам Монтрё сегодня около полудня покончила с собой. Я также счел своим долгом посетить квартиру покойной, — продолжал он, — чтобы лично удостовериться. Когда я назвал себя, господин Монтрё вручил мне этот конверт. Перед смертью покойная оставила мужу записку, в которой просила передать его вам лично или через кого-либо из ваших коллег.
Лей взял конверт, все так же глядя на Гиммлера. Потом медленно опустил глаза. На белой глянцевой поверхности стояли только две буквы — R. L.
— Мне очень жаль, — тихо произнес Гиммлер.
Лей снова поднял глаза.
— Благодарю вас, Генрих. Извините, я должен… подумать.
«Мне трудно уходить, но еще нестерпимей остаться… — писала Полетт Монтрё. — Я порочная женщина, я много грешила в жизни… Но я любила тебя, а ты меня предал. Ты сделал это так омерзительно, гадко, так несправедливо! Весь мир мне опротивел, все в нем потеряло смысл… Одна мысль меня гложет — если ты ничего не знаешь, если меня оклеветали без твоего ведома, то как можешь ты считать этих людей своими друзьями, товарищами по борьбе? Как можешь ты быть с ними вместе?!
Прощай, Роберт! Прости мои упреки. Я никого не виню — мне просто больше не хочется жить.