Фрау Эмма надеялась, что к приезду жены Йозеф все же настолько оправится, что перестанет часами бормотать «Хелен-Хелен» и пытаться вскочить с постели, чтобы остановить какую-то машину, кого-то удержать, что-то объяснить.
При этом он разумно и убедительно доказывал Рудольфу, что ему немедленно нужно уехать по важному делу, и если бы фрау Кренц накануне не объяснила, что происходит, то Гесс поверил бы. Таким образом, Рудольф узнал историю с самоубийством Полетт Монтрё еще и в интерпретации фрау Эммы, отличавшейся от изложения Пуци примерно как роман от либретто.
Сам Ганфштенгль уехал рано утром, из коллег успев попрощаться лишь с Гессом, а за завтраком фюрер сказал, что остальным также следует собираться. «Остальными» были Гиммлер и Ангелика, поскольку Рудольфу предстояло задержаться во Франкфурте на несколько дней.
Подозрения Гитлера ожили с новой силой, когда Гели после завтрака заявила ему, что хотела бы остаться с Маргаритой.
— С ней останется брат, — возразил Адольф.
— А ей нужна я! — с вызовом ответила Ангелика.
— Ты нужна мне! — Он так крепко сжал ее руку, что она стиснула зубы, но стерпела.
— Мы увидимся… через несколько дней! У нее с Робертом все решится, и я вернусь.
У него отлегло от сердца. Он даже внутренне рассмеялся над вчерашним приступом ревности, о котором все еще напоминало ушибленное колено.
— Когда ты вернешься ко мне? — спросил он ласково.
— Я же сказала.
— Хорошо. — Он поцеловал ее в шею, и она снова стерпела, только напряглась так, что этого трудно было не заметить.
Но он не заметил, потому что не хотел замечать. Ревность улеглась, подозрения отступили. Она и прежде брыкалась — это пройдет.
— Что? — кратко спросила Грета, когда Гели вошла в их комнату.
— Я остаюсь.
— Ты ему сказала?
— Что ты! — Ангелика замахала руками. — И не спрашивай меня об этом! Я скорее умру.
— Странно… Ты как будто в самом деле чего- то боишься.
Гели взяла ее руку и приложила к груди.
— Слышишь? Оно у меня выскочить готово от одной мысли, что он догадается.
— Но почему?
Ангелика достала сигарету, закурила дрожащими руками.
— Да потому! Ты не знаешь моего дядюшку!
— Допустим, я многого не знаю, — нахмурилась Маргарита. — Но твой дядя — человек благородный, и ему придется примириться. Ты же не виновата, что влюбилась. Этим ведь нельзя управлять.
Гели курила, морщась от дыма и наивности подруги. Ну как ей объяснить — такой тонкой, умной, возвышенной, — что бывают совсем другие чувства и совсем другие сердца! Объяснить ей это — значило бы не просто предостеречь… Это значило бы бросить тень на ее мир, в котором пока все так чисто и солнечно. Конечно, ее Роберт тоже не принц из сказки, но он живой, с ним интересно и весело, в него можно влюбиться до беспамятства.
— А помнишь ту ночь! — воскликнула она, вдруг забывшись. — Помнишь, как Вальтер заговорил о нацистах? Что достаточно одного, чтобы все испортить? И что они все кретины! Я сначала испугалась, а потом мне стало так весело! Помнишь, Вальтер сказал Роберту: «Вы, наверное, наших нацистов никогда не видели».
Обе засмеялись.
— А помнишь, как мы мчались через парк? — сквозь смех спрашивала Маргарита. — Я думала, мы сейчас врежемся!
— Это мы от охраны удирали. А они все равно нашли. Помнишь, «в костюмчиках с иголочки»!
— А помнишь, как мы летели над горами — и взошло солнце?
Они взялись за руки и посмотрели друг другу в глаза.
— Грета, что же будет?.. — одними губами спросила Ангелика.
— Нам нужен союзник, — отвечала решительно Маргарита. — Или два.
— Но кто же? Здесь нет никого.
— А мой брат?
— Что ты! — Гели задохнулась. — Даже не шути так!
— Ты думаешь, он тебя выдаст дяде?
— Он не «выдаст»! Это другое! Просто он всегда на стороне Адольфа. Понимаешь? Всегда!
— Нет, не понимаю!
— Грета, дай мне слово, поклянись мне, — Гели два раза встряхнула ее руку, держа за запястье, — никогда, никогда, ничего не говорить Рудольфу о Вальтере! Никогда! Ничего!
— Если ты требуешь…
— Я прошу! Я умоляю! Я на колени встану!
— Прекрати. Если ты считаешь его таким подлецом…
— Подлецом? Да он лучше всех! Он и Эльза! Они для меня как боги! Я… молюсь на них! Я же… всю жизнь мечтала, чтобы у меня было что-нибудь подобное! Господи, как тебе объяснить! — Она снова схватила сигарету и бросила. — Грета, выслушай меня и поверь! Просто поверь, если еще не понимаешь. Ты попала в другой мир! В нем есть только один закон. Его имя — фюрер! Так живет вся партия, все!
— В политике — пусть, но в личной жизни…
— Они не разделяют свою жизнь!
— Я не понимаю…
— Это нельзя понять! В этом нужно жить!
— Неужели ты хочешь сказать, что если я попрошу Роберта тебе помочь, то он начнет с того, что доложит об этом твоему дяде?!
Скорее всего, так оно и было бы. Но сказать «да» сейчас значило бы оскорбить Лея, а это было несравнимо больше, нежели оскорбить Рудольфа.
