— Все за что-нибудь платят.
— Но почему она…
— Довольно, господин Гейм! Я правильно запомнил ваше имя? А теперь запомните вы: если станете проявлять настойчивость, то заработаете крупные неприятности. И, к сожалению, не только для себя. Да, жизнь Ангелики регламентирована. Да, против ее воли. Я это вынужден признать. Но такова реальность, с которой и ей, и вам придется мириться.
— Но кто, кто дал вам право распоряжаться людьми! Их судьбами, их… — начал взбешенный Гейм.
— Мы сами взяли это право. И говорите потише, пожалуйста. А лучше помолчите, я еще не закончил. Я сказал, что жизнь фрейлейн Раубаль регламентирована, но я не сказал, что так же регламентированы и ее чувства. И если у вас хватит ума и терпения, то вы, возможно, и получите свое.
— Ума, чтобы принять ваши правила, и терпения, чтобы плясать под вашу дудку?
— Вот именно.
— А если нет? Вы меня в табак сотрете?
Лей не ответил, но в его темно-серых насмешливых глазах Вальтер прочел вполне однозначный утвердительный ответ.
Вальтер поднялся. Дальнейший разговор не имел смысла. Что бы он ни сказал сейчас, все наткнется на этот отливающий холодной сталью взгляд. Вальтер вежливо кивнул и вышел. Ужас положения состоял в том, что он и впрямь чувствовал себя как будто связанным. Последние слова Ангелики: «Умоляю, сделай все, как скажет Роберт! Если любишь меня!» — чудовищными путами сковали его по рукам и ногам.
Художник стиснул зубы. «Ладно, подождем. У меня еще будет случай доказать этим господам, что не все вокруг подчиняется их воле».
Он вышел на лестницу, спустился вниз и отправился сквозь строй «кадиллаков» и «мерседесов» к беззаботному Шуленбургу, чтобы вернуть ему титул и фрак.
После его ухода Лей снова улегся на диван и надвинул на глаза мокрое полотенце. Поставленная на горлышко бутылка означала воздержание и по меньшей мере пару недель адской головной боли, которая совершенно его выматывала. Сколько он ни прокручивал мысленно ситуацию с романом Ангелики, становилось все ясней — без Гесса не обойтись. Но что-то его удерживало.
Когда минут через сорок Рудольф явился его проведать, Роберт морщился не столько от боли, сколько от этого двойственного чувства — не сказать нельзя было, но и сказать не поворачивался язык. «Что это, что удерживает меня?» — задал он себе прямой вопрос, как делал всегда. Итак, Гели призналась, надеясь найти в нем союзника. Но союзником ей он быть не может. Рассказать Рудольфу значило бы получить еще одного несоюзника. Было бы честней… было бы справедливей дать девочке замену самого себя, то есть дать союзника, на которого она рассчитывала. А это значило все рассказать Эльзе. Возможно, Ангелика захочет рассказать ей сама, но из ее уст это одно, из его — другое. Какова же арифметика? Три женщины «за» при моем нейтралитете… А против… Это «против» не хотелось додумывать до конца.
Роберт испытал некоторое облегчение, решившись заменить Рудольфа его женой. Его в последнее время не оставляло ощущение, что строгие глаза Маргариты постоянно смотрят на него, и, мысленно заглянув в эти глаза, он увидел в них сейчас ласковое одобрение.
Через несколько дней в Мюнхене торжественно открывали Коричневый Дом — официальную штаб-квартиру партии. Трехэтажный особняк на фешенебельной Бриннерштрассе за последний год трансформировался во внушительное современное здание, символизирующее мощь и перспективу. Теперь здесь имелось все, что задумал архитектурный гений фюрера: Сенаторский зал на втором этаже, внушающие уважение приемные, пивной подвал, удобные, просторные кабинеты руководителей. Появилось и кое-что непредвиденное, например, портрет фюрера с надписью, которую придумал и на которой настоял Гесс. Она гласила: «В этом движении ничего не произойдет, за исключением того, чего хочу я». Портрет сначала повесили в Сенаторском зале, но Гитлер переместил его в свой кабинет, сказав, что эти слова его вдохновляют.
Рудольф, продолжая жестко придерживаться «фараонизации» фюрера, мягко загнал своего шефа в такие тиски официоза, что тот потел, отдувался, а по ночам отводил душу — смотрел комедии, объедался пирожными или играл на полу с Бертой и Блонди, которую еще в Рейхольдсгрюне незаметно приручил Борман, и собака должна была теперь сделаться его собственностью.
Вообще, Гитлер пребывал в эти дни отнюдь не в лучшем расположении духа, хотя дела шли хорошо. Гели попросилась пожить пару дней у Гессов. Это случилось сразу после возвращения в Мюнхен, но прошел уже третий, и четвертый, и пятый день…
— Я нужна Эльзе, — уверяла она, — как ты не понимаешь? И потом, мы с Гретой занимаемся.
Все это было так… Но каждый вечер, когда он заходил за ней в квартиру Гессов и видел ее оживленное, энергично лгущее лицо, у него сжималось в груди, и он шел к себе, один, смотрел глупые фильмы и звал собак. Она не могла не видеть, как ему тяжело; не мог не видеть этого и Рудольф. Но он каждый вечер уходил, а они оставались — все вместе — и, видимо, считали, что так оно и должно быть. Почему он до сих пор не проявил решительность? Он и сам не знал, но решение уже зрело в нем.
