Чёртова сестра, Будь она неладна! Испортила ему жизнь одним своим появлением. Бесхребетная дурочка, которой удалось своей беззубой улыбкой завоевать сердце отца много лет назад. Самое смешное, Дима знал, что сестра была уверена в абсолютном безразличии папы по отношению к себе. А он своими ушами слышал, как тот говорил матери, что любит ее больше сына. Еще детьми они были. Мать тогда всё на шутку свела, увидев спрятавшегося за дверью старшего, но он не был дураком даже в детстве и понял, что отец говорил серьезно. Это было накануне того дня, когда он столкнул сестру в бассейн. Его идеальный план по устранению соперницы за сердце родителей испортила прибежавшая на ее крики прислуга, и мальчику пришлось еще и самому вытаскивать эту маленькую дрянь из холодной воды. Правда, всё же Дмитрий Белозеров умел извлекать пользу из всего, и он стал героем в собственной семье и в школе.
А потом случилось то, что Дима так и не смог простить своей матери. Она родила еще одного мальчика… больного. Нет, с виду он был абсолютно нормальный, он смеялся и разговаривал, хоть и развивался позже сверстников, но уже сам факт, что у него был изъян, эта лишняя хромосома, злил Дмитрия. Он смотрел на широко расставленные глаза, на плоское лицо младшего брата и чувствовал острую необходимость причинить тому боль, указать его место. Кривился только от одной мысли, что теперь он тоже не совершенен. Ведь Саша своим появлением на свет бросал тень на него самого. Он становился братом «того больного Белозерова». И Дмитрий знал, что он не одинок в своих чувствах. Он видел эти же эмоции в глазах отца, когда тот кидал быстрый взгляд на младшего ребенка и отворачивался. Ни разу за всё время Дима не увидел Сашу на руках у папы. Только то же пренебрежение на лице, которое охватывало его самого рядом с братом.
А эта дура Мира носилась с ребенком как курица с яйцом. Дима смотрел на них и не верил ей. Она таким образом подлизывалась к родителям, он знал. Потому что смотрел на Сашу и не мог представить, как и за что она могла его любить. Он возненавидел ее за эту ложь больше, чем самого «карлика».
Именно поэтому и решился тогда на тот пожар. Зная, что отец только вздохнёт с облегчением, избавившись от этого позора для своей семьи. Единственная, кто, конечно, должна была искренне горевать — это мать. Но ее Диме не было жалко вовсе. Он относился к ней с каким-то унизительным снисхождением, осознавая, что для него она, в первую очередь, щит перед отцом, стена, которая всегда встанет на его сторону и будет успокаивать и помогать в любых авантюрах.
Чего Дима не ожидал, так это реакции в очередной раз выжившей сестры, что та едва с ума не сойдет от пережитого. Ночью открывал дверь в ее спальню и с улыбкой слушал, как та плачет и что — то вскрикивает во сне. Кретинка действительно сомневалась в своей непричастности к произошедшему, а родители жалели ее. Это приводило в еще большее недоумение старшего сына. Когда вместо сближения с отцом, он получил холод, еще больший, чем был до смерти Саши. Этим холодом обдавал каждый взгляд, брошенный Белозеровым на наследника, а тому не оставалось ничего, кроме как стараться вызвать в отце другие эмоции.
Дмитрий Лазаревич очнулся от мрачных мыслей, когда в правом нижнем углу монитора высветилось уведомление о новом сообщении в электронной почте. Щёлкнул на него, допивая уже остывший кофе и раздумывая, заказать ли Ирине еще один. А уже через несколько секунд крошечная чашка с шумом упала на пол, забрызгав блестящие чистотой туфли адвоката коричневыми брызгами.
Откинувшись на спинку стула, Дмитрий Лазаревич лихорадочно пытался расстегнуть непослушными пальцами воротник рубашки, ощущая острую нехватку кислорода. На мониторе в полноэкранном режиме двое мужчин занимались любовью прямо на том столе, за которым он сейчас сидел. Смазливый блондин открывал и закрывал в беззвучном крике рот, цепляясь тонкими пальцами за гладкую поверхность, но Белозеров смотрел не на него, а на темноволосого брюнета со взъерошенными волосами, стиснувшего челюсти и ожесточенно вбивавшегося в него сзади.
Зазвонил телефон и истерический голос Котова ворвался ему в уши, приводя в сознание:
— Дима, это конец! Дима, что делать? Это конец всему, Димааааа…
Глава 20. Мирослава, Адам и Джокер
Вы когда-нибудь летали? Нет, не на самолете, не с парашюта, а по-настоящему, чтобы крылья за спиной шелестели, рассекая волны океана из счастья? Мне казалось, я летаю. Он подарил мне крылья. Пришил их ржавыми медицинскими скобками чуть ниже лопаток, так, чтоб чувствовала каждый взмах натяжением кожи. Болезненное счастье. Такое же хрупкое, как и полет по грозовому небу. Приезжать к нему из офиса и бросаться в объятия, чтобы снова взлететь к его дну. Утопая в черных глазах, в омуте бешеной страсти и невероятной нежности. Бешеное сочетание. Но только он умел так смотреть на меня, слегка прикрыв веки и облизывая чувственные губы.
Писать ему на работе смску, сжимая колени и поглядывая на Никиту через плечо. Это непередаваемо. С отголосками тех самых фантазий, но уже в полной уверенности, что они воплотятся. Каждая из них. И новые, невыносимые, яркие, сумасшедшие. Нет никаких пределов безумию, разделенному на двоих. Где мы оба упиваемся нашей реальностью, непонятной никому. И перешептывания коллег за спиной. Невозможно удержать в тайне то, что разлетается огненными искрами по воздуху. Взгляд через стеклянную дверь на то, как он что-то отбивает пальцами по клавиатуре и сосредоточенно смотрит на монитор.
