– Прости, я вернусь сейчас, пойду поищу, где здесь туалет, – Лиза подняла с песка черный рюкзак и ушла в светлый сумрак. Аня подняла оставленные ей сигареты, понюхала и положила обратно, на свитер.
Солнце уже подобралось к самому морю, спокойным пламенем крася песок, воду и неотвратимо спускаясь все ниже, за горизонт. Полутьма, подступавшая сзади, глубокая, мягкая, делала рябь моря серебристой. Семейство с мальчиком засобиралось, мальчику велели сдуть мяч, и он изо всех сил давил на него руками, направляя воздух себе в лицо. Ветерок из мяча тормошил ему челку, и мальчик смеялся. Наконец все трое двинулись в город. Грузный папа, под стать ему круг-лая мама, скачущая вокруг худенькая фигурка. И без того безлюдный пляж стал теперь совсем пустым.
Лиза вернулась быстро.
– Нашла?
– Да, там, в конце пляжа, – она махнула рукой. Опустилась на землю.
– Знаешь, я ведь всегда верила в Бога, – заговорила она спокойно и вместе с тем оживленно, глядя Ане прямо в глаза, словно угадав, куда ведут все эти Анькины разговоры.
– И в детстве?
– Да. Совсем еще девочкой я молилась. Когда никто не видел. Вставала на колени и молилась, своими словами.
– Своими словами?
– Да, но они были те самые… чтобы только простил!
– И все это тайно?
– Да, обычно по ночам, когда все ложились спать, мама и бабушка, а у меня был такой свой закуточек за шкафом, даже не помню, сколько мне было лет. Может быть, пять… или девять. И я молилась там тайком, но никогда ни о чем не просила.
– Как это?
– Это было совершенно невозможно, у Него попросить, я не понимала, как это возможно вообще. И всегда говорила только: «Прости, прости меня, только прости!» – Лиза печально взглянула на Аню.
– Как это здорово! Я так рада! – внезапно Аня вскочила, схватила куртку, точно собираясь бежать. Лиза непонимающе подняла голову, и Аня также резко села обратно.
– Рада, что это было у тебя с детства, это ведь такой дар, милость! Люди не могут обрести веру годами, и я тоже, совсем не сразу. Как я мучилась, Господи! Как все больше хотела… уйти, свести счеты.
– А сейчас?
– Сейчас уже, конечно, не так… Хотя все равно бывает… Накрывает! И опять не могу, не могу выдержать, не умещается… – Аня вдруг стала запинаться. – Хочу хотя бы ослепнуть иногда, оглохнуть.
Она обхватила голову ладонями.
– Ослепнуть? Оглохнуть? – глаза у Лизы расширились. – Но почему?
– Потому что очень часто я не знаю, как со всем с этим жить. От жалости ко всем, от этой красоты невозможной, боли. Как можно все это видеть и… жить?
– Видеть что?! – никак не могла понять Лиза.
– Да все! Людей, камни, песок, пальмы, море вон, железки в порту, и как огни мерцают, и страдание чужое, слезы, но и смех, счастье – он слепит и дразнит этот мир! Этот мир Божий.
– А меня не дразнит уже очень давно, – медленно произнесла Лиза.
– Даже сейчас?
– Да, конечно… мы в таком месте. Немного, наверное, да, но и то…
– Знаешь, вот что я хочу сказать тебе, – Аня замялась, – я чувствую, что мы обязательно до-едем до этого озера, и может быть, там все случится, что ты хочешь, понимаешь?
– Спасибо.
– Он же тоже туда собирался приехать завтра, я слышала, он по телефону говорил.
– Да, я знаю.
Лиза кивнула и как будто хотела добавить что-то еще, но промолчала.
Они встали, собрали вещи, пошли по остывшему песку. Аня шагала впереди, Лиза шла за ней, ступая тяжело и вязня в песке. В конце пляжа зажглись фонари. Уже на каменном пирсе Аня остановилась, повернулась к Лизе.
– Лизка, – проговорила она, почти задыхалась. – Лизка, это нельзя скрыть!
– Что?
– Все это… запах.
– Какой?
– Прости меня.
– Я не понимаю.
Анька обняла ее за плечи, Лиза стояла опустив глаза.
– Ты о чем?
– О том, что ты пьешь каждый день. Тебе никто не говорит этого и, наверное, так и не скажет. Но это видно и слышно.
– Ты хочешь сказать, что и они тоже знают?
– Да. И Мишка, и Катька, и… все.
– А он?
Аня молчала.
– Скажи мне!
– Он тоже. Да.
– Когда? – Лиза говорила одними губами.
Ане стало боязно, но она не остановилась, только заторопилась еще сильней.
– Всегда. Всегда все знали, с того вечера, самого первого, когда ты попала в аварию, и потом мы, помнишь, играли в паровозик с детьми, и было все уже видно, потому что это нельзя скрыть, ну, ты же знаешь, когда сам нет, а другой уже, это дико заметно. Прости.
– Что ты…
– Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо! – закричала Анька, потому что Лиза точно окаменела. – Слышишь?
– Да, – лицо ее потемнело, это было заметно даже в темноте.
– Ну, хочешь я тебе все расскажу? Хочешь?
– Про него?
– Про тебя.
Они подошли к самой набережной, нужно было подниматься по высокой лестнице наверх.
– Иди, а я за тобой, буду говорить тебе самое важное в спину, и так тебе легче будет подниматься, я тебя буду толкать словами, – улыбнулась Аня. Лиза двинулась вверх.