Гитлер твердо решил жениться. Он решил также, что объявит об этом 15 февраля, на дне рождения Лея, который, по понятным обстоятельствам, собирались отмечать в Мюнхене. Сам Роберт вот-вот должен был возвратиться из Кёльна: у него там тяжело болели скарлатиной дети. Гитлер отнюдь не собирался делать из своего брака некий фурор; даже объявить о нем он пожелал как бы за компанию с Робертом, который, конечно, возвратится из Кёльна уже разведенным холостяком. Но когда он высказал это предположение Ангелике, она только плечами передернула.
— Ты бы, конечно, так и поступил!
Он не понял. Четырнадцатого, когда Лей вернулся и фюрер шутливо поздравил соратника со свободой, стало ясно, что имела в виду мартышка. Оказалось, что Лей ни словом не обмолвился о разводе, щадя жену, удрученную состоянием детей. Что ж, если Роберту Лею спешить было некуда, то ему, Адольфу, следовало поторопиться.
— Вместо двух дней ты торчишь здесь две недели, — сказал он Ангелике тем вечером. — Все, достаточно.
Она ничего не ответила, но уперлась в него взглядом, точно вытянутой рукой.
— Не дури. У меня к тебе серьезный разговор. — Он взял ее за рукав и притянул к себе. — Ну что с тобой?
Все тот же твердый взгляд ему в грудь и странная бледность.
— Гели…
— Какой разговор?
Продолжая держать ее за рукав, он прошел с ней в гостиную, где Лей жаловался Эльзе и Маргарите на лечивших его детей докторов, и сказал, что забирает племянницу. Все трое восприняли это одинаково странно — три быстрых взгляда на Ангелику, опущенные глаза, натянутые улыбки…
«Прямо заговор какой-то, — удрученно вздохнул про себя Гитлер. — Как будто я собираюсь мешать ее занятиям».
В прихожей их догнала Эльза.
— Адольф, извини, на пару слов.
Он прошел за ней в спальню.
— Очень прошу тебя, позволь Гели остаться у нас сегодня. Она нездорова. Ей не совсем удобно с тобою.
— Но, Эльза, дорогая, ты же знаешь, что я никогда не позволяю себе…
— Да, да, но ее настроение… Она сегодня проплакала всю ночь.
— Я думаю, дело в неопределенности положения, которая ее угнетает, — ответил он. — Именно это я и желал бы изменить. Хорошо, я ее отпущу сегодня. Но прежде все же скажу то, что должен сказать. Кстати, я намеревался сообщить и вам, но ты, возможно, уже догадалась…
Она молча глядела на него.
— Я говорил об этом Рудольфу еще осенью. Он отнюдь не пришел в восторг. С тех пор я много думал. Я понял, что хочу этого, что это, может быть, единственное, чего я по-настоящему хочу.
Он улыбнулся. Она тоже, машинально.
— Завтра мы все поздравим Роберта. После вы поздравите нас. А сейчас я все же заберу ее на полчаса. Потом отпущу к вам. Я надеюсь на твою поддержку, дорогая.
Ангелика еще ждала в прихожей. Она как будто даже удивилась, что все-таки вынуждена идти с ним. В своей комнате она сразу прошла к окну и встала спиной к проему. Адольф зажег свет, сел в кресло.
— Иди сюда.
— Я… мне… — начала она.
— Я только хочу, чтобы ты села рядом.
Она не двигалась.
— Я тебя отпущу к Гессам. Успокойся. Но пойми, у них своя семья, скоро появится ребенок. И у твоей подруги тоже будет семья. Кстати, ты заметила, что во многих удачных браках наблюдается некоторая странность, — продолжал он, — конечно, если глядеть со стороны. Согласись, Роберт и Маргарита не очень-то подходящая пара. А Йозеф и Магда? А Борман и Герда Бух? Но я убежден, что они всю жизнь проживут вместе и как раз не благодаря чему-то, а вопреки. Вообще, в этом мире если что-то и делается по-настоящему, то именно вопреки!
— Я с этим согласна, — вдруг заявила Ангелика.
— Тогда поди ко мне.
Она подошла.
— Сядь. Вот так. И дай мне руку. Я хочу держать твою руку каждый вечер перед сном, хочу смотреть в твои глаза каждое утро. Хочу каждый день знать, что ты думаешь обо мне. Ты понимаешь? Я хочу, чтобы мы были вместе, хочу, чтобы ты стала моей женой. В нашем браке тоже будет своя странность — родственная связь, но мы пойдем вопреки ей и будем счастливы.
Она молчала. Она опустила глаза и казалась совершенно спокойной, точно он предложил ей сходить в гости или прокатиться за город.
Во всяком случае, она, похоже, не удивилась, не обрадовалась, не рассердилась и вообще как будто не испытала никаких чувств. Просто сидела и ждала, когда он ее отпустит.
— Что же ты молчишь? — спросил он. — Ты выйдешь за меня?
— Я не знаю… Я подумаю.
Не закричала, не оттолкнула…
— Гели…
— Я подумаю. — Она вскочила, но он крепко держал ее руку.
— Гели…
Она стояла, глядя в его умоляющие глаза. Лицо ее то твердело, напрягалось, то размягчалось снова.
— Я… подумаю.
— Хорошо. Подумай, — произнес он с некоторым усилием. — Завтра объявим о помолвке самым близким. Ты ничего не хочешь мне сказать?
Она покачала головой.