– В мешке?
– Нет. В подсобке снова ляжешь на носилки. Они сделают вид, что выносят больного. Не бойся.
– Нас поймают. Ты сумасшедший.
– Успокойся! Это самый надёжный план! Разве ты не знаешь, что мешки с грязными послеоперационным бельём здесь самое обычное дело? А что касается тебя, то ты худее доски, нести тебя легко.
– А сверху будет этот кошмар, в грязи и крови?
– Придётся потерпеть!
– Я боюсь!
– Ты? Ты не боишься ни Бога, ни чёрта! Это что, новый анекдот?
– Слишком хорошо обо мне думаешь…
– Много болтаешь! У тебя нет выхода.
– А ты? Что будешь делать ты?
– Положу на каталку куклу из секс-шопа, замотаю в простыни, унесу в палату и уговорю охранника приблизиться к ней не раньше, чем через шестьчасов. Сам спокойно выйду на улицу, сниму белый халат, сяду в машину и уеду. Мои люди выйдут ещё раньше. Думаю, так как мы сделаем это открыто, на нас никто не обратит особого внимания.
– Что будет дальше?
– Тебя в машине скорой помощидоставят в определённое место, где будет ждать другая машина. Ты перейдёшь в неё вместе с моими людьми. Там тебя будет ждать нормальная одежда, тыпереоденешься и поедешь на мою дачу. Будешь доставлена в целости и сохранности, не беспокойся… Много говорим! Лезь в мешок!
Он схватил меня за локоть и потащил к мешку. Мне не оставалось ничего другого, кроме как повиноваться. Я сжалась в клубок на дне. Сверху и по бокам меня укрыли тряпьём. Грязные простыни воняли неимоверно. Прямо возле лица оказалась простыня с засохшим следом чьей-то блевотины. Я с трудом удерживала рвоту всё время, пока меня несли. Я почувствовала, как мешок подняли в воздух. Мне было страшно. По спине катился ледяной пот. Но это было менее страшно, чем возвращаться в камеру СИЗО, где меня ждала смерть или нечто похуже смерти. Слишком страшное, чтобы быть правдой. Всё длилось недолго. Наконец меня поставили, на лицо попал свежий воздух, а чей-то голос скомандовал:
– Выходите!
Я вылезла. Мы находились в тесной маленькой каморке с полуоткрытой дверью, через которую виднелась лестница. Один из санитаров раскладывал каталку. Когда она была готова, я быстро забралась на неё. До глаз меня прикрыли простынёй, и понесли вниз, аккуратно лавируя на ступеньках. Главный вход. Люди у входа. Самый главный вход в больницу… Стали дрожать ноги. Я видела фигуры людей, плохо побеленныйпотолок… Переход от крыльца к кабине. Каталку внесли в машину «скорой». Двое санитаров шли следом. Я хотела встать, но один остановил меня властным жестом и словами:
– Вы должны лежать, пока не приедем. Когда приедем, я скажу.
Ехали долго. Старую машину сильно трясло на поворотах, и я больно ударялась о каталку всем телом. Я давным-давно потеряла счёт времени и не могла бы сказать точно, сколько мы ехали (и ехали ли вообще)… И телом, и рассудком я пребывала в состоянии психологического шока, наблюдая словно со стороны. Это было и плохо, и хорошо. Наконец машина остановилась.
– Идём, – один из санитаров подал мне руку, – вы можете встать, но пока не выходить.
Второй куда-то исчез, и вскоре вернулся со свёртком, который бросил мне на колени. Это была одежда: джинсы, синтетический свитер, туфли без каблуков и чёрная нейлоновая куртка типа ветровки. Ещё пара носков. Некрасивая одеждас чужого плеча, по которой ясно было видно, что её выбирал мужчина (женщина положила бы колготки вместо носков). После того, как я оделась, мне разрешили выйти. Мы находились в далёком районе города, в районе каких-то новостроек, хаотично разбросанных на фоне чахлых кустов. Рядом стояла красная «тойота». Один из санитаров (к тому времени они уже сняли белые халаты, под которыми были обыкновенная одежда) сел за руль, второй рядом, я – сзади. Мы тронулись с места одновременно со «скорой», поехавшей в совсем другом направлении. Очень скоро мы оказались за городом. Я начала узнавать знакомые места. Я никогда не была на даче у Рыжика, но не сомневалась, что она должна быть именно в таком районе: комфортабельном, броском, претенциозном, недалёком от городарайоне, где стояли одни виллы новых русских и где меня никто не стал бы искать.
Дача представляла собой большой двухэтажный дом зимнего типа, с зимнимбассейном, с большим садом за высокой каменной оградой, за которую невозможно заглянуть с улицы. Меня провели в комнату на первом этаже. Охранники-санитары молча ретировались. Я осталась одна. Принялась оглядываться и ждать.
После спасения из тюрьмы я провела в постели почти десять дней. Врач, наблюдавший меня, радостно сообщил, что я легко отделалась. Лихорадочное состояние из-за не спадающей высокой температуры постоянно туманило мозг. Путалось абсолютно всё: лица, события, цифры.
Теперь я лежала в кровати не в больнице для бедных, в общей палате, а в спальне на втором этаже роскошного дачного особняка с евроремонтом. Моё измученное тело потело на шёлковых простынях, а кондиционер регулировал в комнате подходящий воздух. Для ухода за мной Рыжик нанял сиделку: пожилую подслеповатую медсестру, любившую пить коньяк и потому спать. Впрочем, она ухаживала за мной дней пять, послекоторых я убедила Рыжика, что смогу справляться самостоятельно. Он ухаживал за мной изо всех сил, и мне было приятно болеть. Мягкая постель и обилие вкусной еды навевали ленивые приятныемысли. Среди них терялась одна злобная и колючая: это не навсегда. Я гнала её прочь, как могла. Мне не хотелось думать о будущем.