— Белозерова, ты хоть бы нас постеснялась. О вас весь офис судачит.
— О ком?! — все еще завороженно глядя, как Джокер стучит длинными пальцами по клавиатуре, а у меня от движения его пальцев глаза закатываются. Я их представляю на своем теле.
— О вас с Гордеевым.
«Я тааак соскучилась, Джокер».
Не удержалась. Отправила с сотового и увидела, как оторвался от монитора. На меня смотрит.
«Мы не нуждаемся в рецензии нашего фильма.
То, что ощущаем мы, другим не видно.
Сегодня молния и гром, завтра — мир.
Но мы по сторону экрана, что закрытый ширмой.
Мы вдвоем и нас давно уже накрыли волны.
Но мы живем, мы любим в этом мире огромном.
Миллионы глаз смотрят на нас.
Делят на Венеру и на Марс.
Мы наденем солнцезащитные.
Мы с тобой внеорбитные».
© Юлианна Караулова — «Внеорбитные»
И потом где-то на лестнице офиса, прижатая им к стене, с папками в руках, чьи-то голоса доносятся сквозь ватное безумие возбуждения только от его взгляда.
«— Так значит, скучала по мне? — и по телу ураган адреналиновых мурашек.
— Сумасшедший. Отпусти
— Сначала скажи, что скучала. Не писать, Принцесса. Говорить! — шепчет, покусывая мочку уха и скользя ладонью по ноге.
— Скучалаааа…
— Вечером покажешь как. Работать, Белозерова! Не расслабляйся.
— Ты меня уволишь?
— Накажу».
Шлепок по ягодице, подмигнул и в свой отдел, а я отдышаться не могу. Домой. Нет не к себе. К нему. В его квартиру с ужасными обоями, с вонючим подъездом. А для меня — Рай на земле. Ведь там есть ОН. Там пахнет нами на простынях, в ванной, на подоконнике и столе, на старом ковре. Там хочется спать по ночам, ходить босиком в его рубашке, пить даже его невкусный чай и смотреть, как он рисует свои ужасные рисунки, запоминая каждую черту его лица, взмах руки.
Сущее безумие. Джокер, что же ты сделал со мной? Я помешана на тебе. Божееее, я люблю в тебе абсолютно все! Так не бывает.
Мчусь домой, бросая машину на обочине. Бегом по лестнице. От предвкушения сводит скулы. Не успела нажать на звонок, и он уже открыл дверь. Сегодня тьма в его глазах такая мягкая, бархатная с поволокой, вязкая до изнеможения. Не острая, как обычно… а такая нежно-удивленная. Весь в красках, даже рубашку вымазал.
— Белозерова? — приподнял одну бровь.
— Не ожидал? Я сегодня раньше. Занят?
— Да так. Рисую. Заходи.
Юркнуть в квартиру, сбросить туфли. Смотреть, как он вернулся к холсту. Молчит. Мазки ставит на белом полотне, а меня в дрожь бросает от того, как он кистью водит. Нырнуть под его руку, глядя в глаза.
— Ты чего, Белозерова? — усмехнулся. Красивыыый. Какой же он красивый!
Хочу дышать им. Чувствую, как грудная клетка бешено вздымается и легкие наконец — то наполняются ядовитым наркотиком. Я уже под кайфом только от того, что вижу его. Напротив. Блеск глаз, и я теряю себя в его расширенных зрачках.
Сердце колотится, словно сумасшедшее, с того момента как увидела его. Захотелось зажмуриться от радости, прижаться к его груди, почувствовать вкус губ. Как же я скучала по ним, Джокер… Но я стою на месте, просто глядя ему в глаза. Чёртова покорность, въевшаяся в мозг, когда я с ним. Только с ним.
«Наши корабли то вверх, то опять тонут.
И пусть никто нас не поймет, кроме этих комнат.
Пусть никто нас не заметит, кроме этих окон.
Не дадим смотреть на нас, под микроскопом.
Мы вдвоем и нас давно уже убило током.
Но мы живем, мы любим среди бетонных блоков».
© Юлианна Караулова — «Внеорбитные»
— Какие картины рисует в своем воображении мой художник? — Опереться о холст, чувствуя, как ослабели колени под вспыхнувшим голодом взглядом. Он невольно облизал пересохшие губы. Неверие в глазах и лихорадочный блеск. — Такие? — Расстегнула пуговицы блузки. Медленно, забывая дышать. Очертила указательным пальцем кромку бюстгальтера и спустилась к возбужденному соску. Сжала его, прикусив губу, представив, что это он так дразнит меня. — Или такие? — Опустила вторую ладонь, задирая юбку и расставляя ноги. — Рисуй на мне. Какие цвета ты используешь сегодня? Красные? Я хочу красные и черные.
Пальцем под тонкую ткань белья, едва касаясь обнажённой кожи. Не позволяя себе закрыть глаза.
— Вот так я скучала, Джокер. — Надавливая ладонью между ног и начиная ласкать себя пальцами, откинув голову назад, но продолжая наблюдать за ним. За тем, как грязно выругался и вспыхнул безумием взгляд. Снял с меня блузку, лифчик. Медленно расстегнул юбку. Стянул трусики. Не торопясь, растягивая каждую секунду. Так не похоже на него, всегда резкого, порывистого, бешеного.