– Просто есть люди, которые чувствуют дико остро, – отчетливо произносила Аня. – Они избранники. И у тебя ведь тоже это было с самого детства, но это и тяжело, это крест. Такие люди чувствуют словно за всех. Иногда они даже видят ангелов!.. Я даже знала одного такого мальчика, – запыхавшись, добавила Аня, и тут Лиза остановилась, обернулась, посмотрела на нее удивленно.
Но Аня жестом показала ей, что надо идти дальше, вперед, и продолжала.
– Неважно про мальчика… Важно, что небо подступает к ним совсем близко, к самым глазам, и если закрыть глаза, оно вдруг проводит по векам, слабо и нежно, совсем слегка. И это самое большое счастье, какое может испытать на земле человек. Но за все надо платить, это трудно, ужасно, и они очень страдают, каждый по-своему, но платят все, хотя некоторые даже и не догадываются, что это просто им такой дар, видеть зорче…
Лестница кончилась, они вышли на набережную и пошли вперед. Шумная компания проскользила мимо: смуглые парни в футболках и легких пиджаках, темноокие девушки смеялись шуткам на неведомом иврите.
Аня говорила, не слыша и не видя никого, глядя только на Лизу, сильно жестикулируя что-то рубя и кроша в воздухе.
– Но эти люди вовсе не святые. Потому что не только свет, но и тьма от них близко, даже слишком. И тьма на них тоже действует. Свет ведь никогда не будет насильно тянуть к себе, он тебя не схватит, не поволочет, пока сам не побежишь к нему навстречу, раскрыв объятья. А эта мгла, тьма все время магнитит, тянет, и если хоть немного поддаться, двинуться в ее сторону, сейчас же потащит… с хрипом, за шиворот, по топи, болотам, непролазной грязи.
Лиза молчала и поглядывала на Аню словно издалека.
– Эта наглая тьма хватает за что только может уцепиться и волочет, потому что людей, которые стоят на границе, гораздо легче стащить. И им, утонченным, чувствительным, часто довольно бывает предложить что-то совсем грубое, бесстыдное, пошлость и срам. И они поддаются.
– Но я совсем не чувствую, что я в этой мгле, тьме, – пожала плечами Лиза.
– Что ты! Разве ты в тьме? – сейчас же осеклась Аня. – Я не договорила. Тем, кто стоит на границе, просто чтобы облегчить свою внутреннюю пограничную жизнь, это вечное физическое терзание души, иногда нужно…
– Ты посмотри, какая красота, – Лиза слегка сжала Анькин локоть и чуть повернула ее лицом к морю.
Анька оглянулась: там кончался день, последние ясные чистые отблески света пробивались сквозь облака и ложились на воду, это была, возможно, уже луна, не солнце, потому что свет лился бархатный, серебристый и почти жуткий. В эту воду хотелось лечь, хотелось ее потрогать, соединиться, напитаться чудодейственной силой.
– Лизка! Я дура! Я идиотка, прости! – тряхнула вдруг Аня головой и чуть не бросилась на колени, но Лиза подхватила ее под руки, не дала.
– Ты что? С ума сошла? Пойдем!
Они двинулись дальше.
– Зачем я наговорила тебе все это? Вот дура болтливая… а он , да может, он и не знает совсем. Ничего не знает! Это было только предположение. Он же видит тебя намного реже, чем мы. Не сердись, – Анин голос дрожал, Лиза не отвечала, и не ясно было, сердится она или нет.
– Лизка! – проговорила Аня и вдруг замолчала.
Лиза ждала.
– Лизка. Давай выпьем!
Да это не туалет она тогда искала, а отходила, чтобы хлебнуть. В черном рюкзаке лежала початая бутыль смирновской водки. Они отпили по большому глотку, прямо здесь, на набережной, под пальмами в сиянии заката, закрепляя новый союз. Пили легко, без оглядки – чай не Америка, можно не бояться законопослушных глаз. Закусили по очереди яблочком, заботливо припасенным Лизой. И направились к прибрежному ресторану, заманчиво сияющему гирляндой разноцветных огней. За целый день они так толком и не поели.
– Я чувствую себя словно в вакууме, полной выкачанной пустоте, – объясняла теперь Лиза. После глотка она заметно оживилась и стала словоохотливее. – Свет, тьма, может быть, у тебя это и так. У меня совершенно по-другому, совсем.
– Да неважно про меня, – из Ани, наоборот, словно утекла ее порывистость и прыгучесть, и она слабо махнула рукой.
– Сам свет для меня в другом. И в этом, – Лиза скосила глаза на торчавшее из рюкзака горлышко, – в этом тоже есть свет.
– Но разве это светло? – тихо возразила Аня.
– Ну, это именно прозрачно хотя б.
Лиза усмехнулась, но Аня не заметила шутки. И заговорила жалким, просительным голосом.
– Лизка, но пить, пить – это все-таки не свет, это все-таки уход в сторону, в мрак.
Лиза мягко улыбнулась, задумчиво покачала головой.
– Не знаю, получается снова немного про тебя…
Ресторан пустовал, было не время, уже отошел обед, еще не наступил ужин. Они сели за покрытый белой скатертью стол, так, чтобы видно было море. Молоденькая официантка принесла меню в толстой кожаной обложке, и они быстро что-то заказали, не так уж много: французский суп, два салата, бутылку белого венгерского (о, воспоминания о родине! о, ностальгия!), мороженое.