Я заболела почти сразу, как оказалась в особняке. Почти – потому, что сил хватило на то, чтобы пережить роскошный ужин с шампанским, а потом оказаться с Рыжиком в постели. Это тоже произошло очень быстро – я не думала ни о чём. Лечь в постель с ним я легла, только встать оказалось затруднительно. Он первый увидел, что я вся горю, но не от секса и страсти, а по более прозаической причине, выраженной в температуре 39,5 и лихорадкой по всему телу. Для Рыжика это был тяжёлый день. Когда у меня были редкие моменты проблеска в сознании, он шутил, что секс со мной всегда приносил ему неприятности. Но ради этих неприятностей он готов поставить на кон всё, даже жизнь. Мне было слишком плохо, чтобы ответить достойным образом. Приглашённый врач проторчал в доме до ночи, решая, что делать: отправить меня в больницу или пустить на самотёк, на свой страх и риск. Потом решил оставить. Я так и осталась в спальне – мне очень нравилась мягкая удобная кроватьи уютная обстановка: Рыжик всегда любил роскошь. Утром, часов в восемь, он уезжал в офис и возвращался в семьвечера, словно по часам. Так как дача была зимним особняком с автономной системой обогрева, никого не удивляло, что он переселился зимой за город.
Я не знала, сколько комнат в домеи как они расположены: мне не удалось разглядеть почти ничего. Я видела только гостиную внизу и спальню. Еду мне приносила сначала сиделка, а потомкто-то из охранников, когдасиделка ушла. Охранники каждый раз были новые, и со мною не разговаривали. Когда мне стало немного лучше, я встала на ноги и обшарила всю спальню: мне было интересно, сколько женщин успело здесь побывать. Кое-что я нашла: черные нейлоновые женские трусики со следами высохшей спермы в техническом шкафчике под умывальником. После тюрьмы и болезни я была настроена на философский лад. Сказав себе: «горбатого могила исправит», я сожгла их в пепельнице. Трусы горели плохо. Обугленную тряпку я спустила в унитаз и в тот вечер была настроена совсем не романтически. Вечером, во время совместного ужинав спальне(возвращаясь с работы, он ужинал вместе со мной), я ехидно спросила:
– А эта смазливая телефонная сучка с невинной мордойтоже тут побывала?
– Ты о ком? – удивился он.
– Ну, медсестра, которую я просила тебе позвонить.
– Медсестра? – на его лице было вполне искреннее изумление. – Я ничего не понимаю!
– Неужели? – он начинал меня злить. – О том, что меня арестовали и я нахожусь в больнице под ментовским присмотром, тебе должна быласообщить медсестра из больницы, которую я попросила позвонить. Я ей сказала, что если она позвонит тебе и расскажет обо мне, ты заплатишь ей сто долларов. Смазливая девчонка, лет двадцати, вполне в твоём вкусе!
– В моём вкусе только ты! А что касается твоего рассказа… никакая медсестра мне не звонила!
– Подожди… – настала моя очередь замереть в изумлении, я даже отложила вилку, – но как же ты узнал, что я в больнице? В тюрьме?
– Разве ты не знаешь?
– Нет! Я просила медсестру!
– Никакая медсестра мне не звонила!
– Честно?
– Богом клянусь!
– Тогда как?
– Хочешь правду?
– Разумеется, хочу! Что ж ещё!
– Мне позвонил Никитин.
Я замерла. Мой ужин закончился. Теперь от шока я не могла проглотить ни куска.
– Ты хочешь сказать… тебе позвонил мент… Никитин?
– Ну да. Мент Никитин. Он сказал, что работает по твоему делу, но не очень верит, что ты убийца. Что в тюрьме ты повздорила ссокамерницами, тебя подрезали, и сейчас ты находишься в больнице. Что ему тебя очень жаль, он знает, что я остался твоим единственным другом, и он просит что-то для тебя сделать.
– Господи… Ни за что бы не поверила! Но как он узнал о тебе? Подожди, не отвечай! Я и сама знаю! О тебе ему рассказал мой бывший муж! Конечно. Эта сволочь, кто ж ещё… он всё время меня к тебе ревновал и всё про тебя знал! Он и рассказал Никитину! Так было, правда?
– Ну, да. В общем-то… так и было.
– Никитин… – я не могла прийти в себя от новости, которую довелось узнать, – но он же говорил совсем другое на допросах…
Я была изумлена – а мне казалось, ничто несможет меня изумить. Мир был более тонкой штукой.
Дни тянулись однообразно. Один за одним. Но, кажется, на седьмойили восьмойдень случилось небольшое происшествие, не вписывающееся в общую схему. Я задремала днём. Было около двух часов дня. Я пообедала, охранник убрал принесённый поднос, я устроилась поудобней в кровати и заснула. Сон был не глубокий, но достаточный. Я открыла глаза, услышав звук. Если быя не спала, то расслышала бы более чётко. Мне показалось, что за стенкой упал какой-то тяжёлый предмет. Это был не грохот, а звук удара о пол или о землю. Как будто упало что-то тяжёлое: мебель, штанга… но не стекло! Звук от разбитого стекла своеобразен, его не спутаешь. Я открыла глаза и села. Но за стенкой была тишина. З