— Просто ответь, как ты думаешь, — попросила Грета.
— Я думаю… он обязан это сделать. Или уйти.
Маргарита долго молчала. На ее нежном лице проступало печальное изумление. У Ангелики все дрожало внутри. «Что я наделала! — ужаснулась она. — Ведь я же все испортила!»
— Грета, послушай! — начала она, преодолев смятение. — Одной мне все равно не справиться. Кто-то должен мне помочь — кто-то, у кого есть сила и власть. Если ты решишься сказать Роберту, если ты решишься поставить его…
Маргарита вскинула голову.
— Поставить его перед выбором, ты хочешь сказать? Да, решусь! Да, я это сделаю! Я верю ему. Если он даст мне слово, то сдержит его.
— Только сначала предупреди, расскажи, какого слова ты просишь, — вздохнула Ангелика. — Так будет честней.
Гитлер уезжал. Перед отъездом Гиммлер, прощаясь с Гессом, предупредил, что оставляет здесь тридцать лучших своих парней, и настойчиво просил их услугами не пренебрегать. Гитлер, услышав эти слова, от себя добавил просьбу к Рудольфу проследить за коллегами, которые оба в плане охраны «полные анархисты».
— И вообще, Руди, обстоятельства так сложились, что этих двоих хорошо бы развести на время. Не думаю, что они возненавидели друг друга, пожалуй, нет, но напряжение сильное. Со временем у каждого будет своя епархия, — продолжал он уже в машине, когда Рудольф сопровождал его на аэродром. — Если, как мы с тобой решили, создавать три основных отдела, то кого ты видишь рядом с собой?
— Как раз эту парочку, — усмехнулся Рудольф. — Политотдел мой, пропагандистский — Геббельс, орготдел — Лей. Только нужно помнить, что еще есть Штрассер.
— И захочешь — не забудешь, — проворчал Гитлер. — Штрассер себя еще покажет, и на этот раз я не стану церемониться. Я его уничтожу. Да! Не смотри так! Тогда именно Лею придется принять наследство. Можешь его об этом предупредить. Он не такой чистоплюй, как ты, да и к Грегору, по-моему, нежных чувств не питает. Во всяком случае, я не замечал. — Он посмотрел на Гесса.
— Я тоже, — поспешно кивнул тот.
— Ты объясни ему при случае, что в этом деле мне больше не на кого опереться. Вы двое да Геринг… Остальные все побывали в объятиях Штрассеров. У меня к тебе еще просьба. — Гитлер понизил голос. — Присмотри за Ангеликой. У нее опять настроение переменилось. Не пойму, с чего вдруг. Не влюбилась ли?
— Она Эльзе писала, что они с Гретой не выходят никуда. Раз только были в театре с Робертом.
Гитлер хотел что-то спросить, но, передумав, отвернулся к окну. Настроение у него портилось по мере приближения к аэродрому — фюрер не любил полетов.
Когда они прощались, Адольф как будто опять собрался спросить что-то, но только головой покачал и повторил просьбу присмотреть за Ангеликой.
Рудольф с этого и начал. Вернувшись к Кренцам, он тотчас пошел взглянуть, что она делает. Но этого не понадобилось: голос Ангелики был слышен еще на лестнице — она занималась вокальными упражнениями вместе с Маргаритой, которая в свое время также училась пению. Рудольф отправился в другое крыло дома, где теперь стояла тишина. Нужно было поблагодарить хозяев за гостеприимство и перебираться с девчонками в гостиницу, поскольку ему казалось неудобным задерживаться здесь после завершения операции.
Адвоката не было дома. Его супруга сидела в гостиной расстроенная и, услыхав первые фразы Гесса, огорчилась еще больше. Но, поняв, что гости собираются покинуть не сам город, а лишь ее дом, проявила решительность:
— Нет, нет, пожалуйста, я вас прошу остаться. Если возникли какие-то неудобства, то мы их немедленно устраним. Я, конечно, не смею настаивать, но я очень прошу. Видите ли, — продолжала она, заметив некоторое недоумение в глазах Рудольфа, — баронесса фон Шредер устраивает послезавтра прием в честь счастливого выздоровления моего бесподобного брата, и Роберт обещал на нем быть. Так или иначе, он еще здесь задержится, а я… я просто не знаю, что мне делать с ним. Я за него отвечаю, но я не справляюсь. Он меня совершенно не слушает!
— Вы думаете, он меня слушает? — улыбнулся Гесс.
— Но все-таки при вас он не ведет себя так… так легкомысленно. — Она с трудом подобрала нужное слово. — Стоило вам уехать ненадолго, и он тут же сбежал.
— Как? — Рудольф ушам своим не поверил. — Он же совсем болен!
— И я о том же. Вы бы видели, как он спускался по лестнице. Просто цирковой номер!
— Куда же он поехал?
— Сказал, за лекарством. Я его шутки давно разучилась понимать.
— Не стоит так сильно беспокоиться, фрау Кренц, — сказал Гесс. — За Робертом всюду следует охрана. Они не спускают с него глаз. Это настоящие профессионалы. Я очень благодарен вам за ваше любезное предложение провести еще несколько дней в вашем доме. Если это удобно, то я очень рад.
Рудольф вышел на веранду покурить. Про себя он ругал Лея последними словами. Он был так зол на него, что попадись тот ему под руку, услышал бы много нелицеприятных вещей. «Знали бы отец с матерью, что позволяет себе гипотетический жених их дочки! Знала бы Грета! Ну погоди же! Теперь я с тобой поговорю, как положено… сорока тысячам братьев!»